Последний сегун

Со времени вступления в семейство Хитоцубаси дни Кэйки были хлопотными и насыщенными частными уроками. Всего он изучал девять предметов: каллиграфию, китайский, японский, классическую поэзию, искусство верховой езды, стрельбу из лука, фехтование, метание копья и стрельбу с лошади. В каждом из них юноша добился всего, чего может достичь любой способный ученик, но не более того. Это было характерной чертой Кэйки – он не слишком хорошо усваивал то, чему его обучали другие, предпочитая приобретать навыки и знания самостоятельно. Токо Фудзита понимал, что это – признак истинного величия. Позднее даже враги признавали Кэйки героем, подобным Иэясу; зашел ли Фудзита настолько далеко в своей оценке, история умалчивает.

Сёгун Иэёси так привязался к Кэйки, что даже его приближенным это казалось странным. Иэёси воспитал в себе гуманность и благородство – конфуцианские добродетели, но как политик всегда оставался человеком хитрым и подозрительным; особенно настороженно он относился к Нариаки, так что, похоже, его интерес к Кэйки не носил политической окраски. Наоборот, сёгун обожал этого крепкого юношу за его личные качества. Разочарованный в собственном сыне – тугодуме Иэсаде, будучи не в состоянии подарить ему безотчетную любовь, он, по всей видимости, перенес свои нерастраченные отцовские чувства на бойкого и сообразительного Кэйки.

В январе 1853 года, когда Кэйки исполнилось пятнадцать, произошло неожиданное событие, в результате чего приближенные Иэёси с превеликим изумлением пришли к выводу, что сёгун действительно планирует сделать Кэйки наследником своего сына. Среди особых ежегодных мероприятий военного правителя числилась соколиная охота в Микавасиме, после которой он отправлялся в Киото и вручал императору собственноручно добытую дичь.

– На этот раз я возьму с собой Кэйки, – внезапно заявил Иэёси начальнику канцелярии Асахине, которому было поручено опекать юношу.

Асахина был немало удивлен, поскольку, согласно обычаю, сёгуна должен был сопровождать прямой наследник. Это было равносильно тому, что Кэйки объявили преемником Иэсады.

Должность, которую при Кэйки занимал Асахина, дала последнему повод лишний раз порадоваться, поскольку его положение должно было непременно повыситься вместе с положением его хозяина. Но как же бакуфу? Не встанут ли противники Мито в яростную оппозицию, сведя шансы Кэйки к нулю? Почувствовав опасность, Асахина отправился за консультацией к главе совета старейшин бакуфу Масахиро Абэ.

На мгновение лицо Абэ просветлело от удовольствия, когда он услышал прекрасные новости о своем протеже, но вскоре тайро впал в глубокую задумчивость и в итоге покачал головой. Он признал, что для Кэйки ситуация складывается угрожающая. Асахина поспешил передать мнение Абэ Иэёси.

– Слишком рано, да? – понимающе усмехнулся сёгун.

Эта лаконичная ремарка только подтвердила его твердое намерение сделать Кэйки наследником своего сына, когда придет время. Бесхитростное замечание выдало тайные помыслы сёгуна.

Нариаки был вне себя от радости, услышав весть об этом.

Однако разве дано простым смертным предвидеть все хитросплетения судьбы? Через несколько месяцев, в июле 1853 года, Иэёси умер от болезни, не успев предпринять никаких официальных мер по назначению Кэйки преемником. Вначале врач Соэки Ито поставил диагноз: обыкновенный тепловой удар, но уже через три дня сёгун Иэёси лежал в гробу.

А времена меж тем настали весьма драматичные. Всего за несколько дней до смерти сёгуна, 8 июля, американский коммодор Мэтью Перри ввел свою эскадру в бухту Эдо и предъявил бакуфу ультиматум, заявив, что он готов силой открыть страну и тем самым положить конец самоизоляции Японии, продлившейся два с половиной века. И бакуфу, и весь народ пришли в небывалое смятение. Так началось падение дома Токугава, которому отныне оставалось простоять еще не более пятнадцати лет.

Послание Перри носило недвусмысленный характер: «Открывайте страну или примите бой». Отбросивший мягкую дипломатию Запада, которую иностранные державы использовали прежде в отношении непокорных японцев, Перри был твердо убежден, что одной любезностью при установлении связей с Японией не обойтись – здесь только военная сила поможет. Он был готов, если потребуется, оккупировать архипелаг Рюкю.

Перри даже представить себе не мог, какой шок вызвало его заявление у японского народа. Граждане были полны неистовой решимости защитить отечество и любой ценой «изгнать варваров». Однако в кругах бакуфу это событие стало началом пораженческого курса внешней политики, призывавшей пасть ниц перед лицом превосходящих сил противника. В основе трений и конфликтов между сторонниками этих двух диаметрально противоположных идей лежало всеобщее смятение, наступившее в стране на закате эры сёгунов Токугава, дни которых уже были сочтены.

Что касается торговых переговоров, к которым также стремился Перри, из-за его неприкрытой агрессии японская правящая элита пришла к выводу, что пойти на них будет равносильно капитуляции. «Зачем сдаваться без боя? – вопрошали они. – Давайте сразимся, и уж если проиграем, тогда и капитулируем».

Таково было мнение всех патриотов, во главе которых на западе Японии стоял император Комэй, а на востоке – Нариаки Токугава из Мито.

Одним словом, сёгун Иэёси скончался в самый разгар суматохи, вызванной появлением коммодора Перри и его «черных» кораблей. Сообщая Перри о смерти Иэёси, сановники бакуфу в своих посланиях именовали сёгуна тайкун – «великий господин». Проблема возникла весьма деликатная: назвать его правителем или монархом при здравствующем императоре они не могли, перевести слово «сёгун» буквально, как «великий полководец», – тоже, поскольку в данном случае он становился всего лишь солдатом, лишенным политического веса. Пришлось выдумать новое слово, которое все иноземцы, и в особенности французы, перевели как «коронованный вождь». Таким образом, до иностранных сил донесли весть о том, что «коронованный вождь» Японии мертв, а его преемник – человек умственно неполноценный.

III. Упущенная возможность

Кэйки несколько раз встречался с Иэсадой, новым верховным правителем Японии.

– Что это за человек? – неоднократно пытался разузнать Энсиро Хираока, приближенный Кэйки, но тот неизменно отвечал:

– Я не могу обсуждать сёгуна. Кэйки был наделен природой даром красноречия и любил поболтать, но, наверное, воспитание в духе Мито принесло свои плоды, и с годами он стал более сдержанным на язык.

На деле же юноша оказался свидетелем нескольких шокирующих сцен. Еще до того, как Иэсада был провозглашен сёгуном, Кэйки однажды навестил его в западном крыле Эдоского замка – традиционной официальной резиденции наследника.

– Кто там? – спросил Иэсада, резко подняв голову. Лицо его было бледным, взгляд блуждающим. Прямо перед ним стояла жаровня, отделанная золотой фольгой, на углях разогревалась глиняная сковорода. Иэсада предавался своему любимому плотскому наслаждению – поедал бамбуковыми палочками жареные бобы.

– А, Хитоцубаси, это ты! Отведай бобов! – воскликнул он и положил несколько штук на ладонь Кэйки.

В этот самый момент через ограду замкового сада перемахнул петух. Иэсада с визгом бросился вниз с галереи-энгава и погнался за птицей. И это взрослый мужчина, который успел дважды овдоветь! Первой его женой была дочь кампаку[19 - Кампаку – высшее правительственное звание в Японии IX–XIX века, канцлер.]Сукэхиро Такацукасы, второй – дочь бывшего кампаку Итидзё; обе женщины умерли вскоре после церемонии бракосочетания.

С тех пор как Иэсада стал тринадцатым сёгуном, каждая его встреча с Кэйки неизменно проходила в саду. И в тот раз он тоже был там, разгуливал своей нетвердой, немного прихрамывающей походкой вокруг пруда. В руках – ружье со штыком, подарок голландца. Иэсада всегда увлекался оружием и теперь потрясал им над головой, преследуя своих слуг, носился за ними следом и радостно хихикал, забавляясь тем, как перепуганные до смерти мужчины разбегаются в разные стороны.

Пребывая в полном смятении, Кэйки подошел к пруду и в ожидании опустился на колени. Вскоре Иэсада бросился и на него в атаку, но, узнав Кэйки, побледнел и отбросил ружье в сторону. Вид у сёгуна при этом был такой, словно он столкнулся один на один с демоном. На глаза его навернулись слезы, он начал истерично звать няньку:

– Осигэ, мне страшно! Здесь Хитоцубаси!

Кэйки был протрясен до глубины души. Он много раз встречался с Иэсадой и считался членом семьи. Но никогда ранее такой реакции не было. Приближенные сёгуна тоже впали в оцепенение и поспешили попросить Кэйки удалиться, что он и сделал без всяких протестов, однако обида и унижение все же терзали его. «Разве я чудовище?» – спрашивал он себя. Должно быть, кто-то настроил недалекого Иэсаду против него, скорее всего дамы из замка.

Естественно, восшествие на престол нового сёгуна означало перетасовки в Ооку, «святая святых», иерархии женщин, прислуживающих сёгуну. При Иэсаде хозяйством заправляла его родная мать, О-Мицу. Дочь хатамото по имени Юдзаэмон Атобэ, она стала супругой Иэёси, когда тот был еще наследником. Судьба необычайно благоволила ей. Хотя Иэёси было далеко до своего плодовитого отца Иэнари, одиннадцатого сёгуна, родившего пятьдесят пять детей от сорока наложниц и державшего в замке еще несколько сотен дам для утех, супруг О-Мицу все же поддерживал связь с пятьюдесятью шестью женщинами, двадцать из которых забеременели. Однако почти все его дети умерли в младенчестве. Единственный оставшийся в живых – умственно неполноценный сын О-Мицу.

После смерти Иэёси и перехода власти к Иэсаде О-Мицу дала буддийский обет и стала известна как Хондзю-ин, но своего огромного политического влияния не потеряла. Подобные прецеденты уже случались: Масако Ходзё называли «монахиня-сёгун» из-за пожизненного влияния, которое эта женщина оказывала на политику сёгуната после смерти в 1199 году ее мужа Ёритомо из рода Минамото, основателя камакурского сёгуната. Физическая и умственная немощь Иэсады, из-за которой он был не в состоянии свободно общаться ни с кем, кроме своей матери и няни, означала, что толкование воли сёгуна Японии всецело легло на плечи О-Мицу.

Твердо убежденная в том, что Нариаки желает с помощью Кэйки прорваться к власти, О-Мицу была настроена чрезвычайно враждебно по отношению к клану Мито. И в общем-то небезосновательно. Именно по этому сценарию и должны были развиваться дальнейшие события: как только Кэйки становится правителем, Нариаки тут же занимает должность огосё, опекуна сёгуна. Войдя в Эдоский замок в этом качестве, он пересмотрит политический курс и встанет грудью против зарубежных сил.

Зарубежные силы О-Мицу совершенно не волновали, но она прекрасно знала, что экономный Нариаки тут же упразднит институт Ооку, а вместе с ним вытеснит из политики и ее саму.

– Старик Мито – сущее чудовище, – внушала она своему сыночку-сёгуну денно и нощно. – И его отродье, юный князь Хитоцубаси, тоже. Если вы сделаете его своим наследником, неизвестно, что станется с вами.

Она шептала и шептала эти слова в ухо безответному Иэсаде, словно колдунья, пытающаяся оживить куклу. В момент наития Кэйки понял, как обстоят дела: власть имущие настроены против него и наверняка сделают все, чтобы он закончил свои дни вдали от главных покоев, сердца замка, а также от западных покоев – резиденции наследника. Кэйки был раздражен и обижен. Природа наделила его многими выдающимися качествами, но амбициозность не входила в их число – голова его ни разу не закружилась от желания стать сёгуном.

«Какая нелепость!» – повторял он сам себе ночь за ночью в тиши своей опочивальни. Постель он делил с наложницей по имени Суко. Каждую ночь, когда Кэйки возлежал с ней, снова и снова повторяя одно и то же слово «Нелепость! Нелепость!», она робела и приходила в отчаяние. Суко казалось, что это он ее критикует.

Всю жизнь Кэйки отличался отменным любовным аппетитом. Он был крепок физически, рано возмужал и в тот год, когда ему исполнилось шестнадцать, познал первую любовницу. Привели ее к юноше не по его требованию, а по повелению наставников. Выбор пал на вышеупомянутую Суко, дочь вассала Мито по фамилии Иссики. Кстати говоря, Суко оставалась с Кэйки всю его жизнь, и после того, как он женился.

Когда Суко впервые появилась в его опочивальне, Кэйки с огромным интересом принялся изучать ее анатомию, предаваясь этому занятию с той же страстью, с какой когда-то забрасывал сеть. Она, обнаженная, ложилась перед ним, а он придвигал поближе бумажный фонарь и изумлялся:

– Совсем не так, как у мужчин! Молодой князь зачарованно взирал на первую наложницу – с той же сосредоточенностью, с какой оттачивал свое мастерство, ставил эксперименты и учился. На этом дело не кончилось. Он позвал к себе Энсиро Хираоку, сказал ему:

– У нее вот такое тело, – и набросал что-то вроде распустившегося цветка ириса на листе рисовой бумаги.

Хираока оказался в весьма затруднительном положении, но Кэйки – без малейшего намека на улыбку – был так занят рисунком, что приближенный лишь вежливо поклонился ему.

Внимание Кэйки к деталям завело его еще дальше. Он достал краски и начал раскрашивать свой набросок, стараясь достичь правдоподобия. После каждого мазка оценивающе склонял голову, и так – пока не достиг полного сходства с моделью.

В итоге он произнес:

– Вот. Это Суко. Они все такие?

Хираока был не в состоянии ответить, поскольку никогда не разглядывал интимные места своей жены.

– Я не знаю, – застенчиво признался он, и тогда Кэйки впервые рассмеялся:

– Ну, тогда ты дилетант!

Был ли Кэйки попросту нескромным или же отсутствие чувства стыда присуще всем людям его положения – этого Хираока сказать не мог. В любом случае, ни разу в жизни он не попадал в такую ситуацию, когда язык отказывается повиноваться и человек двух слов связать не может.

И вот теперь Кэйки, обнимая Суко, снова и снова повторял, насколько все «нелепо», пока в конце концов женщина не выдержала. Стыдливо спрятав лицо в ладонях, она чуть слышно спросила:

– Господин, вы меня имеете в виду?