Благодарность

– Я и то плюю! – отвечал Цветков, покачиваясь.

– И прекрасно… Если ты пробудешь у меня завтрашний день, я тебя возьму с собой в Петербург… Ты будешь гвардейцем… будешь ездить на балы… У меня есть там куча барышень и дам самых хорошеньких, самых знатных… ты их всех сведешь с ума, Ваня! Так останешься?…

– Останусь, Паша, останусь… провались все – останусь!..

– Так ты друг?

– Друг, Паша, друг! Они обнялись снова.

Камердинер молодого Крутоярова раздел своего барина и Ваню, уложил их в постели и, раскрыв окошки для освежения их голов, вышел.

Оба стали дремать.

– Цветков! а Цветков! – прошептал Поль, – ты любишь меня?

Ваня не отвечал, и Поль не делал больше вопросов.

Скоро молчание распространилось по Белополью, и свежеблагоуханная ночь налегла на всю окрестность – на дом, деревню и сад своею святою тишиною и глубоким мраком. Все уснуло. Только в саду, под окном спальни, какая-то птичкаполуночница жалобным и невинным голосочком чирикала от поры до времени… да так грустно и одиноко, как будто ей было смотреть горько на разврат людей, забывших простую природу…

Поздно на следующий день пробудился Цветков. Поля уже не было в комнате, и постель его была оправлена. Сначала он ничего не понял, где Ваня и зачем… В голове еще стучали вчерашние стаканы; члены были полны томления; еще мерещились виденные во сне женские формы и поцалуи различных графинь…

Он стал весело вспоминать о проведенном вечере… Вдруг его как молнией озарило… «Увезут у вас Дашеньку, затем ты и здесь!» Взволнованный различными мыслями, Цветков поспешно встал. Вошел слуга, стал одевать и сообщил ему, что те господа уехали, а что Павел Васильевич дожидается внизу чай кушать.

Он сошел.

– Здравствуй, Цветков! – сказал Поль, дружески сжимая ему руку, – как ты почивал?

– Здравствуйте… здравствуй, – отвечал Ваня, смутившись. – Очень хорошо.

– Кушай чай… Вот тебе стакан.

Цветков стал пить и, не зная с чего начать, молчал.

– Эти господа уехали, – заметил Поль.

– Да.

Опять молчание.

Поль тоже был очень заметно смущен. Он также хорошо помнил слова студента и свои собственные, но не мог никак решить, помнит ли их обманутый им юноша. Как ни смел был он от природы, как ни избалован всеобщею покорностью в доме, как ни считал себя опытным и пронырливым человеком, на основании всех похищенных им ухищрений французской литературы, однако, заметно даже для себя, начинал теряться… С минуты на минуту ждал он, что Ваня объявит ему свое желание ехать в город, вознегодовав на козни против того человека, у которого жил и ел хлеб. И что ж тогда? Все его труды пропадут даром, Цветков пошлет сказать немцу; Ангст воротится, история, шум. Оно бы и хорошо, что история и шум, да ведь рядом с ними идет решительная невозможность продолжать дело… Ожидания его сбылись. Не прошло и пяти минут, как Цветков, покраснев до ушей, попросил у него лошадь.

– Надо домой, – сказал он, – я-с ведь теперь понимаю все.

– Что ты понимаешь?

– Я не понимаю зачем я здесь, а знаю, что есть какой-то обман…

Тут Цветков гордо встал.

– Если вы мне не дадите лошади, я просто уйду.

– Полно, Ваня, – начал Поль, – полно, душа моя… Мало ли что врется в пьяном виде… (он взял руку Цветкова)… Я, ей-Богу, признаюсь тебе… Ты мне очень понравился; я от души полюбил тебя… я, может быть, начал с тобой знакомство так только, признаюсь. Только теперь я, право, люблю тебя. Я хорошо помню свои слова вчера в спальне… я от них не отрекаюсь, душа моя… И что тебе твой немец?… Во-первых, он Дашу не любит, а мой Вильгельм безумно влюблен в нее… Разве тебе не приятно быть причиной счастья двух любящих сердец? Твой Ангст старый дурак… Он не способен ценить ни ее, ни тебя… останься!

Цветков после этих речей постиг всю историю. Он задумчиво прошелся по комнате и вдруг остановился пред Полем, полный осанки, улыбаясь и горько покачивая головой.

– Павел Васильевич! – воскликнул он, – я никогда не буду подлецом! Такой добродушнейший человек, как Федор Федорыч, наиблагородный. Нет-с, я этого не потерплю! Пожалуйте лошадь, не то я уйду!

Крутояров, несмотря ни на что, был еще очень молод; на этот раз он не совладел с собой; пылкость взяла верх.

– Ну, так пошел же к чорту! – закричал он на Ваню. Убирайся к своему колбаснику пешком… Пошел, пошел! Где твоя фуражка?! Не надо!.. пошел без фуражки!

И вчерашний друг, кокетливый Поль, как бешеный лез на Цветкова. Ваня несколько оторопел, но вспомнил, что стоявший перед ним молодой человек не имеет и половины его силы, пшикнул по обыкновению и взял фуражку. Если б не воспоминание о дворне, которая могла сбежаться, он, может быть, и очень замахнулся бы на гордого богача, который теперь так безнаказанно толкал его в спину. Стыдно, очень стыдно было ему идти пешком через барский двор и деревню, видеть какими удивленными глазами провожали его люди, слышать уканья Поля, который, как совсем малый ребенок, выскочил на балкон и кричал ему вслед разные обидные слова.

К довершению зол и стыда на деревне повысыпали собаки, у Цветкова не было даже тросточки и он, совсем растерявшись, бросился бежать, преследуемый огромными и косматыми церберами. Встречные мужики останавливались и хохотали. Очутившись на открытом поле, он лег на траву и отдохнул. Перед ним была перспектива пяти верст пешком, под знойным солнцем…

К чести его надобно сказать, что среди всего он не забыл Федора Федоровича, и только немного поуспокоившись, продолжал путь, тяжело вздыхая. В эти минуты он был вполне достоин соболезнования и теплого сердечного участия. На половине дороги ему повстречался всадник в простом армяке, который во весь опор скакал к Белополью.

Он вез записку от Вильгельма, известие о решении Дашеньки бежать.

Цветков не обратил на него внимания.

VII

Наконец он дотащился домой.

Отворив дверь в прихожую, он услыхал в столовой разговор, из которого до него долетали следующие слова:

– Das ist egoistisch!

– Да как же, мой друг?

– Это ужасно!!

– Не цалуй меня, право… не цалуй… кто-нибудь взойдет… Он вернется, или Цветков… уйди!

– Я и его, и дурака Цветкова из окошка выброшу…

– Вот… ей-Богу, кто-то стукнул в прихожей… Поди, посмотри…

Ване показалось лучшим выбежать опять на крыльцо и через ворота задними дверьми войти в дом.

В задних комнатах встретил он кухарку Федора Федоровича и поспешно сделал ей несколько вопросов.

– Кто ж это в столовой, Авдотья? Авдотья очень перепугалась и пробормотала:

– В столовой?… Да кто ж там, кажется?… Дарья Ни-колавна, должно быть… Я вот все в кухне была…

– Да ты, старая, не ври! Там с Дарьей Николавной кто-то. Вильгельм этот, что ли?