– Разыскал давальцев?
– Разыскал.
– На чаек нигде не попало?
Захар вопросительно взглянул на него.
– Что глядишь? Ездокам ведь дают: сложит товар, а ему где пятачок, где гривенник. Егор так много нажил.
– Мне нигде не дали, – сказал Захар.
– Стало быть, не просил, а ты проси; как отделаешься, так и проси: пожалуйте, мол, на чаек.
Захар на это ничего не сказал.
– А еще больше, душа милая, – продолжал дядя Алексей, – он наживал вот как… хозяин-то не по всем давальцам ездит, с маленьких-то велит ездоку получать. Вот получит тот сто или полтораста рублей и сейчас на эти деньги купит сериев или еще каких бумаг, отхватит у них на год купоны и говорит: «Мне их за настоящую цену уплатили». Хозяину-то бы только получить, – он не погонится за тройчаткой или пятеркой; а у ездока-то от этого в кармане и припухнет.
– Всякие дела делаются! – вздохнув, проговорил Захар.
– А то как же! хорошо жить захочешь – все увертки выучишь…
– А это нешто хорошо? – спросил Захар.
– Не хорошо, да выгодно, – невозмутимо проговорил дядя Алексей, – грех, да сладко. На белом свете, милая душа, один бог без грехов, а нам, грешным, правдой-то не прожить.
– Особливо, если не будешь стараться, – слегка покраснев, проговорил Захар.
– И стараться будешь, на правде ничего не добудешь. От трудов праведных не наживешь палат каменных… А как маленько прилукавишь, оно и того… Вон Михайла-дворник семь рублей получает, а ходит щеголем да еще «Дюшес» курит, то и дело в пивную летает. Что же это он – с одного жалованья?.. Так-то, милая душа! А ты, что мимо рук плывет, – не упускай. Лови галку и ворону, а руку набьешь – и сокола убьешь. Обидеть ты этим никого не обидишь, а у тебя все будут денежки водиться.
Дядя Алексей встал со скамейки, истово помолился на иконы, надел картуз, вздохнул, запрятал руки за грудь фартука и медленно пошел из кухни. Захар остался один.
VI
Захару приходилось ездить в город каждый день. Он вставал в пять часов, выкидывал навоз из конюшни, поил лошадей, засыпал им овса и шел пить чай. Потом он подмазывал полок, накладывал готовую бумагу, увязывал ее, накрывал брезентом и выводил запрягать лошадей.
В городе он только два раза сделал ошибку: один раз позабыл, в какой цвет красить заказ, а в другой – не заехал к одному давальцу. В остальном же у него все шло хорошо. Он быстро понимал, что ему хотели сказать, толком разъяснял всякое дело из города. Кроме этого, у Захара оказались другие достоинства. Иван Федорович любил иногда вечерком, во время ужина рабочих или в чай, заходить в кухню и сообщать им то, что он сам узнавал из отрывного календаря, который он очень любил читать, или из Капиного учебника. Он останавливался в дверях и говорил, например:
– А что такое за слово «елемент»?
Рабочие разевали рты и оглядывались на него. Если Иван Федорович знал слово сам, то он объяснял, а если нет, то добродушно сознавался, что и он не знает. Иногда он загадывал загадку, иногда говорил арифметическую задачу; фабричным никому это не было по силам, и они обыкновенно молчали, смеялись и говорили: «где нам?», «не нашему уму»; но с появлением Захара дело изменилось. Один раз Иван Федорович вошел в кухню и спросил:
– А ну, скажите, где небо без солнца?
– Во рту, – послышался быстрый ответ.
– Кто это сказал?
Оказалось, – Захар.
– А кто отгадает вот какую задачу: «Мужик шел в город по три версты в час; до города было тридцать шесть верст; он шел двенадцать часов. Оттуда он ехал на лошади и проезжал по восемь верст в час. Во сколько часов он доехал?»
– В четыре с половиной, – не задумываясь, ответил Захар.
– Молодец! – проговорил Иван Федорович. – А не знаешь ли ты, что за слово «кооперация»?
– Знаю.
– А «инду-видуум»? – затрудняясь в выговоре, опять спросил Иван Федорович.
– Индивидуум – человек, отдельный человек.
Иван Федорович даже слегка покраснел и опять похвалил Захара и вышел из кухни. Один из красильщиков, Матвей, неуклюжий, белобрысый, весноватый молодой мужик, взглянул на Захара и проговорил:
– А ты, должно быть, собаку съел: что ты знаешь-то!
– Что знает, а где живет! – проговорил еще один красильщик. – Жить бы тебе в боярском саду.
Послышался взрыв хохота, от которого Захара, видимо, покоробило. Но он ничего не сказал, а только сморщил брови и уставил глаза вниз на одну точку.
VII
Поужинавши, курчаки и красильщики пошли по спальням. Дядя Алексей отправился на свою квартиру, а Захар опять пошел к лошадям. Поглядев лошадей и задавши им на ночь корму, он почувствовал, что ему не хочется идти на люди и захотелось побыть одному. Не долго думая, он полез на сеновал и лег напротив слухового окна.
Через минуту Захар услыхал, как кто-то вошел под навес и вступил на лестницу. Он изумленно поднял голову и увидал, что к нему лезет Ефим. Увидав его около себя, Захар удивился.
– Ты здесь, друг? – мягким, певучим голосом сказал Ефим. – И я к тебе. Ты что тут делаешь?
– Ничего, – сказал Захар, – так вот, полежать хочу.
– Тут хорошо лежать, особенно по вечерам. Я и прежде сюда ходил.
Он растянулся с Захаром и добавил:
– Ну что, брат, как дела?
– Да ничего… – промолвил Захар, не зная, что больше сказать.
– Привыкаешь помаленьку?
– Привыкаю.
– Привыкнешь… Как ты хорошо давеча Ивану Федоровичу ответил, – высказал свое удовольствие Ефим.
– Что ж тут мудреного? – сказал Захар.
– Все-таки… я, брат, таких люблю. У нас мало таких. Боятся их, как бы забастовку не устроили. Подобрались Тюха да Матюха да колупай с братом, а ты, я вижу, настоящий…
– Что ж у вас настоящих никогда и не было?