Избранное

– А это не моя.

– Как не твоя? – спросил Юрий Иванович так грозно, словно пытался уличить свою гостью в чем-то нехорошем.

Риточка молчала.

«Бр! Ерунда какая… – подумал Половиков. – Что ж это такое?» И сказал совсем неуверенно:

– Так ведь… Я подметал! Веником подметал. И вот там, под кроватью… – Он даже привстал. – У коробки с пустыми банками… И как раз после того, как ты у меня была…

– Угу! Была… – прошептала Риточка.

Все обрушилось не просто неожиданно, но настолько некстати, что Риточка лежала, боясь пошевелиться. Вроде бы надо было что-то говорить, наверное, даже кричать и обзывать негодяя самыми последними словами. Делать это оказалось невозможным по одной простой причине, – все душевные силы вдруг иссякли. Оставалось лишь лежать, глядя во все глаза в темный потолок и искать выход, как поступить. Не хотелось ничего: ни оставаться на половиковской тахте, ни уходить.

«И надо же так! – думал тем временем Юрий Иванович. – Вот влип, так влип. Черт бы их всех побрал с их заколками!»

– А! Так это ко мне летом гости приезжали, – радостно сказал Половиков. – Муж с женой! Из Орла! То-то, я помню, она все что-то искала.

– Не надо, – тихо попросила Риточка.

– Правда, она искала, – неуверенно сказал Юрий Иванович.

В том самом плане следственных мероприятий, который составил и тут же взялся осуществлять Стасик Клюев, самым сложным было проникнуть в его собственную квартиру и не попасться на глаза родителям. Ради этого пришлось сделать вид, что на улицу он больше не собирается: снять в прихожей шапку, пальто и башмаки. У себя в комнате Стасик долго копался в комоде, оставшемся после бабушки, и наконец, нашел старинный театральный бинокль в черном кожаном футлярчике.

Вторая часть плана удалась прошлогоднему чемпиону не хуже первой. Проявив массу сообразительности, он довольно быстро догадался не только о том, на какую сторону выходят окна квартиры № 148, но и о том, в каком именно подъезде дома напротив удобнее всего расположить наблюдательный пункт.

Зато дальше пошли сплошные разочарования. По всему восьмому этажу большие окна оказались либо темными, либо зашторенными. Лишь в одном из них меж плотных занавесок светилась желтая полоска, а в ней виднелся угол шкафа. На шкафу громоздилась белая голова и пушистый свисающий цветок.

Кухонные окна почти сплошь были не завешенными. Но ничего примечательного в них не происходило. Сидел за столом толстый старик в синей майке, что-то мыла над раковиной девчонка в белом халате. И дальше все такое же и в таком вот духе.

Большое окно той самой квартиры, которая интересовала Стасика более всего, было темно. Кухня светилась и просматривалась как на ладони, даже ложки на столе поблескивали. Но в кухне не было никого.

Риточка поняла, что надо уходить; правда, пока не решила, навсегда ли. Героиня наша уже достаточно пожила на свете и знала: от «уходов» мало проку. «Уходы» не могут помочь. Кроме вот этого негодяя, который сейчас вольготно разлегся рядом, у Риточки на нынешнем этапе ее жизненного пути не было никого. Никто и нигде нашу героиню не ждал. И ей стало так нестерпимо обидно, что она поднялась с половиковской тахты быстро и резко, заставив Юрия Ивановича вздрогнуть.

Одно из окон восьмого этажа перестало быть черным. Окно ожило и забрезжило чахлым, бледным светом. Стасик покрутил ролик старинного бинокля, свет вначале помутнел, но тут же прояснился. Происходящее в комнате скрывалось за шторой. А на кухне, в прозрачном свете не было никого.

И вдруг в глубине кухни, там, где начинался коридор, темнота на мгновение исчезла: откуда-то сбоку просиял яркий прямоугольник, и в нем мелькнуло, словно метнулось, нечто округлое и румяно-белесое. Стасик вздрогнул и потерял пятно из виду, а когда снова навел бинокль, ничего уже не было. Воссоздал увиденное в воображении и с растерянностью подумал: «А при чем тут, в сущности, голая попа? При чем? Нет, просто какая-то абстракция!». Как азартно ни крутил он ролик бинокля, ничего удивительного в коридоре более не наблюдалось.

И сплошным разочарованием было видеть, как в светлом прямоугольнике возникла тетка в черном свитере. Постояла и ушла.

Вслед за ней на кухню заглянул тот самый бородатый дядька и выключил свет.

Стасик был уязвлен и почувствовал себя обманутым. Пробежал взглядом по окнам восьмого и сопредельных этажей, но ничего примечательного не обнаружил нигде.

Риточка шла по двору, опустив голову и не слишком тщательно обходя лужи. Да и разглядеть их в темноте было мудрено. Половиков плелся за своей гостьей, отставая на полшага, как будто пытался ее догнать и заглянуть в лицо.

«И вот, ухожу и, может быть, не приеду сюда больше никогда», – рассуждала Риточка. – Наверное, незачем сюда возвращаться. И не надо из-за всего этого переживать. Недостоин тут никто моих переживаний. Но сама виновата. И вообще – надо было бы мне с ним построже. Зря стала его распускать… Эх, его бы…»

И с вернувшейся к ней решительностью Риточка подумала: «Взять, что ли, и родить от этого дурака…».

Половиков несколько раз порывался что-нибудь сказать своей гостье; что-нибудь приятное, даже ласковое. Но вот беда – это могло оказаться очень некстати. И он шагал рядом с Риточкой, страдая и не находя возможности что-либо предпринять ради примирения.

«А ведь она – баба и вправду неплохая, коря себя за неуклюжесть, – рассуждал Половиков. – Спокойная, некрикливая и неизбалованная. Ну, купил бы я ей в другой раз туалетного мыла. Тоже мне, проблема! И еще эта чертова заколка! Дернуло меня за язык! Нет, жаль, если Ритка пропадет навсегда. Это она зря. Подумаешь, кто-то что-то у меня оставил. Даже не помню, когда и было. Наверное, уже месяц назад. А она – конечно же, неплохая. И если бы собралась рожать, может быть, я бы на ней и женился».

Стасик Клюев стоял на тротуаре и смотрел вслед объектам своих наблюдений с сожалением. Обидно было и то, что они быстро ушли, и то, что он так до конца и не понял: а что, собственно, они между собой замышляли. Но определенные подозрения у прошлогоднего чемпиона все же возникли.

Риточка и Половиков прошли мимо Стасика, не обратив на него внимания, даже не припомнив, что кто-то заходил к ним с рыжим котом на руках, – настолько они были захвачены собственными размышлениями. И, конечно же, они не могли догадаться, что появлению на белый свет этого мальчишки предшествовали точно такие же рассуждения его собственных родителей. Все там было: и выяснения отношений, и уговоры, и угрозы, и звонки материных подружек отцовским приятелям.

Стасик опять задумался над сегодняшними происшествиями, но ни к какому однозначному выводу так и не пришел. Впрочем, это его нисколько не расстраивало.

Нет, что ни говорите, а весела, весела жизнь, рассуждал прошлогодний чемпион. А главное, все в ней как-то само собой и само по себе.

И хотя слово «случайность» произнесено не было, но ощущал Стасик именно его…

Конечно же, случайность! Вот что торжествует! Вот что правит бал!

Так да здравствуют случайности! Свершения, творения и дела голубоглазого Случая. И да не иссякнут они не токмо, покуда разлетаются в пучине пространств песчинки галактик, и белый свет льется на бледно-синюю землю, но и потом! Потом!

Все было бы прекрасно, только кот куда-то пропал. А как был бы кстати. Как славно было бы сказать, что и он нечто такое понимал и чувствовал. И прекрасно знал цену случайностям.

Сюжет, разумеется, решительно требует присутствия кота в последних строчках. Но нет его! Пропал! Так что придется – без него.

Вот, собственно, и все. Рассказ закончен наш. Ну, идейка, конечно же, мелка; да и изложено – так себе. А, ладно…

В не наше время

Я смотрел по сторонам, удивлялся и вздыхал. Нашего поселка не было. Вместо него стояли белые и серые высотки, а между ними доживали свой век последние деревья прежних дивных яблоневых садов.

Мне было, чему изумляться, а приятель жил неподалеку, и ко всему этому давно привык.

– Надо же, ничего не осталось, – сказал я.

– Да-а, вон, на моем месте какой домина стоит, – отозвался приятель. – Только сосны остались возле тротуара. Яблони все засохли. А когда Ленка маленькая была, мы сюда за яблоками ходили. Дед в год моего рождения яблоню посадил… А Ленка в этом году замуж вышла.

– Поздравляю, – сказал я.

– Сначала Ленка за парня из своего института собиралась, – сказал приятель. – Даже платье сшила. И вдруг за день до свадьбы хватает платье и с этим Сережкой к нему в Новосибирск. Родители того парня к нам прибежали. Кричат. Мы-то что можем? Сами ничего не знали. Ленка без нас решила.

– А сейчас как живут? – спросил я.

– Ничего, нормально. Сережка – парень неплохой.

Я слушал историю о дочке приятеля моих детских времен, смотрел на то, что осталось от нашего поселка, и казался самому себе удивительно древним, помнящим такие стародавние времена, после которых уже успело вырасти целое поколение.

Возле одного из подъездов на лавочке сидели две пожилые женщины и старик. Женщины разговаривали, повернувшись друг к другу, а старик сидел молча, держал в руках палку и неподвижно смотрел перед собой.

Мы подошли поближе и я узнал в одной из женщин тетю Тоню. Остановился перед ней, но не успел ничего сказать. Она заговорила первой.

– Ой, это вот кто! Ну, конечно! Вылитый отец! Похож как! Да? – Она обращалась к соседке по скамейке.