Осеннее преступление

Другая дверь чуть левее центра фасада, всего в нескольких метрах от Анны. Выкрашенная зеленым, дверь высилась над метровой ширины ступеньками, добела истертыми многими тысячами шагов. Не успела Анна отойти, как дверь открылась и вышел мужчина, ровесник самой Анны.

Под метр восемьдесят ростом, в солнечных очках с черными дужками. Пиджак и галстук, но вместо костюмных брюк – джинсы.

– Здравствуйте-здравствуйте, вы, наверное, Анна Веспер. – Мужчина протянул руку. – Ларс-Оке Гуннарсон, юридическая контора “Гуннарсон”. Зовите меня просто Лассе, меня все так зовут.

Анна узнала низкий голос Гуннарсона – слышала его по телефону вчера вечером, хотя в самом Гуннарсоне что-то не вязалось с его собственным голосом.

Просто-Лассе, кажется, заметил ее колебания.

– Вы ждали кого-нибудь постарше, да? Не вы первая. Местные начали путать меня с моим отцом, когда мне еще тридцати не было. И тот факт, что мы столько лет вместе руководили делами и отвечали по одному телефонному номеру, дела не улучшает.

Он улыбнулся. Продемонстрировал зубы, которые, находись его бюро в Стокгольме, наверняка стали бы идеально симметричными и неестественно фарфорово-белыми, но были вполне нормальными для человека, которому скоро исполнится пятьдесят.

– А теперь папа играет в гольф на Майорке, а я рулю конторой. – Он хохотнул, вызвав у нее ответную улыбку.

Не то чтобы Анне нравились юристы или адвокаты – она едва выносила своего собственного. Но к Просто-Лассе почему-то трудно было испытывать неприязнь. Светлые волосы на лбу, наверняка крашеные, делали его похожим на мальчишку с этикетки “Каллес”[8 - Традиционный шведский спред из икры мойвы.].

Анна покосилась на его левую руку. Ни обручального кольца, ни даже натертости или белого следа от него. Анна бессознательно потерла собственный безымянный палец. Прошло уже больше двух лет, но ей все еще казалось, что она ощущает тонкую бороздку.

– Как здорово, что вы решили поселиться здесь, а не в поселке. Табор – это нечто особое.

Просто-Лассе улыбнулся и махнул рукой на строение, словно маклер, а не семейный юрист.

– Не помню, рассказывал я или нет, но дом построили в 1896 году как миссионерскую церковь. Старая история: миссионер вылечил ребенка здешнего хозяина и в благодарность получил надел земли и материалы для строительства. Но это просто легенда. В конце девятнадцатого века усилилось движение национального возрождения, и миссионерские дома росли как грибы, по всему захолустью. В коммуне было еще три, но сейчас Табор остался единственным. Ну что, зайдем?

– Мне нужно дождаться дочь. У нее собака убежала. – Крики и лай в лесу не утихали во все время разговора. Наверное, надо бы пойти посмотреть, что там, хотя бы предложить помочь, но на самом деле Анна была не против немного отдохнуть от пассивной агрессии Агнес.

– Можно пока посидеть на кухне. Я оставлю входную дверь открытой, и ваша дочка увидит, куда идти, – предложил Просто-Лассе, словно прочитав ее мысли. Анна колебалась недолго.

– С удовольствием. – Она улыбнулась в ответ.

Они вошли в переднюю с низкими дверцами и повернули налево, в кухню. Изнутри Табор тоже был хорош. Толстые кирпичные стены, потолочные балки, старый деревянный пол и окна с переплетом. Посреди кухни – старинная дровяная печь, в которой пылает огонь. Просто-Лассе, наверное, уже провел здесь какое-то время. По кухне разливалось приятное тепло и славный домашний запах, что усиливало умиротворение, которое излучал старый дом.

– Видье купили землю и дом сразу после Второй мировой войны. Национальное возрождение к тому времени давно сошло на нет, и дом был довольно-таки заброшенным. Кофе?

Просто-Лассе указал на новенькую кофеварку “Мокка”, стоявшую возле мойки; из фильтра еще стекала струйка кофе.

– Спасибо, с удовольствием.

Он налил кофе в две синие керамические чашки, и Анне пришло в голову, что кухню, наверное, тоже полностью обновили, как и стены снаружи. Шкафчики и разделочные столы явно старинные, но под запахами дровяной печи и кофе отчетливо угадывались запахи опилок, краски и клея.

– Табор долгие годы использовали как барак. Видье, как и сейчас, занимались лесоводством и держали фруктовый сад. Нанимали много сезонных рабочих, которым надо было где-то жить.

Анна отхлебнула из чашки и посмотрела в окно с переплетом. На лесной опушке было тихо. Анну настигли угрызения совести и тревога. Почему она не помогла Агнес изловить глупого пса? Ведь этот дом – их новое гнездо, здесь они начнут все сначала.

– …а потом, как я и говорил, здесь лет двадцать пять было художественное ателье, – проговорил Просто-Лассе, и Анна поняла, что пропустила какую-то часть рассказа.

– Вы говорили, у вас есть что-то Карла-Ю?

Она кивнула.

– У моих родителей была в гостиной одна из его литографий. Иногда я прокрадывалась туда, сидела и смотрела на картину, она казалась мне такой красивой. – Анна встала, вздохнула. “Карл-Ю тоже заикался, – услышала она голос отца. – Видишь, Анна, заикам тоже везет”.

– И что с этой литографией? – спросил Просто-Лассе. – За нее сейчас, наверное, можно получить неплохой куш.

Анна пожала плечами.

– Родители развелись, когда мне было десять лет. Папа забрал ее с собой, и я никогда больше ее не видела.

Да и отца тоже, прибавила она про себя.

– Жаль. – Юрист выдохнул сквозь зубы. – Вы наверняка знаете, что Карла-Ю сейчас считают одной из звезд своего поколения, цены на его картины сильно выросли. Одну его большую работу маслом в этом году продали на “Буковски” почти за четыре миллиона.

Анна услышала звук мотора и снова выглянула в окно. Во двор медленно заезжал пикап. Старая модель, машине лет десять-пятнадцать. Автомобиль остановился у опушки леса, в котором исчезли Мило и Агнес, – из леса все еще доносились крики и собачий лай. Из пикапа выпрыгнул водитель, но он двигался так быстро, что Анна едва успела глянуть на него, как он уже скрылся среди деревьев. Какой-то мужчина в дождевике, резиновых сапогах и кепке.

– Я вам посылал чертеж, так что вы знаете: здесь две спальни, прачечная, кабинет и гостиная на нижнем этаже. Но я решил начать сверху, с зала, где читали проповеди.

Кажется, Просто-Лассе не заметил машины. В передней он открыл одну из дверей; за ней оказалась крутая лестница. Сверху, из зала, падал яркий свет, заливал верхние ступеньки. Юрист махнул рукой, приглашая следовать за ним, но Анна колебалась. С тех пор как исчез Мило, прошло почти десять минут. Надо узнать, куда запропастилась Агнес, особенно теперь, когда объявился чужак. Собака снова залаяла.

– Подождите, – попросила Анна и вышла на крыльцо. Заслонив глаза от солнца, она стала всматриваться в полумрак между деревьями. Различила какое-то движение.

Появилась Агнес. Рядом с ней шагал тот мужчина в дождевике. Мужчина нес Мило под мышкой, но вместо того, чтобы извиваться, как когда кто-нибудь пытался удержать его, терьер свисал совершенно спокойно. Агнес и мужчина остановились у пикапа, они о чем-то говорили. Разговор, видимо, шел живо. Вскоре Агнес расстегнула висевший у нее через плечо футляр и принялась фотографировать мужчину в плаще и собаку.

– Агнес! – Анна сама не знала, зачем кричит, и пожалела, что не успела сдержаться.

К ее великому удивлению, Агнес помахала ей рукой. Потом сделала еще несколько снимков и вместе с человеком в дождевике зашагала к дому.

Примерно на полпути мужчина выпустил Мило. Вместо того чтоб тут же кинуться в лес, терьер с довольным видом засеменил у левого колена мужчины. Шерсть в грязи, язык свисает из открытой пасти. Взгляд прикован к человеку в плаще. Агнес продолжала фотографировать. Когда троица приблизилась, Анна поняла причину такого интереса. Квадратное обветренное лицо в сочетании с кепкой, плащом и клетчатой фланелевой рубашкой делало из мужчины в плаще шведскую версию постаревшего Ковбоя Мальборо. На вид ему было лет шестьдесят. Худощавый, он двигался легко, как человек, который много времени проводит вне дома. Что-то в его взгляде говорило Анне, что он гораздо старше, чем кажется.

– Клейн, – представился мужчина, когда они подошли к двери. Рукопожатие у него оказалось сухим и крепким, лицо гладко выбрито – так же тщательно, как у ее дедушки, без малейшей тени.

– Мам, ты посмотри на Мило! – Агнес указала на терьера – тот сидел у левой ноги Клейна, не сводя с него глаз. – Никогда такого не видела.

Анну удивил голос Агнес. Почти… радостный.

– Похоже, вы умеете ладить с собаками, – через силу произнесла Анна. Клейн кивнул. Неестественно застывшее лицо походило на маску.

– Вы, значит, преемница Хенри Морелля, – не столько спросил, сколько констатировал Клейн. Он собирался сказать что-то еще, но Просто-Лассе перебил его.

– Как хорошо, что ты приехал! Я как раз собрался показывать зал для проповедей. – Юрист повернулся к Анне. – Клейн – управляющий у Элисабет Видье. Если вдруг возникнут проблемы или что-нибудь понадобится – звоните ему. До Энглаберги всего километр по большой дороге, так что он быстро приедет. Верно, Клейн?

Клейн что-то согласно буркнул и стал смотреть на лес, пока Просто-Лассе знакомился с Агнес – Анна услышала, как он рассказывает, что у него есть сын ее возраста. Потом юрист повел их обратно в дом.

– Осторожнее, лестница крутая. – Просто-Лассе первым стал подниматься по деревянным ступенькам. Перила с одной стороны были вытерты и блестели, как лакированные. На последнем метре с внутренней стороны угадывались еле заметные овальные пятнышки; Анна не сразу поняла, что это отпечатки пальцев.

Льющийся сверху свет становился все ярче, и на верхних ступеньках всем четверым пришлось несколько секунд постоять, чтобы дать глазам привыкнуть. Зал с двускатным потолком занимал весь верхний этаж. Три стены, пол, потолок, печные кладки и старые потолочные балки выкрашены в белый цвет, а в противоположной длиной стене громадное сводчатое окно, усиливавшее впечатление чего-то сакрального. Конечно, стекла между рейками переплета не были цветными, но этого и не требовалось.

– Воззри на гору господню! – улыбнулся Просто-Лассе и хлопнул в ладоши.