За Родину! За Сталина!

Мог лишь стонать да материться,
Последний расстреляв патрон.
Ему нет дела до масштаба
Чужой вины и в чем вина.
Просчеты Сталина, Генштаба
Он на себя берет сполна,
Поскольку в том бою неравном
Остановить врага не смог
На направленье самом главном,
Что прямо к сердцу – на восток.
Те танки-псы да бомбовозы
Тогда побили всю братву…
И он сейчас глотает слезы
Да шепчет: «А вот я живу…»
Старик не верил в бога сроду,
Но вот уже в конце пути,
Как богу, молится народу:
– Ведь ты всемилостив, прости…

    Коктебель, 1976 г.

Черное и красное

Раздумье между двумя датами

Утром Девятого мая в девять часов, надраивая мелом ордена и медали, чтобы идти к Белорусскому на демонстрацию, включил телевизор, 1-ю программу. Пока ящик разогревался, кряхтел и дергался, я подумал: «Кто там сейчас выскочит? Скорей всего, Даниил Гранин, Григорий Бакланов и покойный Зиновий Гердт в записи». Жду… Первыми появляются покойный Давид Самойлов в записи, а вживе – мой старый друг Бакланов. Кто третий, дождаться я не смог. Так что ошибся не очень. Это и понятно. Ведь именно они, а не кто другой, не только главные страдальцы Второй мировой войны, но и главные герои, главные писатели Великой Отечественной…

Самойлов с непонятной лихостью и восторгом читал стихи:

Война гуляет по России,
А мы такие молодые!..

Война гуляет… Словно «по Дону гуляет казак молодой».

Бакланова я давно не видел. Заметно отяжелел, болезный, но по духу все тот же: строгий, как член Военного трибунала, надутый, как пятикратный лауреат. Хоть бы разочек улыбнулся – ведь праздник же! Нет, и все обличает. Еще в 1990 году в журнале «Знамя», который он тогда многоуспешно возглавлял, в передовой статье по случаю Дня Победы уверенно писал: «Войны этой – и Второй мировой и нашей Отечественной – могло не быть… Но народами правили ничтожные трусливые политики и преступники, и вот это вело к войне». Тут приходит на память то, что говорил Сталин. По воспоминаниям маршала Жукова, когда после капитуляции Германии в Москву приехал генерал Эйзенхауэр, он в беседе с американцем «подчеркивал, что Вторая мировая война явилась результатом крайней ограниченности политических руководителей западных государств, попустительствовавших безудержной агрессии Гитлера». Бакланов, конечно, не хочет обижать западных политиков и, как видим, на одну доску с действительно ничтожными и трусливыми руководителями Англии и Франции – Чемберленом, Галифаксом, Даладье, – с действительным преступником Гитлером поставил и руководителей родной страны, прежде всего Сталина, как у них водится. Примерно то же самое твердил Девятого мая и на этот раз. За десять с лишним лет ничто не поколебало его. Какая духовная мощь и стойкость!.. С восторгом и умилением в душе от полученной инъекции я помчался на демонстрацию, будучи твердо уверен, что ОРТ, посчитав необходимым порадовать народ созерцанием и слушанием Давида Самуиловича и Григория Яковлевича, для показа нашей демонстрации времени не найдет. Так и было…

Капитану Залкинду стыдно за стратега из Овсянки

Раньше говорили: «Никогда так не врут, как перед войной и после охоты». Увы, после войны тоже врут. Да еще как! Причем иные деятели в зависимости от выгоды оголтело врут то в одну сторону, то еще более оголтело – в прямо противоположную. Тут наиболее известная фигура – Виктор Астафьев. Он в эти дни тоже фигурировал на экране телевизора в компании с Васильевым, который Борис Львович.

19 июня 1988 года я записал в дневнике: «Прочитал вчера в «Советской культуре» и «Литературке» за 18 мая отчет о встрече писателей и историков, пишущих о войне. Она состоялась 27–28 апреля. Одно можно сказать: состязание трупоедов. Особое возмущение вызывает В. Астафьев. Это ужас, что таким самовлюбленным невеждам предоставляют трибуну, и они несут с нее вздор, который печатается в «ЛГ» и «СК» да еще будет в «Вопросах литературы» и «Вопросах истории»… Из-за душившего меня негодования не мог уснуть часов до трех, пришлось принять радедорм. Написать об этом? Но кто сейчас напечатает! А уже и заголовок придумал «Эффект нахрапа».

Чем же особенно уже тогда возмущал ротный телефонист Астафьев?.. Когда-то на страницах «Правды» он писал: «Мы достойно вели себя на войне… Мы и весь наш многострадальный героический народ, на века, на все будущие времена прославивший себя трудом и ратным подвигом». И это была честная правда.

Но как только власть колебнулась и пошло повсеместное охаивание всего прошлого, в том числе и нашей победы в Великой Отечественной войне, тут же в компании волкогоновых, афанасьевых, радзинских вылез со своими лакейскими речами и этот герой. «Мы просто не умели воевать. Мы и закончили войну, не умея воевать… Мы залили своей кровью, завалили врагов своими трупами». Горбачев был очень доволен такими россказнями, и вскоре клеветник получил звание Героя и еще несколько премий, в том числе, разумеется, как тот же Горбачев и Шеварднадзе, иностранных. А уж Ельцин-то так полюбил оборотня, что отмусолил ему хорошие деньжата на собрание сочинений аж в 15 томах. Из советских писателей только у великого Максима Горького больше.

В свое время, когда Астафьев только выскочил со своими открытиями, капитан в отставке А. И. Залкинд спросил его со страниц «Военно-исторического журнала», который тогда редактировал В. Филатов, еще не свихнувшийся на «патриотизме» генерала Власова: «Кто это «мы»? Ведь в числе воевавших «неумех» были Жуков, Рокоссовский, Конев, Говоров, Мерецков. Как могли они, не умея воевать и не совершив чуда, кончить войну в Берлине и Праге? Кто же умел – немцы? Но ведь они не устояли против «неумех». Сочинителю следовало бы в ответ признаться честно: «Я премии страх как люблю и собрания своих сочинений обожаю, особенно ежели в 15 томах. Ну вот и…» Увы, этого сказано не было…

Почему в Ленинграде не состоялась бы читательская конференция о гуманизме Астафьева

Но с еще большей наглядностью Астафьев выказал свою дремучесть в известном заявлении о том, что, мол, надо было не защищать Ленинград, а сдать его на милость победителя. Это как же так? Почему? А потому, говорит, что защита города привела к большим людским потерям. Он, видите ли, гуманист. Но если так, то не надо было защищать и Брест, и Москву, и Одессу, и Киев, и Севастополь, и Сталинград, – это ж все привело к еще большим потерям. И вообще не надо было сопротивляться нашествию и защищать родину. Ведь были тому и вдохновляющие образцы для подражания. Австрия, например, в 1938 году даже приветствовала сквозь слезы немецкую оккупацию; Чехословакия в 1939-м, имея 45 прекрасно вооруженных дивизий, мало того, что не пикнула против 30 дивизий захватчиков, но и в ужасе решительно отказалась от помощи Советского Союза, который согласно договору о дружбе и взаимной помощи уже подтянул свои войска к западной границе. А Дания, потери которой при оккупации составили 2 (два) человека! А Болгария и Румыния, Венгрия и Финляндия, ставшие сателлитами Германии! А Люксембург, наконец! Все они своим примером и взывали к Советскому Союзу: «Смирись, гордая держава! Выкинь белый флаг, великий народ!» Ну почему, негодует гуманист из Овсянки, почему не последовали мы примеру Великого Герцогства Люксембург?! При оккупации не пострадал ни один из его 300 тысяч жителей… Вот ведь диво дивное! Человек был на войне, даже небольшое ранение получил, которое шестьдесят лет к месту и не к месту тычет в нос собеседнику, но так и не понял, против кого воевал, какие цели ставил себе враг. Хоть бы поговорил с теми, кто был в плену, что ли, или в оккупации (но не с Горбачевым же, конечно), хоть бы книжечку какую по истории войны прочитал. Оттуда мог бы узнать, например, что сразу после разгрома Франции Гитлер поведал своему генералитету о намерении ринуться на Советский Союз. В этот день, 31 июля 1940 года, начальник Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Франц Гальдер так выразил в своем дневнике суть гитлеровского плана: «Начало операции – май 1941 года. Продолжительность – пять месяцев. Цель – уничтожение жизненной силы России». Это, как говорится, в общем и целом. А когда нападение согласно дотошному плану «Барбаросса» совершилось, Гитлер очень торопил своих генералов с быстрейшим выполнением конкретных его частей. С этой целью 21 июля, через месяц после начала войны, он нагрянул в штаб генерал-фельдмаршала Лееба, командовавшего армейской группой «Север», и потребовал у него немедленного взятия Ленинграда. В связи с этим в военном дневнике Верховного главнокомандования вермахта было записано: «Фюрер указал на следующие моменты: «Необходимо возможно скорее овладеть Ленинградом…» Это зачем же? С какой целью? Может, для того, чтобы в Таврическом дворце провести общегородскую читательскую конференцию на тему «Виктор Астафьев как гуманист»? Нет, цель имелась в виду несколько иная: «Дух славянского народа в результате тяжелого воздействия боев будет подорван, а с падением Ленинграда может наступить полная катастрофа». Широко мыслили, далеко глядели гитлеровские генералы… А какая судьба ждала город в случае его взятия? И тут все они распланировали. Еще 8 июля тот же Гальдер в дневнике записал: «Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом вынуждены будем кормить в течение зимы… Это будет «народное бедствие», которое лишит центров не только большевизм, но московитов вообще». Примечательно, что Гитлер и его генерал, в отличие от иных наших белоснежных патриотов, не делал различия между большевиками и «московитами». А понимает ли Астафьев, что значит «полностью избавиться»? Едва ли. А это значит вот что: уничтожить всех жителей города, в том числе и всех читателей тоже. Так что конференция в Таврическом дворце, увы, не могла состояться. Выходит, Ленинград надо было защищать во что бы то ни стало.

И ведь все это – дремучесть не только ума, но и сердца. Затевая разговоры о том, что добровольная сдача города сохранила бы жизнь тысячам ленинградцев, гуманист-телефонист сует жирные персты в затянувшиеся раны, теребит старую боль оставшихся в живых стариков, а также детей и внуков погибших. Ведь наверняка кто-то из них подумает: «А может, и правда? Ведь Астафьев-то был на войне, ему там левый глаз чуть не вырвали, он известнейший писатель, лауреат-разлауреат, пятнадцать томов сочинений, как у Ромена Роллана… Не может такой человек быть олухом и садистом». О, среди человеков еще не то случается.

Один из тех 42-х

Писатель Приставкин вроде бы не протестовал против защиты Ленинграда, но недавно я где-то слышал, что он объявил: «Ленинградцы голодали, а Жданов топил печку сливочным маслом». Я не поверил, что он мог такое сморозить. Вроде бы нормальный же человек: жена, две дочери, сам машину водит… Но вот – мы соседи – встретил его на улице накануне дня ельцинской независимости России от Крыма и спрашиваю: «Анатолий, вы действительно это сказали?» – «Да, – отвечает он гордо в присутствии дочери-подростка. – Об этом и документы есть». Документы? Какого ж именно рода? Уж не личная ли расписка? Такая, допустим:

«Я, секретарь ЦК ВКП(б), член Военного совета Ленинградского фронта генерал-полковник А. А. Жданов, по распоряжению Верховного главнокомандующего получил на фронтовом продуктовом складе два пуда вологодского масла и три пуда докторской колбасы для отопления своей квартиры.

В чем и подписуюсь – А. Жданов.

17 октября 1942 г.».

А 17 октября как раз день рождения Приставкина, что придает документу особую весомость. В дополнение к нему я предложил соседу провести следственный эксперимент: купить килограмма три вологодского и бросить его вместо дровишек в камин, интересно, каков будет отопительный эффект? Я мог бы и расходы взять на себя. Но сосед почему-то не отозвался… А вечером в тот же день Приставкин возник на телеэкране. Рассказывал о делах Комиссии по помилованию при президенте, которой он уже много лет непререкаемо руководит. И что я услышал! Оказывается, и там преобладают представители все того же пассионарного племени. Но еще удивительней – членом Комиссии был Окуджава! Человек, публично заявивший, что он с наслаждением любовался расстрелом Дома Советов, решал вопрос о помиловании…

Тут я не выдержал и заглянул в сочинение некой О. Б. Кушлиной о Приставкине. Она пишет: «Его ранняя проза выполняла «социальный заказ» времени, находясь в русле того направления, которое поощрялось официозом». Что такое? Официоз – это орган печати, который выражает точку зрения правительства, но не является его официальным органом, то есть это как бы полуофициальный орган, подобно тому как ариозо – как бы полуария. Почему же Кушлина пишет о полуофициальном поощрении? Да, видно, она просто не всегда понимает смысл употребляемых слов… Но читаю дальше: «С самого начала перестройки Приставкин становится активным борцом за гласность и новую концепцию гуманизма». Ах, вот оно что! Перед нами активный борец, неутомимый глашатай нового ельцинского гуманизма, при котором народ ежегодно вымирает по миллиону. Тогда понятно, почему он взял в свою Комиссию не только Льва Разгона – ежовского собутыльника, отпетого лжеца, человека, сперва в своем кругу, а потом в печати ликовавшего при известии о смерти своих неприятелей, но и Булата Окуджаву, для которого видеть массовое убийство несимпатичных ему соотечественников – наслаждение. Вполне закономерно и то, что имя самого Приставкина стояло в одном ряду с красивыми именами Разгона и Окуджавы под тем навеки не смываемым воззванием к властям, которое было напечатано в «Известиях» 5 октября 1993 года под заголовком «Писатели требуют от правительства решительных действий». Крови, пролитой 3 октября в Останкино, а 4 октября в Доме Советов и около, этим эстетам было мало, они тотчас потребовали еще и еще: «Хватит говорить… Пора научиться действовать… Эти тупые негодяи уважают только силу… Хватит!.. Мы должны на этот раз жестко потребовать от правительства и президента то, что они должны были сделать давно»… Воззвание подписали 42 литературные особи. Горьким утешением может служить только то, что русских среди них лишь 13, в том числе, разумеется, Астафьев, лучший друг ленинградцев.

Лев Толстой о Киселеве

Понятно, что в нынешнее время у стратега Астафьева нашлись последователи. Одним из них оказался, конечно, Евгений Киселев, о котором… писал с присущей ему правдивостью и психологической глубиной еще Лев Толстой… Этот Киселев, будучи изгнан с НТВ, как известно, зацепился зубами за ТВ-6. И там, получая от хозяина 55 тысяч долларов в месяц, от усердия то и дело давая петуха, продолжает прежние пакости. В своей первой после Дня Победы передаче он решил хоть запоздало, но откликнуться на минувший праздник, для чего пригласил в передачу почему-то не Гранина, не Бакланова, не Новодворскую даже, а кинорежиссера Тодоровского Петра Ефимовича, участника войны с 1944 года. Прекрасно. Чем Тодоровский хуже Гранина? Такой же мультилауреат, такой же член ВКП(б) с двадцати лет.

К астафьевской гуманистической теме «Перстом в старые раны» сей Киселев подошел с другого фланга. Тот уверял, что в начале войны не надо было защищать Ленинград, а этот заявил, что в конце ее не надо было с боем брать Берлин. Довод у обоих один: жертвы! Зачем же, говорит, идти на жертвы, если тогда «война была уже практически закончена, Германия была обречена». Петр Ефимович тотчас подхватил: «Надо было взять осадой или другим способом». Каким другим, неизвестно. Может быть, ельцинским, то есть отключением электричества, воды и канализации, – так он выживал с госдач неугодных чиновников Зорькина, Коржакова, Скуратова… А лучше всего, выходит, осадой, то есть окружить город и ждать, когда немцы сдадутся или сожрут друг друга с голоду. А сколько ждать? Да сколько угодно. Чего спешить? Война-то практически закончена, Германия обречена.

Как интересно! Германия-то действительно была обречена, правда, не только в апреле – мае 45-го, но еще 22 июня 41-го, когда, как признал Гитлер, «немцы распахнули дверь в Россию, но не знали, что за порогом». А за порогом-то почему-то оказались не австрийцы со своим дрожащим Шушнигом (до восьмидесяти лет продрожал!), не чехи с суперинтеллигентным Бенешем, не люксембуржцы со своим блистательным герцогом, а великий народ во главе с великим Сталиным. Сей народ не желал быть рабом и имел для этого силу.

Ведь мудрец Киселев как считает? Война продолжалась 1418 дней, а закончилась 8 мая, Берлин же был взят 2 мая, то есть за 6 дней до безоговорочной капитуляции. А 6 – это 0,5 % от 1418, так что с точки зрения арифметической война тогда действительно «практически закончилась». Зачем же было спешить? Чего было лезть на рожон? Сиди и жди, когда наливное яблочко само упадет тебе на золотое блюдечко… Очень умно! Однако же ведь и немцы, не считаясь ни с какими потерями, страшно спешили взять не только Ленинград, но и Москву. Даже 3 декабря, за два дня до нашего контрудара, командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок докладывал Гитлеру: «Несмотря на неблагоприятные обстоятельства, я не теряю надежды. Еще остается небольшая возможность взять Москву. Все решит последний батальон». Вот как лезли из кожи, вот какая остервенелость – до последнего батальона! А казалось бы, чего суетиться, имея такой грандиозный территориальный успех? Остановись, посиди, выпей чашечку кофе, почитай «Убиты и прокляты» Астафьева, посмотри вдохновляющие киселевские «Итоги», подтяни новые силы, и уж после этого… Нет! Москва требовалась им позарез и немедленно. Да почему же? А потому, прежде всего, что здесь была еще большая, чем при расчете взять Ленинград, надежда сломить «славянский дух», после чего ожидалась «полная катастрофа». Так почему же и мы, штурмуя Берлин, не должны были думать о «тевтонском духе» и скорейшей «полной катастрофе» во имя сбережения многих жизней? Ведь это только теперь нам известно, что война кончилась 8 мая, а тогда никто не мог назвать даты ее завершения. Тут и уместно вспомнить «Войну и мир» Толстого, где один персонаж говорит другому: «Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя» (т. 4, ч. 4, гл. 8).

К вопросу о паразитах

Впрочем, речь не только о дате завершения. Иные головы до сих пор потрескивают в размышлениях о самом исходе войны. Вот упоминавшийся Борис Львович Васильев, член КПСС (1952–1989), лауреат Государственной премии и премии им. отца русской демократии Сахарова, автор знаменитых телепередач и одноименной книги «Клуб веселых и находчивых». Да еще и повести «А зори здесь тихие», которая так восхитила и ГлавПУР, и Комитет по Государственным премиям, и Госкино, осыпавших писателя наградами. Еще бы! В этой повести и в поставленном по ней С. И. Ростоцким фильме, после которого он получил звание народного артиста СССР, пять-шесть златокудрых и волооких девиц, до этого стрелявших из винтовки разве что только в тире или на стрельбище, наколошматили в лесном бою гору трупов немецких солдат отборного егерского полка. Да еще при каждом выстреле резво сигая с одного пенька на другой, лихо напевали:

Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить!
С нашим атаманом не приходится тужить!..

Девушек, конечно, очень жалко, особенно ту, которую играет пленительная Ольга Остроумова. Иные зрители, как начальник ГлавПУРа генерал Епишев, инда слез не могли сдержать. Вестимо, они, такие красавицы да умницы, едва ли не все погибли. Но какой урон нанесли врагу! Какая победа! Ее коэффициент, должно быть, как у Астафьева советских времен: 10:1 «в нашу пользу».

В эти победно-праздничные дни славы нашего оружия Борис Львович предавался сногсшибательным размышлениям о том, что ведь немцы-то из-за аккуратности своей просто между рук упустили возможность захватить Москву и разгромить Красную Армию. Как так? Да очень просто, говорит. Танкам оставалось полчаса хода до Москвы, вдруг – «кто-то из командующих, кажется Кейтель, объявил положенный техосмотр танков». Представляете, русская столица уже вот она, в руках, а тут приказ: «Глуши моторы! Открывай люки! Вылезай!» По уставу, мол, полагается все проверить – срок настал. Ну, заодно можно в деревенскую баньку сходить, побриться для парада на Красной площади. Известное дело, ведь у немцев все по параграфу… А русские с их безалаберностью и невоспитанностью – что им параграф! – возьми и вдарь со всего плеча как раз в сей момент, когда танкисты в баньках парились. И все рухнуло к едрене фене. И задумался Борис Львович, бывший член КПСС: закономерно ли это?.. А Кейтель, между прочим, никаким командующим не был, он – начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта.

Впрочем, еще за пять лет до размышлизмов о войне Бориса Львовича вышел «Дневник» такого же сорта патриота Нагибина Юрия Наумовича, кавалера ордена Октябрьской Революции, автора более чем тридцати киносценариев, в том числе фильма «Председатель», и множества книг, в том числе «Москва… Как много в этом звуке!». В этом «Дневнике», который его редактор и публикатор, продвинутый философ современности Юрий Кувалдин объявил гениальным, автор чистосердечно признавался: «Я по натуре – типичный паразит» (с. 76). Кто оспорит? Этот самопровозглашенный и общепризнанный паразит признался еще и в том, как он и его друзья ужасно негодовали на Гитлера за то, что у него не нашелся тот самый «последний батальон» для взятия Москвы со всем тем, чего так много в этом «звуке»… Здесь примечательно вот что: ведь паразит совсем не обязательно идиот, скорее, напротив: многие паразиты ужасно сообразительны и хитроумны, например Чубайс. Но в данном случае перед нами факт полного и гармоничного слияния того и другого в одном лице. Действительно, Нагибин, видимо, был идиотски уверен, что Гитлер, захватив Москву, не отправит его с другими евреями в лагерь смерти, а распорядится издать собрание нагибинских сочинений в 15 томах, как Ельцин – Астафьева.

Посильную лепту внесла в эту тему и столетняя Эмма Григорьевна Герштейн. В своих «Мемуарах» (Л., 1998), удостоенных то ли «Букера», то ли «Антибукера», она так изображает прифронтовую Москву: «В женских парикмахерских не хватало места для клиенток, «дамы» выстраивали очередь на тротуарах. Немцы придут – надо прически сделать» (с. 303). Кто же стоял в этих очередях? Есть основание полагать, что только знакомые дамы Нагибина да самой Герштейн…

Бег по дорожке невежества
на марафонскую дистанцию

Но вернемся к толстовскому персонажу Киселеву. Ведь он, умник, рассуждает так: Германия повержена, остался один Берлин, и на него прет буром Красная Армия, и во всей стране – никого больше. А между тем ему полезно было бы знать, что, во-первых, для защиты своей столицы немцы стянули 214 дивизий и 14 бригад общей численностью более миллиона солдат и офицеров, множество боевой техники. Гарнизон самого Берлина составлял 200 тысяч войск да 200 батальонов «фольксштурма». Во-вторых, история войн знает случаи сокрушительной неудачи наступающей армии именно у столицы противника, когда, казалось бы, полная победа уже в кармане. Именно такая неудача, даже гибель, постигла 13 сентября 490 года до нашей эры 20-тысячную армию персов в битве против 11 тысяч греков у деревни Марафон, что всего в сорока верстах от столицы Афин; так произошло 26 августа 1812 года с Великой армией Наполеона, получившей смертельный удар при Бородине под Москвой; так в августе 1920 года случилось и с Красной Армией у стен Варшавы; так было в декабре 1941 года с самими немцами у стен Москвы…

А в апреле – мае 1945 года в связи со смертью 12 апреля Рузвельта у немцев была особая надежда на замешательство среди союзников, на разлад между ними, на сепаратное соглашение с англо-американцами. Да и как не быть таким надеждам, если они вели тайные переговоры с немцами и в 1939 году, и в 1943-м, и в 1945-м… В-третьих, когда началась Берлинская операция, то к северу от него еще две недели продолжала сопротивление мощная группа армий «Висла». В книге «Воспоминания солдата» генерал Гудериан писал о том времени: «Немецкое командование намеревалось нанести мощный контрудар силами группы армий «Висла» с молниеносной быстротой, пока русские не подтянули к фронту крупные силы или пока не разгадали наших намерений». А к юго-западу от Берлина во время боев за него и позже, до 11 мая, продолжала борьбу не менее мощная группа армий «Центр». Так что наступающая Красная Армия, идя на Берлин, могла ожидать ударов и с севера, и с юга. И добавьте к этому теперь широко известный факт: в те дни Черчилль отдал тайный приказ собирать и хранить оружие разбитых и сдавшихся на западе немецких частей на случай возможного использования его позже этими же частями против Красной Армии. Наконец, надо заметить, что и до Киселева были стратеги, которые, как неподкупный фанатик правды Эд. Поляновский, внушали нам со страниц, например, прогрессивнейших «Известий» то же самое: «Берлин был обречен, войска союзников не собирались его штурмовать, он был наш во всех случаях». Во всех! Даже если бы мы плюнули и повернули обратно в Россию. Но все-таки лучше было сидеть и ждать. Такая уверенность у этого Поляновского, будто он собственной персоной вместе с папочкой Киселева сидел под столом то ли у Рузвельта, то ли у Черчилля, то ли у Эйзенхауэра в штабе союзных войск.