Рейтинг темного божества

В НОЧЬ НА ПЕРВОЕ ИЮНЯ

И надо же было так случиться, что в тот памятный поздний вечер – вечер субботы – перед тревожным звонком Кати Сергей Мещерский как раз целиком был погружен в мечты. Бывает так в выходные, особенно если вы молоды, одиноки, если вернулись, наконец, домой после долгих странствий, где видели немало нового и любопытного. Дела туристической фирмы «Столичный географический клуб», совладельцем которой являлся Мещерский, в последнее время заставляли его по нескольку месяцев проводить заграницей – в Таиланде, Индии, Непале. Фирма традиционно специализировалась на экстремальных экзотических путешествиях и активно осваивала все новые и новые маршруты – в Лахор, Кашмир, Бутан, в западную Бенгалию, Раджастан и Бангладеш. Март Мещерский провел с экспедицией в Лахоре, а в конце апреля слетал на остров Пхукет, чтобы убедиться лично, в каком состоянии находится знаменитый тайский курорт после цунами и есть ли вообще смысл заключать с местными отелями контракты на ближайшее будущее.

«Пляжников»-туристов, честно признаться, Мещерский просто не переваривал, но где было найти столько экстремалов, мечтавших о путешествиях в Тибет и в Гималаи, столько спелеологов, альпинистов, уфологов, рерихианцев и рокеров, жаждавших неизведанного и вместе с тем способных выложить за экотур в Индокитай две-три тысячи баксов? А «Столичному географическому клубу» надо было как-то выживать в жестокой конкурентной борьбе. Поэтому его основателю и совладельцу Сергею Мещерскому приходилось, скрепя сердце, терпеть и оголтелых пляжников – москвичей, волгарей и сибиряков, этих детей зимы, стосковавшихся по южному солнцу, и желавшую исключительно крутого «отвяза» братву из Хабаровска и Красноярска, признававшую отдых только в тайских массажных салонах с девочками, и разных сумасшедших, «открывших» вдруг у себя «экстрасенсорные способности» и рвавшихся во что бы то ни стало приобщиться к тайнам аюрведы и тибетской медицины.

Все это приходилось терпеть. Но, к счастью, все это с лихвой компенсировали чудеса – процессия слонов, случайно увиденная из окна джипа на улицах Дели, фантастический восточный базар в Карачи, крики обезьян и павлинов за затянутыми сетками окнами маленького отеля в Удайпуре, ветер, приносящий с Сионийских гор пряные ароматы джунглей, и великая река Брахмапутра, по которой так и подмывало отправиться в плавание на личном теплоходе магараджи княжества Бунди, который по молодости лет учился в СССР и – вот совпадение – был вашим закадычным однокашником по Институту имени Лумумбы.

И надо же было такому случиться, что в этот вечер – вечер субботы, ставший своеобразным мостом ко многим ужасным и трагическим событиям, о которых так хотелось забыть поскорее, Мещерский находился в состоянии полнейшей нирваны. Попросту говоря, валялся перед телевизором на обломовском кожаном диване после солидной субботней порции армянского коньяка. Лежание было вызвано отнюдь не ленью, а безмерной усталостью. Всю субботу Мещерский как пчела трудился по дому. Пылесосил как бобик, вытирал вековые залежи пыли, жарил куренка в духовке и как проклятый, как раб крутил белье в допотопной стиральной машине, в сотый уже, наверное, раз давая себе слово купить продвинутый «автомат» с сушилкой, отжималкой, полоскалкой, программным управлением и прочими полезными в хозяйстве прибамбасами. Но в том, что он весь выходной был сам себе домработник, Мещерский не признался бы даже под угрозой расстрела – особенно другу Вадиму Кравченко и особенно его жене Кате, Катюше…

«Женится тебе, Сережечка, надо, – твердила она все чаще, вся мягче и все деликатнее, – пора… Ну, хочешь, я с Ниной поговорю, а? Ты ведь помнишь Нину? Она так похорошела, и детеныш у нее немножко подрос – такой забавный, он тебе обязательно понравится. Ты ведь детей любишь, я знаю. Ну, хочешь, я с ней завтра же этот вопрос провентилирую?» Мещерский на это отвечал с детским простодушием: «Какой вопрос?» Катя лукаво умолкала. А ее муж, друг детства и собрат по духу – мужскому, корпоративному, Вадим Кравченко противно и очень многозначительно хмыкал. И тут же вспоминал давнего институтского кореша Витюху Мамурина, который жил, жил себе преспокойненько тридцать лет и три года и вдруг бац! – женился. «Да, – повествовал Кравченко, щурясь, как кот, – женился Витюха наш, а что из этого вышло? Помнишь, Серега, что вышло?»

Мещерский помнил – собственно не вышло у Витюхи Мамурина ни шиша. Был суд и развод через пару лет. Мамурин жены своей бывшей не любил никогда. Сам в этом потом признавался. Не любил, как Данте любил Беатриче, и как счастливец Коля Остен-Бакен любил нежную Ингу Зайонц. А женился, оказывается, так – от скуки и по глупости, по совету друзей и по настоятельному пустому словечку «пора». Мещерский сравнивал себя с Мамуриным – получалось, что они были в этом коварном вопросе как братья, ведь Мещерский тоже совсем не любил хорошую и добрую подругу Кати красавицу Нину, женится на которой по какой-то совершенно непонятной причине ему было «уже пора».

Эх, Катя, Катя… Что же ты наделала? Своими советами, вообще своим существованием на этой планете… Собственно, Мещерский никогда ни в чем Катю не винил – упаси бог. Не винил он и друга детства Вадима Кравченко – успел-таки, подсуетился, обаял, пришел, увидел, победил. Стал мужем, распустил над Катей орлиные крылья – мое, не тронь. Винил во всем Мещерский всегда одного себя – эх, мямля, интеллигент, а нет, чтобы ребром этот вопрос в свое время поставить, настоять, решить все по-мужски, может, тогда бы и…

Но нет. Увы, увы, увы… И тут Мещерский сравнивал себя уже не с бедолагой Витюхой Мамуриным, а с Колосовым Никитой. Вот человек цельный, который все вопросы может ставить ребром и все решает всегда сугубо по-мужски. И в зубы может дать – с его-то физическими данными это плевое дело. Но решает-то он все вопросы… кроме одного.

В этот вечер субботы после притупляющей ум стирки и готовки Мещерский, потягивая коньяк, размышлял о Никите. Вспоминал день его рождения, который отмечали они в дешевеньком баре на Пресне. Колосов настойчиво приглашал Катю. Она обещала быть и не пришла. Конечно, из-за Кравченко – Мещерский точно это знал, только не озвучивал сию версию, не желая сыпать соль на раны друга Никиты. Никита с Кравченко друг друга не переваривали и никогда не сидели за одним столом, не раздавливали по банке.

– Вот почему все так? – глухо спросил Колосов. Он здорово нагрузился – таким пьяным Мещерский никогда его не видел.

– Да потому. Все потому, – ответил, вздыхая, Мещерский. Лежа на диване, он снова вздохнул, как бы вспоминая, дублируя тот свой горький вздох. Тогда с Никитой они понимали друг друга с полуслова, с полунамека.

– И аквариума нет – проклятье, – Колосов стукнул кулаком по столу.

– Какого аквариума? – спросил Мещерский.

– Такого, что «пейте рыбы за мой день рождения», – Колосов любил песню Высоцкого «День рождения лейтенанта милиции в ресторане „Берлин“, но цитировал ее только в крайних случаях, а водку в аквариумы в присутствии Мещерского не выливал никогда.

– Что поделаешь? – Мещерский сочувствовал другу. – Ничего тут не поделаешь.

Колосов снова саданул кулаком по столу – подпрыгнули бокалы, бутылка.

И тогда – это Мещерский отчетливо помнил – они заговорили про мечту. Колосов тихо сказал:

– Никогда в жизни ничего так не желал, понимаешь, Серега?

И Мещерский понял, что речь шла совсем не о том, чтобы Катя явилась в этот задрипанный пивной подвальчик и поздравила Никиту с тридцатитрехлетием. Речь шла о чем-то гораздо большем, в корне меняющем судьбы – и Катину, и Кравченко, и колосовскую.

– Никогда ничего так не хотел. Думаю об этом постоянно, – изливал душу Колосов. – На работе мозги сохнут, вкалываешь как… А встречу ее и… Она ж меня в упор не видит, Серега. Если нет убийства какого, трупешника, по которому статейку можно настрочить, она ж меня за километр обходит. Не интересен я ей без всего этого, понимаешь ты или нет?

– Что ты мелешь? – оборвал его Мещерский. – Она… Катя к тебе хорошо относится. Просто она…

– Ну что – просто она?

Мещерский тогда снова вздохнул – сказать Никите «просто она тебя не любит, потому что любит Вадьку Кравченко» язык не поворачивался. И так вон у Никиты кулаки сжимаются и в глазах искры-молнии.

Мещерский решил деликатно перевести разговор на другую тему. И вот как это у него тогда получилось:

– Знаешь, – сказал он, прикуривая, – когда я в прошлом году был в Индии, наши ездили в Путтапарти – городок там такой есть – в ашрам к Сай Бабе. Рассказывали такое, что и я не выдержал, поехал.

– Чего-чего? – угрюмо спросил Колосов и долил из бутылки.

– Ашрам – это храм, а вокруг него что-то вроде монастыря. С виду похоже на пряничный замок – голубое, розовое, везде орнамент, позолота, фигурки индийских божков. И тысячи паломников, все в белых одеждах. Там такая огромная веранда крытая, как вокзальная площадь, и они все часами сидят на ней и ждут выхода Сай Бабы.

– Кого?

– Сай Бабы. К нему едут со всего мира.

– Зачем?

– За… Ну, одни за исцелением от болезни. Другие за просветлением. Третьи за исполнением мечты. Считается, что если очень сильно захотеть и попросить Сай Бабу – лично, мысленно или отправив ему письмо с описанием своей мечты, своего самого заветного желания, он это желание непременно исполнит.

Колосов вскинул голову.

– Он вообще кто? – спросил он.

– Он гуру.

– Ерунда. Такого не бывает.

– Знаешь, я пошел в ашрам. Нас целая группа была с переводчиком. Сидели мы три часа ждали выхода гуру, – Мещерский рассказывал сказку, чтобы отвлечь друга – день рождения все же день знаковый, создан для радости, не для печали. Ну и пусть, что Катя не пришла, и что аквариума нет под рукой, как в песне. – Сидели мы, сидели, потом он вышел, и я его увидел только издали. Он…

– И чего ты у него попросил?

– Ничего. Я растерялся сначала. Потом обрадовался, сам не зная чему – вот живу, вижу мир, езжу по Индии, вот нос у меня облупился от загара… Я мысленно с ним поздоровался и… Я не знаю, как тебе это описать – странное ощущение вот здесь, – Мещерский приложил руку к груди. – Мы ведь в какой-то степени с тобой братья по несчастью… Да-да, чего смотришь? Братья, друзья. Я даже ведь познакомился с ней гораздо раньше тебя… Так вот, я бы посоветовал тебе послать Сай Бабе письмо или самому туда со мной поехать. А вдруг и…

– Чушь ты мне какую-то впариваешь по доброте душевной. Эх, Серега, славный ты человек, люблю я тебя за это, но… Чушь ведь все это, такая детская чушь.

– Разве ты не хочешь, чтобы твоя мечта исполнилась? – спросил Мещерский.

– Очень хочу.

– И разве ты не желаешь чуда?

– Желаю, но…

– Так вот же – говорят, это и есть самый верный путь к исполнению мечты.

– Кто говорит-то?

– Люди, тысячи людей из разных стран. Неужели все они дураки или обманщики?

– Написать письмо какому-то индийскому гуру? – Колосов хмыкнул. – А может, мне лучше самому постараться исполнить свое желание?

– Это как же? – спросил Мещерский.

Колосов демонстративно распахнул куртку – указал глазами на кобуру с табельным пистолетом, с которым не расставался: