Брюханы

– Не было, не держали. Как чуть заметят, так и выживут, сами же рабочие выживут.

– Ну? – недоверчиво сказал Захар.

– Ей-богу!.. Да вот сам увидишь… Идолы у нас тут, и не люди. Брюханы… Все в одну утробу живут, ничего дельного не понимают и понимать не хотят… Зачем ты к нам приделился?..

– Куда ж мне было деваться? Я и такого места две недели ждал.

– Еще бы подождал… А из-за чего ты в Москву-то попал?

– Да так, – уклончиво ответил Захар.

– Аль нужда прогнала?

– Нет, мы нужды не видали…

– А из-за чего ж?

Захар, увидав, что Ефим настойчиво хочет знать про него, и, очевидно, не найдя причины, чтобы ему скрытничать, ответил:

– Надоело. Больно уж глухо у нас. И серо и скучно. Народ у нас неотесанней здешнего.

– В деревне народ одинаковый, – согласился Ефим.

– Выйдешь на артель, – продолжал Захар, видимо, ярко вспомнивший все свое прошлое и желая вылить все накипевшее своему собеседнику, – начнутся разговоры, – стоишь, слушаешь… Господи боже! Уши вянут: до того все глупо, пустяшно! Ну еще старик какой что-нибудь про старину расскажет… А молодые!.. У нас есть там один: семьдесят раз встретится и семьдесят раз спросит: «Что новенького? Не родила ль какая голенького?» Больше и сказать не знает что…

– Ну, да ведь не всем же таким, как ты, быть, – вздохнув, проговорил Ефим.

– Отчего же? Нешто я какой отменный? Все такой же, как и все: человек и человек.

– Все-таки вот рассуждаешь… А ребята у вас каковы?

– Ребята славные, – криво усмехаясь, проговорил Захар, – учились вместе, дружили, пока росли, водились, книжки читали, а чем дальше, тем больше врозь да врозь, теперь их не соберешь никого.

– Куда ж они делись?

– По другой дорожке пошли. Есть там у нас один солдат; у него сын – жених. Отец приучил его летом торговать в городе ягодами, грибами, яблоками. Вот он торгует, напасет на зиму денег себе, приедет в деревню и давай хороводиться. Под мышку гармошку, подзовет ребят, да с ними в другую деревню. Там одна баба шинок держит, так они к ней; напьются, пойдут, «Марсельезу» поют, народ полошат, к встречным придираются.

– Д-да, делаются дела!.. А бунтов у вас не было?

– Нет. Господ у нас мало, земли много, засеваем довольно, скот есть.

– И в вашем доме хорошо?

– И у нас порядком; только отец у меня безалаберный. Жил, жил, как следует – то, се, – под старость форсить вздумал: сбрую не сбрую, тележку не тележку… все деньги незнамо на что идут.

– Чего ж он рыскует?

– Сын – жених… У меня, говорит, вон какой сокол, – нужно за него невесту хорошую искать; перед хорошими людьми нужно и себя в грязь лицом не ударить… А хорошие люди-то это какие? Один жил в Москве, обобрал пьяного хозяйского сынка, приехал домой с деньгами, – вот и хороший человек. Другой урядником служил; в его участке лесную контору ограбили; он погнался за грабителем, пристрелил его, а деньги-то себе взял; след замел, – тоже богачом сделался. У обоих у них по дочери, – вот отец с ними и начал хороводиться.

– Что же, не подошло дело?

– Я отказался. Мне, говорю, эти невесты не нравятся, и я жениться на них не буду, – как хотите.

– Из-за этого ты и ушел?

– Из-за этого и ушел. Поживу вот, – домашнее маленько отстанет, а здешнее, може, пристанет; здесь, думаю, все полегче.

Захар замолчал и задумался. Ефим тоже молчал.

Смеркалось. На дворе было пусто и тихо. Из сторожки вышел дворник и, надевши на шею свисток и на фуражку бляху, отправился за ворота.

– Михайла, ты куда? – спросила его, глядя в окно сверху, Соломонида Яковлевна.

– Дежурить.

– Ты бы шубу надел, – ночью-то, чай, свежо.

– Ничего, стерпим, – проговорил Михайла и скрылся за калиткой.

– Как же, дежурить! – сквозь зубы проговорил Ефим, – обирай сайки с квасом. Небось, в ночевку куда-нибудь.

И, поднявшись, он добавил:

– Нет, брат, пожалуй, и в Москве тебе не задастся. Если вот, как Михайла, поведешь себя, ну, еще туда-сюда, и то ни себе, ни людям…

Сказавши это, он спустился с сеновала и пошел в свою спальню. Захар, немного погодя, направился вслед за ним.

VIII

Наступил канун праздника. Красильщики раньше обычного пошабашили, и кто мылся, кто чистил себе ваксой сапоги, кто пришивал пуговицу к пиджаку, кто чинил рубашку. В клеильне тоже покончили работу, и все собрались наверх. Одни сидели, другие лежали, перебрасываясь между собой кое-какими словами. В этот вечер должна была быть получка. У всех были приготовлены книжки; только ожидали хозяина, который должен был выдать деньги. Он еще не приезжал из города.

– И ты сегодня пойдешь получать, милая душа? – спросил дядя Алексей, обращаясь к сидевшему на своих нарах Захару.

– Мне еще книжки не выдавали.

– Выдадут и книжку и деньги; наш хозяин вперед дает.

– Мне денег не нужно пока.

– Как не нужно, милая душа? а попойку-то ставить? Ты к нам в артель поступил, а у нас, брат, такое положение: кто в артель поступает, должен четвертную поставить как-никак.

Захар этого не знал и удивился. Дядя Алексей доказал ему, что это правило ненарушимое, и всякий должен ему подчиняться. Захар убедился.

– Вот ужо-тка, как все получат, ты, значит, и веди их. Я-то, братец мой, не пойду, – я в трактиры не хожу; водки не пью, а чаем-то у меня и дома хоть залейся. А другие пойдут.

В клеильню кто-то вбежал и крикнул:

– За получкой! хозяин приехал.