Последний сегун

«Так вот каков мой отец на самом деле», – с отвращением подумал Кэйки. То, что Нариаки был известным развратником, казалось ему несущественным. Но чтобы мужчина обратился к столь гнусной уловке, стремясь совратить женщину?! Кэйки как будто душок от его внутренностей учуял. Он изо всех сил старался побороть свои эмоции. Будь он безрассудным даймё Эпохи воюющих провинций,[24 - Эпоха воюющих провинций (Сэнгоку дзидай) – период с конца XV по конец XVI века, в течение которого в Японии шла борьба за перераспределение феодальной власти.] мог бы запросто выразить свое негодование напрямую, не испытывая при том никаких угрызений совести. Но Кэйки родился на закате эры Токугава, когда повсеместно насаждалось конфуцианское учение с его акцентом на сыновнюю преданность. Все образование сына Нариаки было насквозь пропитано конфуцианской моралью. Более того, это было время, когда образование определяло поведение и поступки человека. Кэйки считал, что обязан держать свои эмоции при себе. Иначе поступить он просто не мог.

– Отец – истинный воин, – сказал он своей жене, когда пришло время дать объяснение. – Даже теперь случается так, что боевой дух и воинские инстинкты берут верх над этикой – для полководцев Эпохи воюющих провинций это было делом обычным. В любом случае, поверь мне, в том письме не было ничего такого, что могло завлечь Карахаси в ловушку, – закончил он, а сам отметил про себя: «Отца надо остерегаться».

И был абсолютно прав: Нариаки не следовало недооценивать. Получив письмо Кэйки, старик немедля сделал копию и переслал ее своим соратникам Тоде и Фудзите, прибавив в конце: «Вот подлинные слова Амиисы. Если подобные слухи дошли даже до его ушей, нам остается только порадоваться. Это служит доказательством тому, что наше стремление сделать его наследником сёгуна близко не только узкому кругу заговорщиков – оно обретает поддержку в обществе».

Однако в стенах Эдоского замка набирало обороты движение в поддержку малолетнего Ёситоми Токугавы из дома Кии, которое, похоже, и должно было в итоге одержать верх, тем более что движение это держалось в строжайшей секретности. Любой здравомыслящий человек понимал, что означенный Ёситоми, мальчик двенадцати лет, не сможет встать во главе трехсот даймё и помочь им благополучно пережить время национальных бедствий. Более того, если его изберут главой рода Токугава, то Кии сами останутся без наследника. В любом случае, Ёситоми был совершенно неподходящей кандидатурой на пост сёгуна.

И все же некоторые политики вознамерились во что бы то ни стало сделать следующим сёгуном именно Ёситоми, и никого другого. Люди, отобравшие бразды правления у неполноценного сёгуна, привыкли руководить страной так, как сами того желали, и если они хотели войти в следующую эру, оставаясь на прежних постах, то сообразительный, способный правитель, готовый провести реформы, их абсолютно не устраивал. А вот ребенок идеально отвечал их требованиям. Кроме того, от Кэйки Хитоцубаси за версту несло политикой. Даже если он сам и не имел никаких амбиций, за ним стояло семейство Мито, и Нариаки наверняка рассчитывал занять не последнее место в государстве. Фракция Кии называла Нариаки Драконом Зла. И этот самый Дракон Зла готовился взлететь на самую вершину и захватить всю власть в свои руки.

Как бы там ни было, последнее слово оставалось за сёгуном Иэсадой, которому матушка, Хондзю-ин, без устали нашептывала: «Если вы изберете в наследники князя Хитоцубаси, я перережу себе горло и умру. Неужто вы, зная об этом, отдадите ему предпочтение?» Для нее Кэйки был всего лишь сыном Дракона Зла.

Единственным лучиком надежды для государственных мужей, ратовавших за Кэйки, оставался Масахиро Абэ.

«Я поговорю с сёгуном, как только представится подходящий случай», – обещал он Сюнгаку и всем остальным. Но «подходящий случай», похоже, так и не представился – Иэсада был не способен адекватно воспринимать человеческую речь и напрямую общался лишь со своей матерью и няней. Мечтам заговорщиков, таким образом, суждено было осуществиться лишь при одном условии: если действующий сёгун умрет молодым.

Но вышло так, что внезапную смерть принял сам Масахиро Абэ, причем раньше Иэсады. Было ему всего тридцать восемь лет. Кончина Абэ означала крах надежд на то, что Кэйки станет четырнадцатым сёгуном. Следующий шанс выпал только через десять лет.

IV. Ансэйский террор

Сторонники Кэйки были настроены весьма решительно и не думали отступать. Даже смерть Масахиро Абэ их не обескуражила. А поскольку они руководствовались патриотическим рвением, а не личными интересами, оппозиционная фракция не могла выступить против них открыто. Кэйки получил единодушную поддержку не только со стороны группы молодых и толковых чиновников бакуфу, на него также возлагали надежды большинство даймё. Даже придворная знать и принцы крови в Киото возносили молитвы, мечтая о том, чтобы поскорее пришло время князя Хитоцубаси. Но лишь немногие из этих энтузиастов видели самого героя нации, не говоря уже о том, чтобы иметь с ним личную беседу. Более того, молодость Кэйки означала, что выдающихся достижений за ним не числится, он даже не написал ни одного существенного труда, по которому можно было бы судить о его умственных способностях. Общественное мнение создало образ героя на основании слухов. Молва о необыкновенной одаренности, храбрости и находчивости Кэйки распространилась повсеместно, подогревая воображение публики. «Люди высокой цели» видели в нем вождя, призванного спасти нацию. Они возвысили его в собственных глазах, возвели на пьедестал и яростно поддерживали.

Неизвестно, найдется ли в истории еще хотя бы один пример тому, как человек становится национальным героем столь необычным способом. Даже сам Кэйки был ошеломлен поднятой вокруг его имени шумихой. «Массовое сумасшествие», – твердил он сам себе.

Будучи человеком проницательным, Кэйки прекрасно понимал, что происходит. Оказавшись перед угрозой иностранного вторжения, нация трепетала от страха, предчувствуя падение империи. Находясь в состоянии напряжения и ужаса, терзаемый дурными предчувствиями народ жаждал узреть спасителя, который переложил бы его заботы на свои плечи и дал бы людям вздохнуть с облегчением. Твердо уверенные в том, что такой герой вот-вот появится, они зациклились на нем, Кэйки, возомнили его человеком времени и позволили своим иллюзиям взять верх над разумом. Положение сложилось хуже некуда.

«Даже если мне действительно суждено стать «великим полководцем, покорителем варваров», я все равно не смогу ничего изменить», – не раз повторял он в разговорах с Энсиро Хираокой.

Но его сторонники не принимали эти слова во внимание и в отчаянии перенесли свою рекламную кампанию в Киото, во дворец императора, предлагая назначить Кэйки преемником сёгуна высочайшим указом. Подобных нелепых прецедентов еще не случалось.

И все же вскоре наступили перемены. В высших эшелонах бакуфу появился новый сановник по имени Наоскэ Ни, даймё могущественного княжества Хиконэ, но, несмотря на это, человек мало кому знакомый. Тому, что до момента своего назначения он пребывал в безвестности, легко найти объяснение. Четырнадцатый сын предыдущего князя Хиконэ, Наоскэ находился в полной зависимости от родителей до тридцатилетнего возраста, тихо жил на скромное жалованье, предавался изучению классической поэзии, чайной церемонии и другим художественным изыскам. Он также являлся знатоком японского языка, и из-под его пера выходили прелестные произведения в прозе. Наоскэ не единожды делал попытки породниться с другими даймё, но каждый раз переговоры срывались. Затем он замыслил стать приемным сыном настоятеля буддийского монастыря в Нагахаме, что неподалеку от Хиконэ, но и этот план потерпел неудачу.

И только после ряда смертей судьба наконец-то улыбнулась Наоскэ Ни. Сперва занемог и умер сын его старшего брата Наоаки, главы княжества, в результате чего брат был вынужден объявить Наоскэ своим наследником. Затем болезнь унесла жизнь самого Наоаки, и тридцатипятилетний Наоскэ встал во главе клана Ии с изрядным доходом в 350 000 коку. Когда он послал тридцать золотых слитков Тадагате Мацудайре из совета старейшин сёгуната в качестве вступительного взноса, чтобы иметь возможность приобщиться к политической жизни Эдо, сановники не желали принимать его, поскольку считали человеком праздным, который только и думает что о чайных церемониях и составлении букетов. И тем не менее означенный Наоскэ Ии совершил фантастический скачок во власть – в двадцать третий день четвертого лунного месяца пятого года Ансэй[25 - В Японии до сих пор широко применяется система летосчисления по годам или девизам правлений императоров. Эра Ансэй началась в ноябре 1854-го и закончилась в марте 1860 года.] (13 мая 1858 года) его назначили на пост тайро, «великого старейшины» бакуфу, и он извлек из своего нового положения все возможное, сделавшись в дальнейшем фактическим диктатором Японии.

До и после головокружительного взлета к вершинам власти Наоскэ Ии был крепко связан с Кии. Совместно с представителями этого клана и дворцовыми сановниками он разработал секретный план, целью которого было избрание наследником двенадцатилетнего Ёситоми Токугавы, рожденного в доме Кии, в княжестве Вакаяма. Новоявленный тайро питал глубокую неприязнь к Мито вообще и к отцу Кэйки, Нариаки, в особенности. Ии стоял за сохранение традиций. Он полагал, что личные качества будущего правителя не имеют никакого значения. Не всех сёгунов можно было признать одаренными людьми, и все же правление Токугава длилось к тому времени более двухсот лет – довольно показательный факт. И все потому, что даймё и вассалы бакуфу свято чтили кровь Токугава. Ёситоми, внук Иэнари, одиннадцатого сёгуна из этого дома, находился в более близком кровном родстве с главной линией Токугава, чем Кэйки Хитоцубаси. Этого было вполне достаточно, чтобы решить, кто больше подходит на пост сёгуна. Если наследником станет мужчина отдаленного родства, дом Токугава потеряет свою мистическую защиту. Кроме того, массы выступали за Кэйки только потому, что он был яркой личностью. Нет ничего более вредоносного для стоящих у власти, чем поддаться требованиям народа возвести на престол того правителя, который ему по душе. Если низшее сословие возомнит, что способно взять на себя право избирать правителей, это не приведет ни к чему, кроме гражданских волнений.

Именно такие консервативные взгляды и заставили Наоскэ Ии горой стоять за Ёситоми, но при этом он держал свои мысли при себе и помощь в деле осуществления плана оказывал тайно.

Сюнгаку Мацудайра встретился с новым тайро, не имея ни малейшего понятия об этой его позиции, и попытался склонить его на сторону Кэйки. Ни к чему определенному они не пришли, и у Сюнгаку сложилось впечатление о Наоскэ Ии как о человеке надменном и властном, ничуть не заботящемся о своем государстве.

Тайро Ии частенько отсылал под разными предлогами всех приближенных сёгуна и вел с Иэсадой беседы наедине в попытке заставить его сформулировать мнение по поводу наследника.

– А теперь скажите мне, ваше превосходительство, кто вам больше нравится, князь Кии или князь Хитоцубаси? – терпеливо спрашивал он, словно разговаривал с малым ребенком.

И каждый раз Иэсада отвечал:

– Мне нравится Кии. Мне не нравится Хитоцубаси.

Тайро дважды проделывал этот трюк – впервые 18 июня, затем повторил 23-го. Естественно, все происходило без свидетелей.

Наоскэ Ии не стал делать официальных заявлений, вместо этого распустил слухи о предпочтениях сёгуна. В то же время он начал потихоньку смещать с должностей сторонников Кэйки, многие из которых являлись самыми компетентными чиновниками бакуфу. Баланс сил был нарушен.

Между тем полным ходом шли переговоры о подписании торгового соглашения с консулом Соединенных Штатов Таунсендом Харрисом – еще одна важная тема, которая тесно переплеталась с вопросом о выборе наследника сёгуна. Угроза Харриса призвать на помощь американский военно-морской флот привела к желаемому результату. Ии был уверен, что во избежание вооруженного нападения противника, значительно превосходящего по силе, нужно принять срочные меры, и 29 июля 1858 года, через пять лет после появления Перри у берегов Японии и всего через два с половиной месяца после назначения Ии на пост тайро, договор был подписан – без соответствующей санкции императора.

На следующий день Ии воздержался от визита в Эдоский замок, сказавшись больным, и остался дома, с нервной дрожью ожидая, в какую сторону качнется общественное мнение. Прослышав о протестах разъяренной оппозиции, он тотчас явился в замок и уволил двух министров, которые прорабатывали детали этого договора. Одним из них был Тадагата Мацудайра, порекомендовавший его на пост тайро. Было ясно, что Ии решил переложить всю ответственность за столь непопулярный политический шаг на плечи своих подчиненных.

– Какое беззаконие! – воскликнул Кэйки, которому к тому моменту уже исполнился двадцать один год. Именно тогда он впервые выступил на политическом поприще. Кэйки поддерживал теорию Мито о государстве, согласно которой настоящим правителем Японии является император, наделивший бакуфу властью решать государственные дела. Конечно же Иэясу и в мыслях не держал ничего подобного, когда основывал сёгунат Токугава, но Мито и их сторонники твердо придерживались этой точки зрения, и теперь, когда угроза западного вторжения стала реальностью, их теория легла в основу веры наиболее радикально настроенной части населения. – Князь Ии должен ответить за пренебрежение волей императора, – заявил Кэйки.

Наоскэ Ии все устроил так, как будто сам сёгун проигнорировал волю Небесного государя и принял решение в масштабе национальной политики единовластно. Если оставить все как есть, люди начнут считать подобные выходки со стороны бакуфу нормальными, и теория Мито о передаче власти будет дискредитирована.

– Я собираюсь в замок. Поставьте Ии в известность, – приказал Кэйки Энсиро Хираоке, который, в свою очередь, предупредил об этом чиновников бакуфу и сделал все необходимые приготовления.

Поездка Кэйки в Эдоский замок была назначена на 2 августа, четвертый день после подписания договора.

Вскоре повсеместно – и в бакуфу, и за его пределами – распространились слухи о том, что Кэйки Хитоцубаси собирается разоблачить тайро. Это была настоящая сенсация. Говорили, что самого Ии «словно громом поразило». Семействам из рода сёгуна полагалось находиться вне политики, они не имели ни права голоса, ни влияния. Где это видано, чтобы представитель дома Хитоцубаси явился в замок и стал требовать аудиенции? Ии находил подобное поведение возмутительным.

Тем не менее в назначенный день Кэйки прибыл в замок. После недолгого отдыха в приемной, где ему подали чай, замковый бодзу провел его по коридору во внутренние покои. Там гостя ожидал тайро Ии, опустившийся согласно этикету на колени; он низко поклонился, коснувшись лбом пола, и долго пребывал в этой позе, прежде чем поднять голову. Молодой человек объявил: «Я Кэйки». Наоскэ снова простерся перед ним, затем сел прямо, разглядывая гостя и негодуя про себя: «Ну-ну. Упрямый юноша».

Кэйки, в свою очередь, изучал массивное лицо дородного Ии с непропорционально узкими глазками и думал, что этот человек больше похож не на благородного даймё, а на старшину рыбачьей ватаги из деревни.

Многие поколения дом Ии главенствовал над прочими семьями рода Токугава. Со времен эпохальных битв при Сэкигахаре и Осаке[26 - В сражении возле деревни Сэкигахара в 1600 году Иэясу Токугава разбил западную коалицию, возглавлявшуюся полководцем Мицунари Исидой, и стал фактически единоличным правителем страны. После того как в 1603 году он объявил себя сёгуном, даймё из западных земель снова объединились вокруг его противника Хидэёри Тоётоми и заняли оборону в Осаке. Длительная осада и штурм замка принесли Иэясу очередную победу, которая ознаменовала собой превращение Японии в централизованное государство.] самураи Ии удостаивались чести служить в авангарде на полях сражений, и только мужчины из кланов Ии и Сакаи могли занимать пост тайро. Наоскэ неожиданно стал главой дома Ии, и с тех пор жизнь новоиспеченного богатого даймё пошла как по маслу. Положение, в котором он оказался, было для него новым и захватывало воображение, сила и власть кружили голову, а в душе разгорались пока еще смутные амбиции и страсти. Наоскэ, вне всякого сомнения, лелеял смехотворную идею, что, будучи главой клана Ии, он, и только он один, обязан грудью встать на защиту рода Токугава. Этим и объясняется его враждебность по отношению к Мито, решил Кэйки.

Что же касается Наоскэ, для него проимперские пристрастия Мито представлялись настоящим предательством. И теперь, глядя на Кэйки, Наоскэ думал только о силе стоявшего за спиной юноши клана. «Вот он каков, их Кэйки, – думал тайро, внимательно разглядывая посетителя. – На лице и в сердце – печать ума и благородства, манеры настоящего аристократа. И все же он всего-навсего ребенок. Ничего серьезного от него ожидать не приходится».

Пока Наоскэ Ии предавался размышлениям, Кэйки заговорил. К величайшему удивлению собеседника, начал он с формальных комплиментов:

– Недавно почтенный господин получил пост тайро. Приятно сознавать, что в наши трудные времена необычайная преданность почтенного господина оценена по достоинству. – Несмотря на заключенную в этих словах фальшь, речь Кэйки текла плавно и непринужденно, была безупречно вежливой, а голос – бодрым и веселым, причем в каждой нотке слышалась внутренняя сила. На сцене он, вне всякого сомнения, стал бы ведущим актером.

Ии был вынужден поклониться, как того требовал этикет, показывая, что якобы тронут этой данью уважения.

Кэйки тем временем продолжал:

– Многие поколения клан Ии находился в особых отношениях с домом Токугава, и у всех нас становится тепло на сердце, когда мы видим, что почтенный господин несет свою службу с тем же радением, что и его великие предки.

Наоскэ расслабился. Довольная улыбка, которой он ответил Кэйки, выдала его удивительное простодушие.

– Я не заслуживаю той величайшей ответственности, которая так неожиданно упала на мои плечи, но сделаю все от меня зависящее, дабы с честью выполнять свои обязанности. – В душе тайро был поражен изяществом и политической зрелостью приветствия столь юного человека.

Затем Кэйки перешел к главной теме. В голосе его зазвучали ледяные нотки – словно осенним морозцем повеяло. Упреки его были чрезвычайно логичны и высказаны с такой скоростью, что слушатель даже глазом моргнуть не успел. Кэйки обвинил Наоскэ в неслыханном преступлении – нарушении воли Небесного государя, а также в откровенном нежелании увидеть и признать свою неправоту, о чем яснее ясного говорило то, как был представлен в Киото отчет о подписании торгового соглашения – без соблюдения приличествующего случаю церемониала, словно это какой-нибудь законопроект. О чем только думал князь Ии?

– Можно ли считать подобное отношение почтительным? – задал вопрос Кэйки и сам же ответил: – Думаю, что нет. Я прав? А?

Некоторое время молодой человек продолжал в том же духе. Он не стал бросаться абстрактными обвинениями – изложил факты и потребовал от собеседника ответа по каждому пункту.

Реакция Наоскэ Ии была довольно странной. Он знай себе повторял, складываясь пополам:

– Прошу прощения. Покорно прошу прощения.

Оправдательных речей тайро не произносил, голос его был необычайно жалобным – полная противоположность грозной внешности, – как будто котенок мяукал. Несмотря на литературный талант, Наоскэ не владел искусством ведения логических споров, был не в состоянии мгновенно приводить связную аргументацию и опровергать доводы противника; этим и объясняется, по крайней мере отчасти, его столь скромное поведение.