Благодарность

– Эх ты, чижик! – вскричал, заскрежетав зубами, отставной прапорщик, – ты что ли смыслишь?

– Да уж побольше твоего! Ты разве не видал, как он бежит-то…

– Бежит, бежит! Да ты хоть кого запряги – побежит, когда кнутом будешь то и дело, то и дело!

– Нет, ваше благородие, – сказал Осип, который уж не мог владеть собой, – уж если вас, например, запречь, так хоть кнутовищем…

Все хохотали. Поль торжествовал.

– Осел, мужик! – прошептал белокурый господин и направился к дому.

Поль с двумя гостями последовал его примеру.

На заднем балконе верхнего этажа, обращенном в сад, уж был накрыт стол для чая, и графинчик с ромом показывал, что Крутояров не был намерен вполовину праздновать мнимый день своего рожденья. Табак задымился, заклубился пар самовара, застучала посуда… После двух стаканов пунша, отставной прапорщик забыл свой урон и, дружески взяв Поля за руку, упрекал его в сквалыжничестве.

– Так-таки ничего и не поставишь? ни жженки, ни клико… ничего, таки ничего, Паша?

– Погоди еще! – лукаво отвечал хозяин. – Еще рано. Пойдем гулять на деревню, заставим баб плясать; а там уж за ужином…

Отставной студент, слыша это, повеселел и обратился к Цветкову.

– Вы давно, батюшка, кончили курс? – спросил он его.

– Нет-с, не так давно… месяца с два.

– Ага! Ну-с, это хорошо! А куда-ж вы, батюшка, полагаете?

– То есть, насчет карьеры? Я полагаю в военную.

– Ага! Да, да. Это славно! Имеете состояние? Цветков ни под каким видом не ожидал такого вопроса и впопыхах счел нужным оцветить свою бедность.

– Нет… Видите ли… маменька моя, то есть матушка, имела сорок тысяч годового дохода, но я-с…

– Гм, – строго прервал студент, – мне нет дела до того, что имела ваша матушка, хотя я ее очень уважаю! Я спрашиваю о ваших собственных средствах…

Видно, никаких нет! Бедность, отец мой, не порок; скорей добродетель. Я тоже ничего не имею.

Отставной прапорщик провозгласил, что пора идти в деревню, и хотел взять под руку Поля, но Поль схватил Цветкова и снова опозоренный прапорщик наступил за то ему два раза на пятку.

Не стану описывать, как бабы водили хороводы; как свистала молодица Матрена, плавно поводя платком над головой; как другая женщина, постарше, шевелила все тело свое и топталась крепкими подошвами на влажной траве; как расстилался кучер в упоении пляски… Скажу только, что Цветков еще никогда не бывал так счастлив, и стал совершенно свободно глядеть на своих собеседников: вначале, еще не войдя в азарт, он боялся то знатности Поля, то учености сумрачного студента, то военности отставного прапорщика, позволявшего себе так смело критиковать все, что ни попалось ему на зуб.

Благородные дары Бахуса, обильно пролитые за ужином, скоро победили юношей, малопривычных к ним.

Поль лежал на диване с сигарой и громко пел, глядя в потолок. Отставной прапорщик, с бокалом в руке без сюртука и галстука, то плясал по комнате, то делался нежным и жал крепко руку Полю, который братски ему улыбался и дружески гнал его прочь. Цветков был страстно влюблен во все его окружавшее и позволял себе изредка вскрикивать. Недоучившийся студент, не умолкая ни на минуту, болтал и, истощив все свои предметы, заговорил с Цветковым.

– Эге, батюшка, какое же ты чучело!.. Право, чучело, Цветков! Вы меня извините, душа моя, что я вам сказал ты.

– Ничего, ничего, – смеясь отвечал Цветков.

– Как тебя по имени-то зовут?

– Иван….

– Ну, Ваня! это хорошо! Ваня, Ваня! кабы ты знал, что ты такое? Ты думаешь, что ты человек? – Конечно, человек.

– Хм! нет, ты не человек…

Тут ученый муж потыкал ему пальцем в нос и потом извинился.

Цветков так пошло засмеялся, что всякий зритель, не покоренный вином, отвернулся бы с болью в душе.

Во время этого разговора отставной прапорщик заснул. Поль кликнул слугу, велел подложить ему под голову подушки и, если можно, раздеть, а сам хотел уж удалиться в спальню; но студент, который спьяна возненавидел Цвет-кова и очень желал раззадорить или взбесить отуманенного героя, снова обратился к нему, запуская руки в карманы и неопределенно глядя ему в лицо.

– Так так-то, брат Цветков… вот мы с тобой и познакомились: я, брат, твою физиономию видел на бульваре… Ты живешь у Ангста что ли?

– Да, у него. Добрейший человек!

– Вот то-то и есть… кабы не он, да не она, так тебе бы здесь и не бывать… брат Цветков!

Поль, несмотря на собственный туман (который, впрочем, был умереннее и благороднее, чем у остальных), понял, что студент начинает врать.

– Что ты дичь порешь… ты совсем пьян, Михаиле Иваныч, – сказал ему Крутояров, хватая его за руку.

Студент оттолкнул его.

– Поди ты прочь, матушкин сынок! с чего ты взял, что я пьян? А ты, батюшка, не верь ему… Ваня… он прикидывается, будто хочет твоей дружбы… он просто хитрый мальчишка, отец мой!

– Да молчи ты, ступай спать… Finis done, mon cher; – tu es fou!..

– Вот видишь, Цветков, как он струсил? просит меня… Ты по-французски знаешь?

– Нет.

– Вот то-то и плохо, – грустно качнув головою, заметил упрямый Михаиле Иванович. – Значит, у тебя общественности этой… то есть этакой светскости нет, светского образования, чорт возьми! Вот тебя и надувают: и Дашеньку у вас с немцем твоим увезут пока ты здесь!

Цветков что-то почуял и с удивлением вытаращил глаза.

Поль в эту минуту схватил Ваню за талию, увел к себе в спальню и запер за собой дверь на задвижку.

Студент стал стучаться, но никто не отворял ему, и он заблагорассудил уснуть на диване.

Крутояров, оставшись наедине с Цветковым, начал так:

– Ты меня любишь, Ваня?

– Ужасно, – отвечал Цветков. Они обнялись.

– Слушай же, – продолжал Поль, – если ты мне друг, так дай честное слово, что завтра ты пробудешь целый день у меня… Ты слышал, что сказал этот дурак?… Он дурак набитый, этот Михайло Иваныч… Ты на его слова плюнь, душа моя…