По ту сторону огня

– К глубокому сожалению, это не в моих силах, господа, – ответил инк.

– Тогда включай бур, мы возвращаемся.

– Слушаюсь, сэр.

На «кактусе» вириала управления перемигнулись цветные огоньки.

В кабине на миг установилась невесомость, и тут же вернулся нормальный вес. Чёрный овал центрального виома расцвёл огненным фонтаном. Дэв запустил аннигиляционный бур. Солнцеход сориентировался и устремился вверх, точно по вертикали к поверхности Солнца, набирая скорость. Ему предстояло преодолеть почти семьсот тысяч километров сквозь раскалённые до немыслимых температур и сжатые до немыслимых давлений недра звезды, дающей свет всем планетам Системы.

* * *

Через несколько часов, когда экипаж «крота» с помощью инка проверил работу всех систем солнечной машины и возбуждение сменилось усталостью, Хасид предложил своим спутникам отдохнуть.

– Я – за, – согласился Кузьма, глянув на Катю и гадая, как воспримет предложение внучка Лапарры.

Однако ей тоже требовалась разрядка после колоссальных нагрузок и психологического стресса последних дней перед нырком в сферозеркало, и никаких намёков Кузьме делать не пришлось. Катя соскучилась по его ласкам, и, оставшись одни в отсеке отдыха, они вдруг оказались в объятиях друг друга, а потом сам собой загорелся костёр страсти, и оба не заметили, как очутились в кровати совершенно раздетыми…

Время отдыха пролетело незаметно. Спали они всего часа три. И хотя Хасид о себе не напоминал, никого не торопил, Кузьма всё же, чувствуя угрызения совести, решил его сменить.

– Я с тобой, – сонно вскинулась Катя.

– Спи, – погладил её по голому плечу Кузьма. – Я тебя разбужу, если что.

Хасид встретил его в отсеке управления возгласом:

– Ты вовремя: прошли ядро! Скоро начнётся свистопляска.

Кузьма шлёпнул ладонью по подставленной ладони, нырнул в своё кресло. Безопасник имел в виду то обстоятельство, что им предстояло пройти всю толщу солнечного чрева, сотрясаемую миллиардами ядерных взрывов. По сути, солнцеход находился внутри непрерывно длящегося объёмного взрыва, сдавленного со всех сторон потоками плазмы, элементарных частиц и излучений, и преодолеть этот кипящий, сотрясающийся, безумно горячий, сверхплотный слой было непросто.

Несколько минут Кузьма рассматривал огненные «пейзажи» в растворе локатора и боковых видеокамер, слушал доклад Дэва и комментарии Хасида. Положение вырисовывалось следующее.

Солнцеход действительно преодолел первые сорок пять тысяч километров и вышел за пределы замёрзшей зоны ядра. По мере его продвижения к поверхности температура солнечных недр росла и наконец достигла миллиона градусов, то есть того предела, за которым и начиналась реакция превращения водорода в гелий. Следующие четыреста тысяч километров «крот» должен был идти через слои так называемой лучистой зоны – слои плазмы, где шли ядерные реакции синтеза и в которых энергия от более горячих слоёв к менее раскалённым передавалась путём лучистого переноса. Именно в этом слое, насколько помнилось пассажирам солнцехода, и возникали те самые грозные силы, бросающие машину из одного очага в другой как ничтожную пылинку, грозя превратить её в язычок огня, в пар, в ничто.

– Иди отдыхай, – сказал Кузьма, убедившись, что Дэв контролирует работу всех агрегатов солнцехода. – В принципе, делать нам здесь по большому счёту нечего, вряд ли мы сможем помочь Дэву советом в той или иной ситуации.

– Порядок есть порядок, – возразил Хасид, выбираясь из кресла с осоловелым видом. – Хотя эта техника и в самом деле может обходиться без людей. – Он вдруг хихикнул.

Кузьма оглянулся на него с подозрением:

– Ты чего?

– Вспомнил старую шутку одного юмориста на этот счёт.

– Что он сказал?

– На заводе завтрашнего дня будут всего два работника – человек и собака.

– Не понял. Ну, человек, ясен пень, нужен…

– Чтобы кормить собаку.

– А собака?

– Чтобы не подпускать человека к оборудованию.

Хасид скрылся за пластиной люка.

Кузьма засмеялся, оценив подтекст шутки. Ходя просто пытался поднять тонус друга. Он вообще в любой компании был своим человеком и мог поддержать любую беседу, весёлую или серьёзную, с распитием спиртных напитков или без оных, хотя сам в рот не брал ни капли – как истинный мусульманин.

Солнцеход содрогнулся.

Кузьма сосредоточился на движении, подключая кресло к операционному полю инка. Теперь он видел лишь огненное горнило со всех сторон, пронизанное вихрями излучений – более светлые волокна – и потоками ионизированного сверхплотного газа – более тёмные волокна. Впрочем, называть эту среду газом не поворачивался язык, хотя солнцеход и в самом деле буравил сейчас смесь водорода и гелия, плотность которой в полсотни раз (в самом ядре – в сотню) превосходила плотность воды.

Скорость движения возросла. «Крот» проглатывал уже почти сто метров в секунду и, по расчётам, мог преодолеть оставшееся до поверхности расстояние всего за восемь суток.

Заворожённый панорамой бушующего огня, Кузьма замер, забыв и о времени, и о себе, и о подстерегающих их опасностях, и о судьбе экспедиции. Он находился внутри адской термоядерной топки, и от размаха стихии, являвшей собой целую микровселенную, захватывало дух!

* * *

Вопреки прогнозам Дэва и ожиданию самих соларнавтов зону лучистого переноса «крот» пересёк без особого напряжения.

Машину трясло, раскачивало, бросало из стороны в сторону, но всё же не так, как в прошлый раз, когда она шла в обратном направлении – к ядру Солнца. Лишь когда солнцеход пересекал тахоклин – относительно тонкий, толщиной всего в два километра, слой плазмы, разделяющий лучистую и конвективную зоны, иными словами – область сдвига (слой конвективного переноса вращался вокруг ядра с другой скоростью, нежели слой лучистого переноса), Дэву пришлось напрячь все свои «мускулы», чтобы удержать солнцеход на траектории возвращения и не сбиться с курса. Однако обошлось.

На пятый день пути «крот» достиг второго обращающего слоя, где термоядерные реакции шли уже неохотно, лишь в редких узлах уплотнений, и до поверхности Солнца, точнее, до его фотосферы, осталось всего сто сорок тысяч километров. Или, иначе, около тридцати пяти часов времени.

Пассажиры теперь почти не покидали отсек управления, в нетерпении ожидая конца пути, и спускались в отсек отдыха лишь по неотложной надобности и для того, чтобы торопливо поесть. Разговаривали мало, но не потому, что надоели друг другу, а в силу того, что понимали друг друга с полуслова.

Впрочем, иногда Ходя ради психологической разгрузки затевал какую-нибудь дискуссию типа той, которая привлекла даже внимание Катерины. Тему дискуссии можно было назвать приблизительно так: «О пользе клаустрофобии для поддержки многовариантной любви при почти полном отсутствии противоположных полов». Что понимал под «многовариантной любовью» сам Хасид Хаджи-Курбан, человек железных моральных устоев, выяснить не удалось, но спорили азартно, особенно Катя, сообразившая, что Ходя имеет в виду их положение: двое мужчин и одна женщина в условиях полной изоляции, и как бы развивались их отношения в случае, если пришлось бы находиться втроём долгое время. Сошлись на том, что, как поётся в песне: «Уйди с дороги, таков закон, третий должен уйти». Иначе какой же ты друг? Применительно к ситуации внутри «крота» «третьим лишним» был Хасид, затеявший дискуссию, он же и уступил в конце концов, дав выговориться спутникам, отношения между которыми уже вполне можно было назвать семейными.

А однажды солнцеход выполз на край удивительного плазменного массива, похожего на снежный склон гигантской горы, и Хасид, остановив машину, тут же вспомнил о своём опыте спортсмена-экстремала.

– Красиво, правда? Вы никогда не спускались с горы на лыжах или на сноубордах?

– И не один раз! – заявили в один голос Кузьма и Катя. – На лыжах.

– Где?

– В Куршевеле, в Альпах, – сказала Катя.

– На Кавказе, – добавил Кузьма.

– Это не то. Я спускался на сноуборде с Эльбруса, – похвастался полковник.

– Первый раз от тебя слышу, – с сомнением проговорил Кузьма. – Когда это было?

– Я был молод, горяч, любил пошалить. Да и сейчас люблю. Хотите, научу вас кататься на досках? Вместе спустимся с Эльбруса.

– Надо ещё добраться до Земли.