Благодарность

– Хм! Буду знаком!

Тут молодой Крутояров так ясно изложил свой план, что Вильгельм вскочил и обнял его.

– Милый Поль, – говорил он, – неужто это удастся нам?! Ты говоришь правду…

Малые ручьи составляют реки… Да! Если этот Цветков будет там, она будет беспрестанно в ужасе, и я ничего не добьюсь от нее… А если она решится… быть ее мужем… послезавтра…

И, подавленный светлыми ощущениями, молодой человек опустился в кресло.

Потом продолжал более тихим голосом, как бы томясь и млея:

– Но, послушай… не рискуешь ли ты много для меня? За это может быть история… конечно, добрый друг мой, если уж человеку суждено быть обязанным в своей жизни кому-нибудь, я желаю быть обязанным тебе и твоему отцу.

– Полно, немец, полно, – возразил юноша, – бери шляпу и пойдем на бульвар.

Цветков верно будет там… Он каждый вечер таскается туда с тех пор, как кончил курс…

Цветков действительно уж рисовался в твиновом пальто и фуражке на губернском бульваре, который так красиво упирается в реку.

Походив и показав всем свой стан, то спереди, где раскрывался на белой и крепкой манишке чорный шолковый жилет с голубыми клетками, то сзади, где так плотно обливала серая материя его широкую спину, то, наконец, с боков… тогда резко выступал на бульварной зелени геройский очерк его груди; показав все это гуляющим, он сел на скамью и закурил папиросу, нетерпеливо ожидая, чтоб стемнело и чтоб губернаторские девушки выбежали из задних ворот на бульвар погулять с молодыми кавалерами, пока господа кушают вечерний чай. Он уж стал насвистывать что-то, как вдруг увидел Поля Крутоярова и Вильгельма, выходящих из боковой аллеи. Цветков довольно гордо отвернулся, как бы не замечая их.

Но, к большому его стеснению, Поль сел около него на лавку. Вильгельм подошел к каким-то дамам.

Цветков стал суров лицом и перестал петь. Поль молчал и чертил тростью по песку. Потом Крутояров стал искать чего-то в карманах и прошептал:

– Чорт знает, папиросы забыл!

Цветков, уж тронутый тем, что Поль не имеет папирос, тогда как они у него есть, чуть было не подал ему своих, но удержался.

Поль зевнул и вдруг обратился к Цветкову.

– Скажите, пожалуйста, что же это так мало гуляют? Мало народа…

Цветков побагровел и, повернувшись к нему, отвечал!

– Да-с… это правда!

– Право, мало, – небрежно продолжал Поль. – И главное, что несносно, ужасно мало порядочных людей!

Ваня, успевший несколько оправиться от первого натиска, одобрил его благосклонной улыбкой.

– Скажите, пожалуйста, – продолжал Поль, – я даже сбирался вас отыскивать…

Меня очень интересует судьба этого молодого человека, у которого я имел удовольствие вас встретить; тогда еще вы были в пансионе… этого Сережи Кольцова…

Я полагаю, что вы должны про него много знать.

– Да, мы с ним были дружны… Я могу вам рассказать все подробно.

Крутояров знал, как жаждал Цветков его знакомства, и потому, встав, предложил ему вместе пройтись, и взял его под руку.

Мускулистая рука будущего воина почти дрожала от стыдливого удовольствия, когда оперлась на нежное темно-коричневое трико аристократического рукава.

– Кольцов, – начал он, – Кольцов уехал в Москву и получил там место. Его притесняли здесь…

– У меня есть к нему очень важное письмо, – солгал Поль, – и потому-то, признаюсь, я отыскивал вас, чтоб узнать его адрес… Впрочем, я очень рад, что мы познакомились по этому случаю… я даже дивлюсь, как до сих пор… Нет ли у вас папирос?..

Цветков достал ему папиросу.

– Вы меня извините, – продолжал Крутояров, – что я так, без церемонии… Я полагаю, что молодым людям смешно употреблять разные штуки и увертки для сближения…

– Это истиннейшая правда… я сам тоже! Чем проще душа, тем она мне по сердцу, – с теплым взглядом возразил Цветков. – Ей-Богу! я вот какой человек… уж как понравится мне человек, так я весь на ладонке сам… я ведь солдат в душе! присовокупил он со вздохом.

Он даже думал, что не будет ли лучше при этом ударить себя в грудь, да как-то оробел.

Словом, первый шаг был сделан, и оба они, крепко пожав друг другу руки и обменявшись взаимными приглашениями, ушли наконец домой, оба довольные: один активным, другой пассивным успехом.

Ободренный Цветков, прощаясь, сказал Полю следующие слова:

– Милости просим, ко мне! Вы не найдете у меня роскоши… роскоши вы у меня не найдете… но найдете радушие…

Во время ужина en tete-a-tete с Дашенькой он был очень любезен, хотя не без грустного оттенка в лице и словах (этот оттенок был, впрочем, выражением жизненной теплоты). Даша была особенно бледна, часто поднимала к потолку глаза, часто вздрагивала и долго и глубоко вздыхала. На другое утро Цветков сидел в своей горенке на постеле и, аккомпанируя себе на гитаре, пел из «Аскольдовой могилы»: «В старину живали деды…»

Эту песню певал он часто с тех пор, как стал вольною птицей и начал чувствовать сильные побуждения к разным задушевным веселостям и разгулам, о которых так современно говорит эта песня, несмотря на слово «Аскольд» и на претензии самого Неизвестного.

Вдруг в стекло кто-то ударил тростью. Цветков бросился к окну, думая, что это вернувшийся Федор Федорович. Но каково было его удивление, когда он увидал под окошком Поля, в шляпе, с поднятым воротником пальто и веселою улыбкой. Цветков быстро раскрыл окно.

– Ах, извините! – воскликнул он, – я, право, и не мог придумать! Да войдите ко мне.

– Нет, – отвечал Поль, – теперь некогда… я спешу домой: сегодня мое рожденье…

– Честь имею вас поздравить…

– Ну, что тут за поздравления! Дело в том, что я зашел звать вас к себе сегодня вечером. У меня будут два приятеля… Славные ребята! Один очень даже образованный… он студент; не кончил курса… Вот, если вы любите серьезные разговоры…

– Как же-с… я все больше серьезные…

– Да мы поедем в Белополье. Вы знаете, оно ведь только пять верст от города.

– Знаю, знаю-с!.. В котором же часу прикажете?

– Приходите ко мне в шесть часов… Вы любите в телеге кататься?

– Ужасно люблю!..

– Так мы в телеге поедем… Покутим как! Прощайте. Не хотите ли лучше, чтоб я за вами заехал прямо сюда?

– Я думаю, это будет лучше.