Эволюция сознания. Современная наука и древние учения

Как справедливо замечают американские ученые А. Уиггинс и Ч. Уинн, «по мере расширения освещаемого наукой пространства увеличивается и обступающий его мрак».[35 - Уиггинс А., Уинн Ч. Пять нерешенных проблем науки. М., 2005. С. 22.] В этой связи следует отметить, что западный стиль научного мышления коренным образом отличается от восточного. Индийский мыслитель Бхагаван Шри Раджниш, более известный как Ошо, полагал, что, в отличие от западного философского метода, «индийский путь рассуждения объявляет вывод в начале, затем обсуждает метод и порядок действий, сперва вывод, затем метод. Западный путь ставит метод на первое место, затем исследование и, наконец, вывод… Западный метод очень подходит для тех, кто ищет истину посредством думания о ней. Этот метод рассуждений подобен попытке найти нечто темной ночью с помощью маленькой лампы. Ночь черна как смоль, и лампа неясно освещает землю на три – четыре фута. Виден лишь небольшой клочок земли, большая часть остается невидимой. И вывод, к которому приходят относительно того, что видится, будет гипотетическим. Через некоторое время, по мере того как человек с лампой продвигается, он видит немного больше, и возникает необходимость пересмотреть или изменить вывод». Если истину приходится так часто пересматривать, то на каком основании их считают истинами? В противоположность этому индийский метод подобен вспышке молнии, которая на короткое время делает все видимым одновременно.[36 - Ошо. Начало начал. Пульс абсолюта. Беседы об Ишавасья-Упанишадах. М., 1993.С. 109–110.]

XVIII и XIX века почти не были ознаменованы действительными научными революциями, поскольку все исследования велись в рамках механистического подхода. Если появлялась новая концепция, то она не «взрывала» всю науку, но продвигалась вперед постепенно и не без сопротивления. Как писал об этом М. Планк, «великая научная идея редко внедряется путем постепенного убеждения и обращения своих противников, редко бывает, что „Саул становится Павлом“. В действительности дело происходит так, что оппоненты постепенно вымирают, а растущее поколение с самого начала осваивается с новой идеей».[37 - Планк М. Избранные труды. М., 1975. С. 656–657.] Подобной точки зрения придерживался и английский физик Эрнест Резерфорд: «Три стадии признания научной истины: первая – „это абсурд“, вторая – „в этом что-то есть“, третья – „это общеизвестно“».[38 - Цит. но'.Душенко К. В. Большая книга афоризмов. М., 2002. С. 491.]

Лишь с начала XX века ученых стал волновать вопрос об объективности научного познания и о соответствии научных гипотез действительности. Отец конвенционализма, французский математик Анри Пуанкаре считал, что законы науки не относятся к реальному миру, а представляют собой произвольные соглашения между учеными – конвенции, которые должны служить наиболее удобному и полезному описанию соответствующих явлений. Каждый раз, когда опытные данные не согласовывались с предсказаниями существующей гипотезы, приходилось пересматривать гипотезу. Следовательно, как говорил Анри Пуанкаре, «наука – это кладбище гипотез».[39 - Пуанкаре А. О науке. М., 1983.]

Бельгийский писатель Морис Метерлинк писал в тот период: «До сих пор острие вращения мира состояло, как нам казалось, из сил духовных; ныне мы убеждены, что оно состоит из энергий чисто материальных. Мы льстим себя надеждой, что в царстве истины свершился великий переворот. На самом же деле, в республике нашего невежества произошла лишь перемена эпитетов, так сказать, словесная революция, ибо термины „дух“ и „материя“ – лишь атрибуты того же неизвестного, могущие заменять друг друга. Но если и верно, что сами по себе эти эпитеты имели значение лишь словесное, ибо тот и другой, по всей вероятности, неточны и так же мало выражают реальное, как эпитет „Атлантический“ или „Тихий“, применяемый к океану, не представляет его сущности, – тем не менее, смотря по тому, привязываемся ли мы исключительно к первому или ко второму, они имеют огромное влияние на наше будущее, нашу мораль и, следовательно, на наше счастье. Мы блуждаем вокруг истины, имея проводниками лишь гипотезы, которые вместо костров зажигают несколько дымящих, но магических слов».[40 - Метерлинк М. Разум цветов. М., 1995. С. 108.]

Философы межвоенного Венского кружка сформулировали принцип верифицируемости, согласно которому истинность всякого утверждения о мире должна быть установлена путем его сопоставления с чувственными данными. Вслед за ними Карл Поппер (1902–1994) предложил принцип фальсификации, способ проверки истинности теоретических утверждений посредством их опровержения путем сопоставления с полученными в результате опыта эмпирическими данными. Теоретическое высказывание считается опровергнутым, если его отрицание логически следует из множества совместимых между собой утверждений наблюдателя. Согласно Попперу, статусом научности обладают лишь такие высказывания, которые в принципе могут быть фальсифицированными. Как писал философ в работе «Какой мне видится философия», «мы не можем одновременно быть интеллектуальными трусами и заниматься поисками истины. Стремящийся к истине должен осмелиться быть мудрецом – он должен осмелиться быть революционером в сфере мышления». Впрочем, Поппер сделал одну очень важную оговорку: «Я не требую, чтобы каждое научное высказывание было действительно проверено, прежде чем оно будет принято. Я требую только, чтобы каждое такое высказывание допускало проверку, или, иначе говоря, я отказываюсь принять точку зрения, согласно которой в науке существуют высказывания, которые нам следует покорно принять как истинные только потому, что проверить их представляется невозможным по логическим основаниям».[41 - Поппер К. Логика научного исследования. М., 2004. С. 45.]

Полемизируя со школой Пуанкаре, Поппер отметил, что «всякий раз, когда „классическая“ система сегодняшнего дня сталкивается с результатами новых экспериментов, которые, согласно моей точке зрения, можно интерпретировать как фальсификации, конвенционалист не будет считать эту систему поколебленной. Он либо объяснит возникшие противоречия нашим неумелым использованием системы, либо устранит их посредством принятия тех или иных вспомогательных гипотез ad hoc, либо, возможно, с помощью определенной коррекции наших измерительных инструментов».[42 - Там же. С. 73.] Итак, «мы должны привыкнуть к мысли о том, что на науку следует смотреть не как на „корпус знания“, а как на систему гипотез, т. е. как на систему догадок или предвосхищений, которые в принципе не могут быть оправданы, и которыми мы пользуемся до тех пор, пока они выдерживают проверки. Мы никогда не имеем права сказать, будто знаем, что они „истинны“, „более или менее вероятны“ или хотя бы „вероятны“».[43 - Там же. С. 289.]

К теории же подлинно «научных революций» обратился известный философ Томас Кун. Как он отмечает в своей работе «Структура научных революций», «нормальная наука основывается на допущении, что научное сообщество знает, каков окружающий нас мир. При этом наука часто подавляет фундаментальные новшества, потому что они неизбежно разрушают ее основные установки. Тем не менее, когда специалист не может больше избежать аномалий, разрушающих существующую традицию научной практики, – начинаются нетрадиционные исследования, которые в конце концов приводят всю данную отрасль науки к новой системе. Это называется научной революцией».[44 - Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. С. 22–23.] Интеллектуальный прогресс состоит из замены одной парадигмы, которая перестала находить объяснения новым или вновь открытым фактам, иной парадигмой, которая более удовлетворительно толкует эти факты. При этом, «принимаемая в качестве парадигмы теория должна казаться лучшей, чем конкурирующие с ней другие теории, но она вовсе не обязана (и фактически этого никогда не бывает) объяснять все факты, которые могут встретиться на ее пути».[45 - Там же. С. 37–38.] «Столкнувшись с аномалией или кризисом, ученые занимают различные позиции по отношению к существующим парадигмам… Увеличение конкурирующих вариантов, готовность опробовать что-либо еще, выражение явного недовольства, обращение за помощью к философии и обсуждение фундаментальных положений – все это симптомы перехода от нормального исследования к экстраординарному».[46 - Там же. С. 127.] При этом наиболее важно и актуально, что «во время революции, когда начинает изменяться нормальная научная традиция, ученый должен научиться заново воспринимать окружающий мир».[47 - Там же. С. 152.] Как отмечают известные американские ученые-популяризаторы А. Уиггинс и Ч. Уинн в книге «Пять нерешенных проблем науки», «повременим с осмеянием представлений четырехсотлетней давности, представив, сколь наивными окажутся наши взгляды спустя четыре века».[48 - Уиггинс Л., Уинн Ч. Пять нерешенных проблем науки. М., 2005. С. 61.]

В этой главе мне также хотелось бы обратиться к оригинальной методологической теории немецко-американского философа Пауля Фейерабенда, изложенной им в книге «Против методологического принуждения» и ряде других работ. Концепция Фейерабенда, по сути дела, и лежит в основе этой книги. Ученый был убежден, что наука не является рациональной деятельностью, то есть, что ее можно подчинить некоторым разумным стандартам и нормам. Наоборот, он полагал, что наука носит анархический характер, поскольку ученые постоянно отбрасывают сложившиеся рационалистические правила, а конкурентная борьба несовместимых теорий служит источником подлинного научного прогресса. Наука может опираться на мифологию, религию, фантазию и суждения дилетантов, иначе говоря, не должна отказываться от знания, полученного «ненаучными» средствами. Поэтому Фейерабенд призывает развивать гипотезы, несовместимые с установленными фактами и обоснованными теориями. «Не существует идеи, сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание. Вся история мышления конденсируется в науке и используется для улучшения каждой отдельной теории. Нельзя отвергать даже политического влияния, ибо оно может быть использовано для того, чтобы преодолеть шовинизм науки, стремящейся сохранить status quo», – пишет он.[49 - Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 142.]

Философ убежден, что «разделение науки и не науки не только искусственно, но и вредно для развития познания. Если мы действительно хотим понять природу, если мы хотим преобразовать окружающий нас физический мир, мы должны использовать все идеи, все методы, а не только небольшую избранную их часть. Утверждение же о том, что вне науки не существует познания (extra scientiam nulla salus), представляет собой не более чем еще одну очень удобную басню. Первобытные племена имели более разработанные классификации животных и растений, чем современные научные зоология и ботаника, им были известны лекарства, эффективность которых изумляет медиков (в то же время фармацевтическая промышленность уже почувствовала здесь новый источник доходов), у них были средства влияния на соплеменников, которые наука длительное время считала несуществующими (колдовство), они решали сложные проблемы такими способами, которые до сих пор все еще не вполне понятны (сооружение пирамид, путешествия полинезийцев). В древнекаменном веке существовала высокоразвитая астрономия, пользовавшаяся международной известностью. Эта астрономия была как фактуально адекватной, так и эмоционально подходящей, ибо она решала и физические и социальные проблемы (чего нельзя сказать о современной астрономии) и была проверена очень простыми и изобретательными способами… Было осуществлено приручение животных, изобретен севооборот, благодаря устранению перекрестного оплодотворения выведены и очищены новые виды растений, сделаны химические изобретения; существовало поразительное искусство, сравнимое с лучшими достижениями настоящего времени. Правда, не было коллективных посещений Луны, но отдельные индивиды, пренебрегая величайшими опасностями для души и психики, совершали путешествия от одной небесной сферы к другой, пока не достигали наконец того, что могли лицезреть самого Бога во всей его славе, в то время как другие совершали превращения в животных и вновь превращались в людей. Во все времена человек смотрел на свое окружение широко раскрытыми глазами и старался понять его своим пытливым умом; во все времена он совершал удивительные открытия, из которых мы всегда можем почерпнуть интересные идеи».[50 - Там же. С. 463–464.]

Фейерабенд доказал, что успех Галилея имел место не потому, что итальянец был единственно прав, но ввиду того, что он успешно рекламировал свои успехи и скрывал промахи. Он писал: «Государство и наука тесно связаны. На развитие научных идей расходуются громадные средства. Даже такая область, как теория науки, которая заимствует у науки ее имя, но не дает ей ни одной плодотворной идеи, финансируется далеко не соразмерно ее реальной ценности. В общеобразовательных школах изучение почти всех областей науки является обязательным. В то время как родители шестилетнего малыша могут решать, воспитывать ли из него протестанта, католика или атеиста, они не обладают такой свободой в отношении науки. Физика, астрономия, история должны изучаться. Их нельзя заменить астрологией, натуральной магией или легендами. В наших школах не довольствуются просто историческим изложением физических (астрономических, исторических и т. п.) фактов и принципов. Не говорят так: существовали люди, которые верили, что Земля вращается вокруг Солнца, а другие считали ее полой сферой, содержащей Солнце. А провозглашают: Земля вращается вокруг Солнца, а все остальное – глупость. Наконец, принятие или отбрасывание научных фактов и принципов полностью отделено от демократического процесса информирования общественности, обсуждения и голосования. Мы принимаем научные законы и факты, изучаем их в школах, делаем их основой важных политических решений, даже не пытаясь поставить их на голосование. Изредка обсуждаются и ставятся на голосование конкретные предложения, но люди не вмешиваются в процесс создания общих теорий и основополагающих фактов. Современное общество является „коперниканским“ вовсе не потому, что коперниканство было подвергнуто демократическому обсуждению, поставлено на голосование, а затем принято большинством голосов. Общество является „коперниканским“ потому, что коперниканцами являются ученые, и потому, что их космологию сегодня принимают столь же некритично, как когда-то принимали космологию епископов и кардиналов. Это слияние государства и науки ведет к парадоксу, мучительному для демократии и либерального мышления».[51 - Там же. С. 128–130.]

П. Фейерабенд говорит о бесполезности многих ведущихся научных исследований. Они пишет, что «тратятся миллионы долларов, привлекаются тысячи высокообразованных сотрудников, отдаются годы напряженной работы – и все это для того, чтобы дать возможность некоторым весьма недалеким и неспособным к членораздельному выражению своих чувств современникам совершить несколько неуклюжих скачков в горячей, сухой безвоздушной каменной пустыне – в таком месте, куда вряд ли по собственной воле отправится человек в здравом уме и на трезвую голову». От себя добавим, что, к сожалению, эти скачки ученые совершают не только в относительно безопасной пустыне, но и на минном поле с ядерными зарядами, таща за собой при этом все человечество. Главная проблема науки в том, что она никогда не осознает последствий того, чем она занимается.

Ссылаясь на «Заявление 186 ведущих ученых» против астрологии, П. Фейерабенд заявляет: «Что удивляет читателя, воспринимающего науку, согласно обычному трафарету, как царство рациональности, объективности, надпартийности, так это религиозный тон, безграмотность „аргументации“ и авторитарная манера изложения. Ученые джентльмены уверены в истинности своих воззрений, используют свой авторитет для их распространения (зачем 186 подписей, если есть аргументы!). Им известно несколько фраз, звучащих как доказательство, однако они полностью невежественны в той области, о которой взялись судить».[52 - Цит. по: Гуревич П. С. Возрожден ли мистицизм? Критические очерки. М., 1984. С. 160.] В этой связи хотелось бы провести параллель с вышедшей в 1931 г. в Лейпциге книгой «Сто авторов против Эйнштейна», в которой отрицалась теория относительности. Узнав про эту книгу, Эйнштейн сказал: «Если бы я был неправ, хватило бы и одного возражающего специалиста».[53 - Новиков И. Куда течет река времени? М., 1990. С. 64.]

Нельзя не вспомнить следующий исторический факт. Однажды друг Сократа Херефонт обратился к дельфийскому оракулу с вопросом, есть ли на свете кто-нибудь более ученый, чем Сократ. Ответ оракула был отрицательным. Услышав об этом, Сократ, который считал, что знает мало, но и не сомневавшийся в словах Бога, пришел к выводу, что поскольку Бог – единственный, кто действительно мудр и все знает, то слова оракула должны означать, что самый умный человек тот, кто готов признать у себя отсутствие знания.[54 - Вилкокс JL Суфизм и психология. М.; СПб., 2005. С. 185.]

Одной из форм общественного протеста против материализации жизни стал массовый уход людей в мистицизм. Он произошел на благодатной почве увеличения интереса к так называемым паранормальным явлениям. Явления эти традиционной механистической наукой не признаются, поскольку они «противоречат разуму». Как совершенно справедливо заметил К. Фламмарион, материализм – это лишь по видимости научная теория, «которая не желает подвергать анализу кое-какие вещи, проявляя тем самым свою беспомощность…»[55 - Фламмарион К. Тайны смерти. М., 2005. С. 26.] Британский философ Дж. Беркли в свою очередь писал: «Находятся люди, которые недовольно морщатся, сталкиваясь с какими-либо непостижимыми тайнами у всех других, в то же время не видят ничего трудного в таких же непостижимостях у себя самих, которые подавятся комаром, но проглотят верблюда».[56 - Беркли Дж. Сочинения. М., 2000. С. 390.] Наконец, американский психолог У. Джеймс констатировал, что мир мистических переживаний «представляет собой не менее сложное строение, чем наш мир. В нем есть свое небо и свой ад, свои искушения и свои освобождения; свои истины и свои иллюзии, как это встречается и в нашем мире, хотя он и несоизмеримо обширнее последнего… И если мы хотим приблизиться к совершенной истине, мы должны серьезно считаться с обширным миром мистических восприятий».[57 - Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. М., 1993. С. 333.]

Теперь, по мнению Т. М. Фисанович, необходимо «сделать смелый шаг, обратиться к своей интуиции и здравому смыслу, чтобы связать друг с другом различные факты, и, кроме того, быть готовым пожертвовать своей репутацией, чтобы отстоять теории, не устраивающие общественное мнение».[58 - Фисанович Т. М. Таинственный мир пирамид. М., 2002. С. 389.]

К сожалению, ученые еще и сегодня избегают прямых дискуссий по поводу некоторых необъяснимых явлений, но отдельные исследователи к их чести все же не проходят мимо этой темы. Так, покойный профессор Е. А. Торчинов отмечал, что «научное описание различных паранормальных феноменов, засвидетельствованных авторитетными специалистами, могло бы сыграть важную роль в трансформации самой научной методологии и научной парадигмы, особенно в условиях начавшегося разложения старой парадигмы (прежде всего в теоретической физике)».[59 - Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 2007. С. 51.]

Современный исследователь М. Карпенко пишет, что «сейчас необходим поворот от полемики в стиле „а кто ты такой?“ к рассмотрению всего множества гипотез, включая самые экзотические. Нужна спокойная, в рамках хотя бы элементарных приличий, дискуссия, где могли бы быть высказаны любые „еретические“ взгляды. И не надо никакой „непримиримой борьбы“, никому не надо „давать решительный отпор“ и никого не надо объявлять ничьим врагом».[60 - Карпенко М. Вселенная разумная. М., 2001. С. 85–86.] При этом, как справедливо замечает С. Сперанский, «критика не должна напоминать известную миниатюру: „Ты – не кассир, ты – убийца!“ – „Но где же кассир?“ – „Закопал!“ – „Но вот мой паспорт!“ – „Подделал!“ – „Вот фотография!“ – „Вклеил! “ и т. д. Всегда можно предъявить такие требования к „доказательности“ эффектов, которые немыслимо соблюсти в принципе. На что, кроме научного подхода, можно надеяться, дабы отличить шарлатанов и лжепророков, которым несть числа, от людей, действительно имеющих доступ к необычным каналам информации? Как иначе понять, освоить, приумножить все то, что может помочь человеку?.. Высокое имя науки не должно отождествляться с агонизирующей научной парадигмой, которая без устали отшвыривает от себя неугодные факты. Науке настало время взглянуть на всю до недавнего времени запретную область не „боковым зрением“, а в упор. Пора ликвидировать позорный разрыв между требованиями времени и полнейшей неготовностью на них ответить».[61 - Сперанский С. Болото или Вселенная? // http://www.mifoskop.ru/clt02.htmL (http://www.mifoskop.ru/clt02.htmL)]

Мир переживаний напрямую связан с физиологическими особенностями человека, точнее, с его ощущениями. Зрение, слух, обоняние, осязание, вкусовые ощущения – вот что формирует представления индивидуума об окружающем его мире. Лишите его одного или нескольких из этих факторов, и окружающий мир для него полностью изменится. Но ведь не все виды живых существ обладают полным набором ощущений, представления крота отличаются от представлений рыбы или птицы. Поскольку человек не является вершиной животного мира (он сам голословно объявил себя таковым), то кто докажет, что он обладает всеми необходимыми видами ощущений для осуществления действительно объективного процесса познания окружающего мира? В области, где хозяйничает человек слишком много провозглашенного, но не доказанного. Едва столкнувшись с вещами, которые он объяснить не может, человек испытывает страх, или же вовсе старается предать их запрету и забвению, отрицая их существование.

Таким образом, как сказал основатель Римского клуба А. Печчеи, «впервые с тех пор, как христианский мир шагнул в свое второе тысячелетие, над миром действительно нависла реальная угроза неминуемого пришествия чего-то неотвратимого, неизвестного и способного полностью изменить судьбу огромных масс людей. Люди чувствуют, что наступает конец какой-то эпохи в их истории. Но никто, кажется, еще сегодня не задумывается над необходимостью изменить не только свой собственный образ жизни, но и жизнь своей семьи, своей страны. И именно в том-то, в сущности, и кроется причина многих наших бед, что мы не смогли приспособить к этой насущной необходимости свое мышление, мироощущение и свое поведение».[62 - Цит. по: Мизун Ю. В., Мизун Ю. Г. Тайны будущего. Прогнозы на XXI век. М., 2000.С. 442–443.]

Таким образом, в XX веке было положено начало великому интеллектуальному процессу, выразившемуся в научных революциях. Философами науки (Анри Пуанкаре, Карлом Поппером, Томасом Куном и Паулем Фейерабендом) было признано, что между «мифом» и «наукой» не так уж много различий. Оба они создаются с целью объяснить непонятные человеку вещи, вне зависимости от того, насколько эти объяснения соответствуют реальности. Мифы устаревают, когда в них перестают верить, и тогда они заменяются другими, но разве не то же самое происходит с научными теориями? Речь идет не о поиске правды, но лишь о временном успокоении стремления познать непознанное. В конечном счете, «научные данные» отражают не столько реальное положение дел в объективном мире, сколько уровень интеллектуальной фантазии конкретных ученых, пытающихся ответить на вопрос «как?» вместо «почему?». Происходит лишь смена научных парадигм, свидетельствующая о развитии интеллекта, но не о прояснении сущности явлений. Предмет падает на землю не потому, что существует сила тяжести, но чисто умозрительная концепция «силы тяжести» помогает ученому сделать вид, будто он понимает, почему предмет падает на землю.

Глава II Роль теории относительности

У меня в голове пока никак не укладывается, что надо применять такие совершенно абстрактные рассуждения и понятия для объяснения явлений природы. Но молодые подчас придерживаются иного мнения на этот счет, и надо надеяться, что они не застрянут навсегда в высочайших сферах, ибо несомненно, что еще бесконечное множество открытий можно сделать, и развить их нужно только простыми способами, чтобы продвинуться в познании природы.

    В. Рентген по поводу теории относительности

Астрономия доказала, что мы видим космические объекты не такими, какими они являются в действительности, но с запаздыванием на определенное количество световых лет. Как астрономическая единица измерения, световой год соответствует расстоянию, проходящему за год светом, который распространяется в вакууме со скоростью 300 000 км в секунду, световой год приблизительно равен 10 000 млрд км. Учитывая расстояние от Луны до Земли (356 тыс. км), мы можем констатировать визуальное запаздывание в 1,1 секунду. Важно отметить, что этот принцип верен и для более мелких расстояний, даже тех, которые представляются нам обыденными. Так, если расстояние между объектом и субъектом представить как один метр, то запаздывание будет равняться 1/300000000 секунды – величине, абсолютно незаметной для наблюдателя, но, тем не менее, существующей. Иначе говоря, субъект может наблюдать окружающие его объекты не такими, какими они являются по отношению к самим себе, но только с некоторым запаздыванием. Мы видим объект таким, каким он был в момент, когда его покинул свет. Все, что мы видим вокруг себя – близкое или далекое прошлое.

Столь же относительными являются и измерительные характеристики окружающего пространства. Как пишет А. Пуанкаре, «вообразим себе, что за одну ночь все размеры Вселенной возросли в тысячу раз. Мир остался бы подобен самому себе… Все сведется к тому, что предмет, имевший метр в длину, будет измеряться километром; предмет имевший миллиметр, возрастет до метра. Постель, на которой я лежал, и само мое тело возрастут в одной и той же пропорции. Что же почувствую я на следующее утро, проснувшись после такого поразительного превращения? Я попросту ничего не замечу».[63 - Пуанкаре А. О науке. М., 1983. С. 338–339.]

Свое логическое на то время завершение теория относительности получила в работах выдающегося немецкого физика Альберта Эйнштейна. Ученый сделал вывод о том, что скорость света, представляющая собой максимальную скорость передачи сигналов, конечна и имеет одну и ту же величину для всех наблюдателей, вне зависимости от их движения. Следовательно, понятия абсолютной одновременности и абсолютного времени неверны, поскольку каждая система отсчета имеет свое собственное время. Во всех системах отсчета, движущихся по отношению друг к другу равномерно и прямолинейно, действуют одни и те же законы природы, и что скорость света в вакууме одинакова для всех инерциальных систем отсчета, поскольку эта скорость предельна. Расстояние не является абсолютной величиной, а зависит от скорости движения тела относительно данной системы отсчета. Эйнштейн полагал, что всякое тело отсчета (система координат) имеет свое особое время; указание времени имеет смысл лишь тогда, когда указывается тело отсчета, к которому оно относится. Отождествление моментов времени двух событий имеет смысл, когда эти события рассматриваются в пределах некой определенной системы отсчета. События, одновременные в одной системе отсчета, оказываются неодновременными в другой системе отсчета. Размеры быстродвижущихся тел сокращаются по сравнению с длиной покоящихся тел, а при приближении скорости тела к скорости света его размеры будут приближаться к нулю.[64 - Эйнштейн А. Собрание научных трудов. М., 1965.]

Человек, улетевший в космос со скоростью 99 % от скорости света, после трехлетнего пребывания на космическом корабле обнаружит, что на земле уже прошло 50 лет. В этой связи хочется обратить внимание на один существенный момент. Например, свету от вспыхнувших сверхновых звезд пришлось добираться до Земли около 4–8 миллиардов лет, и это притом, что возраст самой Вселенной оценивается в 13,7 миллиардов лет. Сегодня телескопы могут покрывать расстояния в несколько миллиардов световых лет, где находятся границы наблюдаемой Вселенной. Физики-теоретики утверждают, что в случае космического путешествия, например, к центру нашей Галактики на фотонной ракете при скорости, близкой к скорости света, время в пути займет по земным часам около шестидесяти тысяч лет, а по часам на ракете – всего сорок. Поэтому космонавты смогут вернуться на Землю лишь через шестьдесят тысяч лет. Исходя из этого возникают два вопроса. Во-первых, это путешествие, равно как и его результаты, будет иметь значение лишь для участвующих в нем космонавтов, но не людей, остающихся на Земле. Они умрут прежде, чем узнают о результатах этого опыта. Более того, произойдет смена тысяч поколений. Во-вторых, что еще более существенно, мало кто может сомневаться в том, что человечеству будут отпущены эти шестьдесят тысяч лет, учитывая ту скорость, с которой оно стремится к самоуничтожению. Космонавты не смогут вернуться в прошлое, поскольку теория относительности ничего не говорит о возможности таких путешествий. А ведь в данном случае речь идет всего лишь о путешествии в центр нашей Галактики, а не куда-либо на задворки Вселенной. Поэтому с практической точки зрения теория относительности бесполезна, даже если бы человечеству удалось изобрести способ перемещаться в пространстве со скоростью света. Далее: если избрать в качестве точки отсчета субъективное сознание самого космонавта, то можно отметить, что при «парадоксе близнецов» происходит вовсе не приближение к скорости света, а замедление восприятия организмом внешних факторов, в том числе света. Эта теория будет подробно рассмотрена далее.

Подвергается заметной эрозии и сама теория Эйнштейна. 23 сентября 2011 года на конференции в Европейской организации ядерных исследований (ЦЕРН) было объявлено, что в ходе эксперимента в подземной лаборатории Гран-Сассо (Италия) получены данные, согласно которым субатомная частица нейтрино может двигаться со скоростью, превышающей скорость света на 25 ppm. Статистическая обработка 16 000 событий в детекторе, связанных с регистрацией мюонных нейтрино, пролетевших 730.5 км от ЦЕРНа до Гран-Сассо, показывает, что, в видимом противоречии с теорией относительности, нейтрино проходят это расстояние на 61 наносекунду быстрее света. Статистическая и систематическая погрешность, оцененная авторами, в 6 раз меньше этой величины. Вскоре, правда, ученые испугались такого антиэйнштейновского прорыва, и заявили, что ошиблись.

В любом случае, путешествие на огромные расстояния, на преодоление которых даже скорости света требуется значительное время, не могло бы быть осуществлено даже с помощью изобретения нового сверхмощного топлива. Однако человечество так давно жаждало таких путешествий, что можно говорить даже о мечте о новом рае, который затерялся где-то на задворках Вселенной, но который хотят найти и обрести. В XX веке концепция относительности стала успешно развиваться. В 1935 г. появилась теория А. Эйнштейна и математика Н. Розена под названием «мост Эйнштейна-Розена», в соответствии с которой перемещение во Вселенной возможно при помощи нор, соединяющих различные точки трехмерного мира по более короткому пути в четвертом измерении. С 1989 г. в научных изданиях вновь стали активно появляться теоретические статьи о путешествиях во времени с помощью «червоточин» и черных дыр. Черные дыры – это области пространства, в которых гравитационное притяжение настолько велико, что ни вещество, ни излучение не могут их покинуть. Черная дыра отделена от остального пространства «горизонтом событий» – поверхностью, на которой космическая скорость равна скорости света. Поскольку в природе ничто не может двигаться с большей скоростью, никакой носитель информации не может выйти из-под горизонта событий. Поэтому внутренняя часть черной дыры причинно не связана с остальной Вселенной; происходящие «под поверхностью» черной дыры физические процессы не могут влиять на процессы вне ее. В то же время, вещество и излучение, падающее снаружи на черную дыру, может свободно проникать через горизонт событий.

В рамках теории гравитации Эйнштейна свойства черных дыр изучены довольно подробно. Там имеют место серьезные временные аномалии. Вблизи черной дыры время течет медленнее, чем вдали от нее. Если удаленный наблюдатель бросит в сторону черной дыры зажженный фонарь, то увидит, как фонарь будет падать все быстрее и быстрее, но затем, приближаясь к кротовой норе дыры – поверхности Шварцшильда, он начнет замедляться, а его свет будет тускнеть и краснеть (поскольку замедлится темп колебания всех его атомов и молекул). С точки зрения далекого наблюдателя, фонарь практически остановится и станет невидим, так и не сумев пересечь поверхность черной дыры. Но если бы наблюдатель сам прыгнул вместе с фонарем, то он за короткое время пересек бы поверхность Шварцшильда и упал к центру черной дыры, будучи при этом разорван ее мощными приливными силами. Все вещество внутри черной дыры непременно падает к ее центру и образует сингулярность с бесконечно большой плотностью. Английский физик Стивен Хокинг определяет сингулярность как «место, где разрушается классическая концепция пространства и времени так же, как и все известные законы физики, поскольку все они формулируются на основе классического пространства-времени».[65 - См. подробно: Черные дыры. Мембранный подход. М., 1988.]

Признанным лидером нового направления в науке – теории кротовых нор (червоточин) стал американский физик и астроном Кип Стивен Торн. В 1988 г. он опубликовал с соавторами статью, в которой показал, что построение машины времени не противоречит теориям, принятым в настоящее время научным сообществом. Он писал, что согласно эйнштейновской теории тяготения – общей теории относительности четырехмерное пространство-время, в котором мы живем, искривлено, а знакомая всем гравитация и есть проявление такого искривления, а если пространство кривое, то почему бы ему не принять, к примеру, форму трубы, накоротко соединяющей области, разделенные сотнями тысяч световых лет, или, допустим, далекие друг от друга эпохи? Тем не менее, путешествовать во времени таким образом невозможно, поскольку нора настолько быстро схлопывается, что сквозь нее не пролетит ни корабль, ни массивная частица, ни даже луч света. Кольцо червоточины сингулярно, то есть кривизна пространства-времени на нем обращается в бесконечность, но все точки внутри него вполне нормальны, и движущееся там тело не испытывает никаких катастрофических воздействий.[66 - Бронников К. Кротовые норы или черные дыры // http://galspace.spb.ru/index68- (http://galspace.spb.ru/index68-)2.html (2009).]

Некоторые ученые считают, что использование кротовых нор невозможно, поскольку черные дыры очень далеки от нашей планеты. Есть и другая теория: кротовые норы существуют не только в космическом пространстве, но и непосредственно на Земле (места переходов). Этим и объясняются внезапные исчезновения людей без всякого следа и другие аномальные явления. Одной из таких зон называют Бермудский треугольник.

Следует отметить, что устройство микромира по своей сложности приближается к устройству Вселенной. Такие понятия как «микромир» и «мегамир» сами по себе не существуют отдельно от человека, которому удобно использовать эти, может быть не совсем корректные термины, в процессе познания окружающего мира. В этом и состоит очень серьезная проблема, когда различные ипостаси действительности изучаются представителями различных видов науки: микромир – биологами и физиками, макромир – астрономами и астрофизиками, причем взаимодействие между этими отраслями науки значительно ниже, чем могло бы быть.

Глава III Пространственно-временные концепции

Старая легенда гласит, что когда боги создавали человеческую расу, то они спорили, куда поместить секреты жизни, чтобы их не слишком легко было найти. Один бог хотел спрятать их на вершине горы, другой – в недрах земли, тогда как еще один сказал: «Положите их на дно моря. Они там их никогда не найдут». Но ни одно из решений не удовлетворяло всех. Наконец один из богов сказал: «Давайте поместим это знание внутри них. Они никогда не заглянут туда!»

    Сьюзан Холбиш

Мы знаем нашу сокровенную, нашу глубокую внутреннюю сущность нисколько не лучше, чем ее знали люди два или три тысячелетия назад.

    Камиль Фламмарион

В одном из своих стихотворений персидский поэт XIII века Джалал аддин Руми рассказал, как он искал Бога на кресте в христианской церкви, в индуистском храме, буддийском монастыре и в Каабе, но нигде не нашел его. Но стоило ему заглянуть в свое собственное сердце, как он обрел Бога, живущего там. Обращаясь к богословам-схоластам, Руми говорит: «Когда же вы перестанете кланяться кувшинам и обратите внимание на воду!»[67 - Цит. по: Торчинов Е. А. Религии мира: опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. СПб., 2007. С. 524.]

Главной особенностью западного мышления является убеждение в обособленности человека от природы, субъекта от объекта. На Востоке всё по другому. Индийский философ Рамана Махарши замечает: «Сейчас вы думаете, что вы – личность, вокруг вас находится Вселенная, а вне Вселенной пребывает Бог. В этом и состоит идея разделения. От нее необходимо избавиться. Потому что Бог неотделим и от вас и от Космоса».[68 - Цит. по: Вандерхилл Э. Мистики XX века. М., 1996. С. 254.]

Как же современная западная наука определяет понятия пространства и времени? По ее мнению, материя – это бесконечное множество всех сосуществующих в мире объектов и систем, совокупность их свойств, связей, отношений и форм движения. Материя включает в себя не только все непосредственно наблюдаемые объекты и тела природы, но и все те, которые не даны человеку в его ощущениях. Материю делят на неживую и живую природу. К первой относят элементарные частицы, атомы, молекулы, поля, макроскопические тела, планеты и планетные системы, звезды и звездные системы, галактики и Вселенную в целом. Ко второй – белки и нуклеиновые кислоты, клетки и одноклеточные организмы, многоклеточные организмы, органы и ткани, популяции, биоценоз, живое вещество планеты. Пространство обладает двумя общими свойствами. Первое – протяженность, рядоположенность, существование и связь различных элементов (точек, отрезков, объемов и т. д.), возможность прибавления к данному элементу некоторого следующего либо возможность уменьшения числа элементов. Протяженность пространства проявляется как единство прерывности и непрерывности в его структуре. Второе – трехмерность, то есть все известные материальные процессы и явления реализуются в пространстве трех измерений – длины, широты и высоты.

Что касается времени, то считается, что оно обладает тремя общими свойствами. Длительность – последовательность сменяющих друг друга моментов или состояний, возникновение за каждым данным интервалом времени последующего. Длительность предполагает возможность прибавления к каждому данному моменту времени другого, а также возможность деления любого отрезка времени на меньшие интервалы. Длительность бытия объектов во времени выступает как единство непрерывного и прерывного. Общая непрерывность времени проявляется в постоянном переходе предшествующих состояний в последующие, однако конкретные объекты материального мира имеют начало и конец, поэтому можно говорить о прерывности бытия конечных материальных объектов. Необратимость времени – однонаправленное изменение от прошлого к будущему, то есть прошлое, порождая настоящее и будущее, переходит в них. Одномерность времени – линейная последовательность событий, связанных между собой.

Нельзя сразу же не отметить субъективный характер как пространства, так и времени. Пространство и расстояния столь же условны, как и время. Людям, находящимся на Земле, кажется, что размер Луны и расстояние до нее значительно меньше, нежели это имеет место быть на самом деле. Лишь по мере приближения к Луне на космическом аппарате эта иллюзия рассеивается, но только для космонавтов. Большинству человечества, лишенному возможности отправиться в космос, приходиться верить ученым-теоретикам и практикам-космонавтам на слово. Однако в действительности понятие «Луны» для субъекта очень сильно отличается от того, чем она является сама для себя.

Древнегреческий философ Протагор из Абдер (V век до н. э.) считал, что «человек есть мера всех вещей в том, что они существуют, и в том, что они не существуют». Иначе говоря, если человек хочет, чтобы что-то существовало, то оно будет существовать, если не хочет – не будет. Мир будет таким, каким его желает видеть человек.

Впервые к проблеме реальности и объективности пространства и времени обратилась древнегреческая философская школа элеатов. Парменид (VI–V вв. до н. э.) понимал бытие как чистую позитивность, которое ничем не порождается и не может быть уничтожено. Учение Парменида изложено в его поэме «О природе». Этот философ считал чувства обманчивыми и рассматривал чувственные вещи как иллюзии. Неистинность мира повседневной жизни коренится в его противоречивости: ни о чем здесь нельзя решить, есть оно или не есть, но все всегда как-то и есть и не есть одновременно. Истина же требует решительного различения есть от не есть. Отсюда решающее суждение Парменида: есть либо бытие, либо небытие, третьего не дано. Бытие присуще настоящему, его нет ни в прошлом, ни в будущем. Философ полагал, что все, о чем говорят и думают, – существует. Парменид сформулировал парадокс о движении в покое: существует только сущее, а вне сущего ничего не существует, следовательно, невозможно никакие изменения, а сущее – нечто вечное, однородное и бесконечное в пространстве и во времени. Иначе говоря, поскольку человек может мыслить вещь в любое время, то все, что может быть мыслимо или высказано, должно существовать всегда, поскольку слова имеют постоянное значение. Парменид говорит, что поскольку мы можем вспоминать прошлое, то оно должно существовать и в настоящее время.[69 - Рассел Б. История западной философии. СПб., 2001. С. 85–90.]

Его последователь Зенон Элейский сформулировал так называемые апории:

1) Против множественности: если все состоит из многого, или если сущее реально делится на обособленные части, то каждая из этих частей оказывается зараз и бесконечно малой, и бесконечно великой; ибо имея вне себя бесконечное множество всех прочих частей, она составляет бесконечно малую частицу всего, но с другой стороны, слагаясь сама из бесконечного множества частиц (будучи делима до бесконечности), она представляет величину бесконечно большую. Так выходит, если признавать все частицы имеющими величину и делимыми; если же признать, что многое, т. е. частицы всего, не имеют никакой величины и потому неделимы, то выходит новое противоречие: все оказывается равным ничему. То, что не имеет величины, не может, присоединяясь к другому, его увеличивать (нуль не есть слагаемое); поэтому и все, состоящее из неделимых, лишенных величины, само не имеет никакой величины, или есть (материально) ничто.

2) Против движения. Чтобы пройти известное пространство, движущееся тело должно сперва пройти половину этого пространства, а для этого – сначала еще половину этой половины и т. д. до бесконечности, то есть оно никогда не тронется с места; на этом основании быстроногий Ахиллес никогда не может догнать медлительную черепаху. Другой аргумент: движущееся тело, например, летящая стрела, в каждый момент движения занимает определенное пространство, то есть находится в покое и, таким образом, все движение разлагается на моменты покоя, следовательно, представляет внутреннее противоречие (так как из нулей движения нельзя составить положительную величину).

Таким образом, Элейская школа впервые в истории философии выдвинула идею единого бытия, понимая его как непрерывное, неизменное, присутствующее в любом мельчайшем элементе действительности, исключающее множественность вещей и их движение.

Другой выдающийся древнегреческий мыслитель Платон писал, что когда он бывает здоров, то находит вино сладким, но когда бывает болен, то находит его кислым. Философ обратился к теории Протагора о том, что человек есть мера всех вещей. Поскольку свиньи и обезьяны также являются воспринимающими животными, то и они являются такой мерой (впрочем, этот аргумент отвергается как оскорбительный). Далее ставится вопрос о действительности восприятия в снах и в состоянии безумия.