Год Дракона

– Не конфликт, но сложности, – кивнул Андрей. – Он очень суетился, чтобы непременно вступить в «Диалог», но «Диалог» – не дерьмо и не партия, вступить в него нельзя. Это концепция такая, понимаете? «Диалог» – это постоянно действующая конференция по межконфессиональному сотрудничеству. Я и привлекаю людей, способных к сотрудничеству, а не лиц, склонных к узурпации председательских кресел во всех организациях, в которые им удалось пролезть или воткнуться. А ещё – я не Хасин, обладающий фантастическим умением замыкать на себя лично финансовые потоки, вычерпывать их – быстро, потому что там тоже не идиоты сидят и быстро начинают понимать, с кем столкнулись – и тем самым заедать жизнь тем, кто может что-то реально полезное сделать. Я не изображаю деятельность, которой не обучен. Я сам не пишу научных работ, не веду семинаров, не читаю докладов. Я нахожу людей, которые умеют всё это делать в миллион раз лучше меня. Самых лучших, прошу заметить, нахожу. И, придя ко мне один раз, они приходят снова и снова, и приводят друзей, знакомых, слушателей – многих. И не пытаются непременно очлениться и войти в правление, которого, кстати, и нет. Им это не нужно – они совсем не этого ищут и жаждут. По странному капризу судьбы, этим людям вечно не хватает самого необходимого для занятий тем, что получается у них лучше всего, для чего они призваны в этот мир. И я всего лишь перераспределяю средства в их пользу, – плачу им гонорары, вывожу их на конференции, заграницу, показываю их тем, кто не знает, куда пристроить нажитые непосильным трудом миллионы. Разумеется, себя я при этом не забываю – мне нужно не так уж мало, чтобы всё это крутилось бесперебойно и гладко. И с людьми режима мне при этом приходится немало общаться…

– Кравец в вас души не чает.

– А он на самом деле совсем неплохой мужик, – не поддержал ироничного настроения Галины Корабельщиков. – Он, прежде чем стать председателем Комитета по делам религий, неслабую аппаратную закалку прошёл – но сволочью не стал. Да, любит на фуршетах пофестивалить – но я, поверьте, не готов его за это не любить или, паче того, судить. С ним получается работать – он, если может в чём-то помочь, не рискуя, конечно, креслом, всегда это сделает. А есть масса его коллег, которые пальцем не шевельнут, даже если могут – из-за дерьма внутри, что при каждом движении из ушей хлещет.

– Недаром они такие деревянные вечно заседают, – прищурилась пани Геллер. – Это я всё очень хорошо на самом деле понимаю, Андрей Андреевич. А как у вас с Брудермайером отношения складываются? Он, кажется, всегда к вам и вашей работе благоволил, если не сказать больше. Что случилось?

– Галина, – укоризненно покачал головой Андрей. – Ну, это же совсем открытая информация, никакого досье из КГБ не нужно выцарапывать. Сэр Мозес Гирстайн, главный спонсор Европейской Лиги христианско-еврейского диалога, внезапно преставился, родственнички затеяли, по обыкновению, свистопляску вокруг наследства, и пока суд да дело, Лига осталась едва ли не в долговой яме. Юлиусу удалось – уж и не знаю, как – выколотить из «Дойче Банка» оперативный кредит, но ни о каком финансировании сторонних мероприятий сейчас и речи быть не может. Ему бы этими деньгами текучку закрыть да зарплату для Труди сохранить, – Корабельщиков даже рукой махнул в расстроенных чувствах. – Он меня очень долго поддерживал, тоже, разумеется, в известной степени в своих интересах, но если посмотреть… Через него и через меня, соответственно, почти два миллиона долларов пришло нашим специалистам – филологам, этнографам, историкам, философам, социологам, да мало ли ещё кому. Сборники материалов, публикации – с международным, кстати, резонансом! Я должен его только благодарить, и уж никак не обижаться на него. Жаль, конечно, если всё теперь закроется, но это было замечательное время, и замечательная работа – ничего другого я просто не могу сказать.

– Странно, – задумчиво произнесла Галина, снова подпирая кулачком подбородок. – Очень странно, Андрей Андреевич: вы, при своей такой беспроблемности и незаангажированности, с вашими знакомствами, для оппозиции – совершенно незаменимый персонаж. А они при упоминании вашего имени фыркают только.

– Почему же вам это странно? – удивился в свою очередь Корабельщиков. – А вы что же, всерьёз рассматриваете эту публику, как оппозицию? Вы знаете, как их люди называют?!

– Знаю, – усмехнулась Галина. – «Оппа».

– И это правда, хотя совсем не смешно, а очень даже печально. Я действительно держусь от них от всех подальше. Там нет ничего, что можно было бы оценить как альтернативу нашему «бацьке» – пусть это и не полностью их вина, но всё же!

– И вы не стесняетесь озвучивать эту позицию. В том числе не только здесь.

– По крайней мере, это позиция, а не «оп». Нет, не стесняюсь. Вы и об этом знаете, – Корабельщиков откинулся на спинку стула. – Впрочем, неудивительно, – раз вы знаете всё остальное. Да, я говорю об этом везде. Но только если меня спрашивают.

– А вас довольно часто спрашивают, благодаря вашему знакомству с Брудермайером.

– Случается, – Андрей кивнул. – Меня спрашивают именно в надежде услышать непредвзятое суждение. Я стараюсь не разочаровать, тем более, мне это несложно.

– Мы это тоже ценим, поверьте. Вы любите вырываться, Андрей Андреевич. А вырваться навсегда?

– Куда?

– В Европу, где вы так любите бывать.

– Галина, я давно не питаю никаких иллюзий на этот счёт. Я нужен, в том числе Брудермайеру, пока я здесь. Эмигрантом, без гроша за душой, – я никому не нужен. Я даже себе там не буду нужен, – а что может быть хуже? Вот где придётся служить, и уж точно не за совесть. Нет уж, покорнейше благодарю.

– А вам никогда не хотелось самому попробовать себя в политике?

– Нет.

– Почему?

– Я не хочу быть объектом манипуляций, каким неизбежно становится всякий политик, даже думая, будто манипулирует он, а не им. А эти… Либо упёртые – да, смелые до отчаянья, уж этого не отнять – националисты с хорошо различимым гитлеровским душком, либо уютненькие «евроориентированные» болтуны с псевдо-социал-демократическим вокабуляром вместо воли, духа и чести. Пожалуй, эта публика мне ещё менее симпатична, нежели недобитые гитлеровцы – те хотя бы не скрывают, что собираются сделать с несогласными, попусти им бог оказаться у власти. А вы говорите – оппозиция! Конечно, посольство, наверное, не согласится с моими оценками, но…

– Не надо никаких «но», Андрей Андреевич, – мягко перебила его пани Геллер. – К разговорам об оппозиции мы, очень вероятно, ещё вернёмся, а пока давайте поговорим о ваших насущных, сиюминутных чаяниях. Какова конкретная ситуация, чем я могу помочь?

– А вы уже решили, что станете мне помогать?

– Да.

– Вот так просто?!

– Это не просто, отнюдь не просто, Андрей Андреевич, – покачала головой пани Геллер. – Но в рамках моих полномочий – я решила, и я решила вам помогать.

– И насколько далеко простираются ваши полномочия?

– Настолько, насколько далеко простираются ваши потребности в моей поддержке. Вы, безусловно, понимаете, что и как вы можете попросить. Я слушаю.

– Тридцать тысяч, – бухнул Корабельщиков.

– Крон? Долларов? Евро?

– Долларов.

– Хорошо, – кивнула Галина и что-то пометила в своём «блокноте». А потом спокойно, как будто делала это по сто раз на дню, достала из сумочки конверт и протянула его Корабельщикову: – Здесь пластиковая карта на ваше имя и секретный код, по которому вы сможете снять любую сумму в пределах тридцатитысячного лимита в любом банкомате, в Республике или за рубежом, в долларах или рублях, как вам удобнее, сразу или частями. Деньги уже на счёте. Если вы увидите, что не укладываетесь в бюджет, наберите с мобильного сто один, я с вами свяжусь, и мы обсудим, как выйти из положения.

– Расчёт на месте, – покрутил головой Андрей.

– Ну да, – пожала плечами пани Геллер. – Это наш принцип во всём: сказал – сделал.

– Наш, – вздохнул Андрей. И поднял глаза на собеседницу: – Спасибо, Галина. Я обязательно уложусь в оговорённый бюджет, поскольку он давно до копейки просчитан.

– Прекрасно, – лицо Галины снова осветилось улыбкой. – Надеюсь, вы меня пригласите на конференцию?

– А вы сомневаетесь?!

* * *

– О-о, – протянула Татьяна, увидев физиономию Корабельщикова, входящего в комнату, и отложила студенческие работы, которые как раз проверяла. – Что за вид! Ты победил, или тебя победили? Или, как говорил товарищ Сталин, оба хуже?

Вместо ответа Андрей достал из кармана всё ещё запечатанный конверт, вручённый ему Галиной, и молча протянул его жене, кивнув – открывай.

Татьяна, нахмурившись, вскрыла пакет. На диван упал прозрачный, с узнаваемой голограммой, пластиковый прямоугольник «MCard»: так теперь называлась платёжная система – бывший «МастерКард», перекупленная, судя по всему, Майзелем, и молниеносно заткнувшая за пояс и «Визу», и «Америкэн Экспресс». Буква «М» была такой же, с «хвостиком», как и эмблема на телефоне пани Геллер. Мефистофель, подумал Андрей, люди гибнут за металл.

– Остановись, мгновенье, ты прекрасно, – словно прочитав его мысли, пробормотала Татьяна. – Это как понимать?

– Это понимать так – конференция состоится по полной программе.

– Да, – после некоторого молчания произнесла Татьяна. – Вот так скорость у нашей короны. С такой, кха, гм, «бюрократией» – ничего удивительного, что они скоро на Марсе города строить начнут, а на Луну на лифте ездить. Батюшки-светы! На твоё имя?!

– Сервис, Танечка. По высшему разряду.

– Хочу на Канары, – заявила Татьяна. – За столько лет мучений с тобой, Корабельщиков, – я определённо заслужила. Почему ты пятьсот тысяч не попросил, а? Сознайся, ведь только тридцатку попросил – ровненько, чтоб копеечка к копеечке. Савонарола ты! Глаза б мои на тебя не глядели, – Татьяна приподнялась на цыпочки, обняла Андрея за шею и крепко поцеловала в губы. – Как чудесно, Андрюша. Ну, рассказывай скорей, я же лопну от любопытства сейчас!

Выслушав его повествование, Татьяна только вздохнула:

– А тебе не кажется, что они заранее решили всё насчёт тебя?

– Насколько заранее? За восемь часов с той минуты, как я набрал сто один? А досье? Танечка, таких скоростей не бывает! У них там что, принтер для кредитных карт стоит, в посольстве?! Или её ракетой из Праги прислали? Ради того, чтобы мне тридцать тысяч долларов передать? Хочешь честно? Я по-прежнему ничего не понимаю.

– Хотела бы я знать, кто этот человек, устроивший такую заваруху. Весь мир перетряхнуть, все карты перекроить, всех с ног на голову поставить…