Брюханы

– А я думал, милая душа, ты из порядочных, а ты вон из каких! Забастовщик ты, видимое дело. И наберет же в голову, тьфу!.. пойдем, Федор.

– Верно, забастовщик, – с явным прозрением сказал и Сысоев и, севши на свою постель, стал скидывать сапоги.

– Еще царь Давид писал, – вздохнув, проговорил Абрам, – «Рече безумец в сердце своем: несть бог», а нынче этих безумцев-то расплодилось…

– Мы, кажется, о боге не говорили, – промолвил Захар.

– Не говорили, да видно, что кто думает.

– Коли думаешь не по-ихнему, значит, бога не признаешь, – подал свой голос из угла Ефим, – а ихний-то бог – кто? Утроба!..

– Ты еще заступись! – зыкнул на Ефима Абрам. – Ты тоже такой колоброд!

Ефим смолчал; промолчал и Захар. В спальне мало-помалу успокоились.

XIII

На другой день утром, когда Захар уехал в город и курчаки паковали наверху бумагу, а клеильщики полоскались в своих корытах, в клеильню вошел Иван Федорович.

Он был в добродушном настроении и, держа в руках листок отрывного календаря, проговорил:

– Календарь сегодня вот что врет: по Брюсу – жарко, так велит есть ботвинью из малосольной рыбы, карасей, да свежие ягоды. Как думаете, не плохо?

– Это не про нас писано, – сказал Федор.

– Мы в этом столько же скусу понимаем, сколько немец в редьке…

– А не пишут там, как забастовщиков отличать? – спросил дядя Алексей.

– Нет, а что?

– У нас такие завелись.

У Ивана Федоровича сделалось испуганное лицо, и он дрогнувшим голосом спросил:

– Кто же это?

– Новый ездок. Вы послушали бы, что он вчера говорил! Вот они – свидетели, – кивнул дядя Алексей на других клеильщиков, – солгать не дадут.

– Что же это он за выродок?

– Выучился хорошо. Все от ученья это.

– Это надо Егор Федрычу сказать, – проговорил Иван Федорович и, вставши с окна, медленно пошел из клеильни.

Вечером, когда Захар вернулся из города, Иван Федорович пристально и внимательно глядел на него, насупив брови. Захар, заметив его взгляд, почувствовал себя неловко. И пока Захар выпрягал лошадь, раскрывал воз, потом убирал полок, Иван Федорович все не спускал с него взгляда, хотя ничего не говорил. Когда же ездок убрался совсем, Иван Федорович вздохнул и с глубоким сожалением проговорил: «Эх, люди, люди!» – и медленно направился в дом.

XIV

После утреннего чая Захар только вышел из кухни, как натолкнулся на Егора Федоровича. Лукавая усмешечка на лице хозяина исчезла, и он казался необычайно суровым. Захар снял картуз и сказал обычное «здравствуйте». Егор Федорович еле приподнял свой картуз и гневным голосом сказал:

– Долго прохлаждаешься, барин! пора и воз накладать: сегодня всех надо объехать.

– Успею, объеду.

– Ан, пожалуй, и не успеешь. Надо бы пораньше позаботиться: сперва воз наложить, а потом уж чай пить. А вы вперед насчет своего мамона заботитесь-то, а потом уж о хозяйском-то деле!

Захар растерялся. Он ничем не заслужил подобной проборки. Войдя под навес, он быстро выкатил полок, развернул брезент и крикнул в клеильню:

– Бумагу носить!

Курчаки стали носить и укладывать на воз бумагу. Захар вывел из конюшни лошадь, надел на нее хомут и стал напрягать. Хозяин заглянул в конюшню и, увидевши там валяющийся клок сена под ногами, опять заругался:

– Что же это у тебя сено-то по навозу раструшено? Видно, тебе не жалко хозяйского добра! В навоз стелют солому, а не сено; сено-то небось в три раза дороже…

В этот день Захар объехал всех давальцев, набрал у них столько работы, что к нему на полок все не поместилось, и он должен был нанять ломового. Приехав домой и убравшись совсем, он пошел наверх. Ему было как-то не по себе, отчего-то щемило сердце, как будто предчувствуя что недоброе. Он лег на свою постель и в беспричинной тоске пролежал вплоть до ужина.

Во время ужина в кухню вошел Иван Федорович. На губах его играла улыбка, и глаза светились лукавым огоньком. Остановившись в дверях, он громко крикнул:

– Ну, кто знает, что за слово «суприз»?

– Кому ж больше знать, окроме ездока! – проговорил Матвей.

– Знаешь ты, Захар?

– Знаю, – нехотя проговорил Захар.

– Что же это за слово?

– Сюрприз – неожиданность.

– Так вот зайди после ужина в дом; хозяин хочет тебе суприз поднесть.

И Иван Федорович повернулся и вышел из кухни. Все примолкли, как будто бы задумались, что может преподнести Захару хозяин. Гаврила первый нарушил молчание:

– Чем же это он хочет тебя удивить?

– Може, жалованье прибавит, – сказал Федор, очевидно чувствовавший, что Захара ожидает нечто нехорошее, и засмеялся.

– Прибавит два белых, а третий как снег, – проговорил Сысоев и тоже усмехнулся.

Захар потемнел, и у него пропал аппетит. Он съел ложки две каши, потом отер рукой рот, перекрестился и полез из-за стола. Взявши картуз, он вышел из кухни и направился в хозяйский дом.

Пока фабричные доедали кашу, пили квас и топтались в кухне, прошло с четверть часа. Ефим один из первых поднялся в спальню. Захар в это время уже был там и копался что-то у своей постели.

– Ну, зачем тебя хозяин требовал? – спросил Ефим, подсаживаясь на его постель.

– Книжку велел приносить, – расчет хочет выдать, – дрожащим голосом проговорил Захар.