Во сне и наяву

Голос был новый, он не принадлежал ни одному из тех, кто орал «Держите вора!», грубоватый и молодой.

– Стой, тебе говорят!

Я помчалась еще быстрей, хотя это уже было невозможно. Грохот за спиной стремительно приближался. Я почувствовала, что задыхаюсь, позвоночник прошила острая боль.

– Да куда ты несешься, дура! – Сзади на мое плечо опустилась чья-то каменная ладонь. Ноги тут же обмякли, сделались ватными, а перед глазами, как накануне, стало стремительно чернеть.

– Эй, не валяй дурака! – строго сказал голос в самое мое ухо, но обладателя его я не успела рассмотреть, проваливаясь в темноту все глубже, словно в бездонный колодец. – Эй!

Меня слегка тряхануло, мрак сразу рассеялся. Затем я почувствовала, как ноги отрываются от земли. Кто-то держал меня на руках, моя щека прижималась к шершавой, крепко пахнущей табаком материи.

– Елки зеленые, да ты ж мокрая насквозь! – Тон у преследователя стал мягче, участливее. Я слегка приподняла ресницы и увидела прямо перед собой круглое курносое веснушчатое лицо. Серые глаза в коротких ресницах смотрели на меня с недоумением и тревогой.

– Малая, у тебя родичи-то есть? – Парень осторожно вернул меня в вертикальное положение, на всякий случай поддерживая за плечи, опасаясь, видно, чтобы я не рухнула вниз носом.

– Есть. – Я не узнала своего голоса, до того он был писклявым и тоненьким.

– Кто, мамка или папка?

– Оба.

– Что ж они, гады, отпускают тебя на улицу в такую стужу, почитай, голышом? Или врешь? – Парень глянул на меня с подозрением и нахмурил рыжеватые брови.

– Не вру.

– Ты кошелек у гражданки свистнула? – вдруг совершенно беззлобно спросил он. – Скажи, не бойся, ничего не будет, я обещаю.

Я отчаянно замотала головой и шмыгнула носом.

– Ну ладно, ладно, – парень поспешно кивнул, – не реви, верю. А чего тогда ты к ней приставала?

– Х-хотела п-попросить, чтобы она мне… денег дала. – Зубы мои помимо воли начали выбивать дробь. – Чуть-чуть…

– Вот чудачка. – Парень хмыкнул. – Зачем это тебе вдруг деньги понадобились?

Я молчала, глядя под ноги, и тряслась на продувном ветру. Парень, кажется, смекнул, в чем дело, во всяком случае, понимающе покачал головой.

– Квасят, что ли, твои предки? – И так как ответа не последовало, подтвердил: – Понятное дело, квасят. А то бы ты здесь не шастала в такой куртенке. – Он задумчиво потеребил пальцами по-детски пухлую нижнюю губу. – Ну и что с тобой делать теперь? А?

Я растерянно пожала плечами.

– Бледная ты, аж жуть. – Парень моргнул белесыми ресницами. – Замерзла или болит что-нибудь?

– Болит, – шепотом проговорила я.

– Живот?

– Спина.

– Спина – это серьезно, – авторитетно произнес парень. – Ты вот что, слушай сюда. Давай я тебя в отделение отведу. Там есть инспекторша специальная, для несовершеннолетних. Пусть она тобой займется, если надо – в больницу отправит. Давай, а?

Я подумала: лучше бы он дал мне тридцатку и отпустил восвояси. Тогда можно было бы вернуться домой, и мать не стала бы меня колотить, а дала горячего чая и сосиску с капустой.

Однако вслух озвучить свои мысли я не решилась и по-прежнему тупо молчала.

– Ну чего ты артачишься? – принялся уговаривать меня парень. – Хреново же тебе дома, ведь так? Ну вот, а там тебе помогут, накормят, вещи теплые выдадут.

«Там» могло означать только одно – в детдоме. В самом деле, куда еще могли направить из детприемника, куда так соблазнительно звал меня веснушчатый спаситель?

Я потихоньку отодвинулась от парня, сначала на полшага, потом еще.

– Вот дуреха, – рассердился тот. – Ты ж замерзнешь намертво. Топай тогда домой, я провожу.

– Нет.

– А ты, гляжу, упрямая. – Он внезапно усмехнулся. – Зовут-то как?

– Василиса.

– А меня Валерка. Дембель я, вчера только уволился. Вот к мамаше спешил, да ты тут вклинилась. Смотрю, скачет, как угорелый заяц, и все по лужам. А ботинки-то… – Парень выразительно присвистнул и махнул рукой. Помолчал немного, потом решительно сжал мою закоченевшую ладонь. – Хватит дурить, малая. Надо идти. Ты сама прекрасно понимаешь, нельзя тебе так. В следующий раз побежишь – мигом сцапают и разбираться не будут, виновата или нет. В лучшем случае в обезьянник свезут, в худшем – морду набьют. А в тебе и так душа еле держится.

Я слушала его негромкую убедительную речь и чувствовала, как невыносимо, нестерпимо ноет спина. Пожалуй, он прав, этот рыженький сероглазый солдатик, – деваться мне некуда. Да, кажется, я и пары шагов не смогу сделать самостоятельно. Ну не помирать же, ей-богу.

– Что, уговорил? – Парень улыбнулся. – Вот и умница. Да не опасайся ты так, что уж кругом, звери одни сидят? Помогут тебе, вот увидишь. Раз с родителями не повезло, нужно самой на ноги вставать, как еще быть-то? Топать можешь или понести тебя?

– Сама пойду, – выдавила я, с трудом разжимая пересохшие, потрескавшиеся губы.

– Ну и айда. – Он секунду колебался, затем расстегнул солдатский ватник и набросил мне на плечи поверх куртки.

3

– Имя, фамилия! – Смуглая тетка с черными усиками над верхней губой и курчавой, как у овцы, шевелюрой, склонилась над разграфленным листком, хищно нацелив в него блестящую авторучку.

– Демина Василиса.

– Громче, не слышу! – рявкнула усатая.

Я стояла перед полированным письменным столом и молча смотрела на темные колечки волос у нее надо лбом.

Инспекторша подняла усталое желтоватое лицо и близоруко прищурилась.

– Повтори погромче. Ты очень тихо говоришь, я не расслышала. Запишу неправильно, потом будет морока.

– Пусть она сядет, – мягко попросил Валера. – У нее спина болит.

– Садись, – усатая кивнула на желтый обшарпанный стул. – Голова не кружится?

– Кружится.