Все личное. Статьи и рецензии 2017 года

«На широком косогоре, у самого устья бурливой Керети раскинулась деревня Кереть, нежилая. Раскинулась и лежит. Лежат на земле останки домов, еле угадываемые в высокое густой траве, разнузданно расцвеченной желтыми, синими, белыми пятнами роскошных луговых цветов. Лежат на погосте старые поморские кресты, сквозь белесое древнее дерево которых проросла многолетняя брусника. Лежит тихо, незаметно фундамент большой церкви, что раньше гордой белой птицей, вот-вот готовой взлететь, окрыляла всю округу восторгом светлой радости. Неясными, размытыми террасами лежат бывшие улицы – верхняя, нижняя, средняя. Внизу синеет равнодушное Белое море. На том берегу залива развалились останки судоверфи. Над всем этим носятся чайки».

Да, по моему мнению, книга прекрасная и главное полезная. И я всем советую ее прочитать. (Это не реклама именно данного полиграфического изделия – журнальный вариант «Голомяного пламени» легко найти в Интернете на бесплатных сайтах.) Но у меня возникает вопрос: действительно ли это произведение написано в форме романа?

Тут я хочу поразмышлять без укора автору, редакторам «Октября» и издательства. Для себя, так сказать. Быть может, кому-то мои размышления окажутся полезны.

В последнее время (да и не только в последнее) идут дискуссии о будущем романа. Каким он должен быть, как может видоизмениться в эпоху сначала радио, потом кинематографа, затем телевидения, мобильников с СМС, интернета с его соцсетями, в которых не приветствуются тексты, где много «буков»…

Крепнет мнение, что толстый роман – анахронизм, что вернуться к романной форме позапрошлого века невозможно. Читатель, мол, попросту не осилит семь сотен страниц убористого текста, запутается во множестве персонажей, в нескольких линиях.

Впрочем, эти утверждения опровергаются интересом (хоть, скажем прямо, не массовым) к толстым книгам, длинным историям. Да и романов, подобных, например, «Каменному мосту» Александра Терехова на книжном рынке сегодня очень и очень мало. То ли издатели не берут, то ли писатели не отваживаются писать большое (что вероятнее).

Конструкция «Голомяного пламени» (да, замечу, что «голомяное пламя», это радуга, лежащая на морской поверхности) сложна. Текст состоит из нескольких десятков главок, некоторые короткие, по две-три страницы, некоторые страниц по пятнадцать – двадцать. Хронология нарушена – из 1975 года мы попадаем в 1913-й, потом переносимся в 1943-й, следом – в 2003-й…

Сюжет не столько понимаешь, сколько ощущаешь. Вот и редактор «Октября» Валерия Пустовая пишет в анонсе журнальной публикации: «Его можно читать одновременно как исповедь, травелог и притчу».

Главный герой вроде бы есть – Гриша, которого мы видим ребенком, подростком, молодым человеком, крепким мужиком… Но почти на равных с ним в романе действует некто, рассказывающий от первого лица, хотя это явно не повествователь. К тому же и Гриша иногда рассказывает сам, становится первым лицом… И Гриша с товарищами, и этот «некто» с приятелем схоже путешествуют по Белому морю, рыбачат.

Лишь однажды они пересекаются. И то не напрямую, а через третьих лиц: «Тут до вас позатот год приходили двое. Тоже на байдарке, – продолжат рассказывать байки Михаил. – Так с самого Кольского полуострова пригребли. Из Ловозера по Поною спустились да вдоль Терского прошли. Худые, грязные, голодные. Байдара штопана-перештопана. Как живы остались, не знаю. Володя одного звали, второго не помню. Решили путь Варламия Керетского пройти, придурки. Повезло им, что выбрались. Без царя в голове да без Божьей помощи далеко загрести можно. В самое никуда…»

В одном, кажется, месте книги, и то вскользь указано, что парень Колямба из главок о 30-х годах и старик Саввин – одно лицо… Тормозят чтение тексты о Варлааме Керетском (взятые из антологии древнерусской литературы), набранные к тому же в старой орфографии. Может быть, их стоило вплести в современность, а не делать отдельными главками?

Вообще почти каждая главка – практически готовый рассказ. Это отметила и та же Валерия Пустовая, и прозаик Илья Кочергин («…Пакет рассказов, подвергшийся сварке, а затем многократной перековке – как дамаск»), и, с оговорками, критик Андрей Рудалев, и многие другие, отозвавшиеся на «Голомяное пламя».

В книге есть развитие, но и в хорошем сборнике рассказов тоже имеется свой внутренний сюжет. Важнее, что Дмитрий Новиков именно этим произведением доказал, что он рассказчик от Бога. Как справедливо заметил Кочергин, роман «написан языком рассказа и рассчитан на медленное чтение». Действительно, текст очень плотный, нет необходимых для романной ткани страниц вроде бы пустоватых, проходных, но дающих отдых читателю. Время от времени «Голомяное пламя» откладываешь, переполненный впечатлениями, художественной мощью… Быть может, поставив хоть и трудный, но удачный опыт в написании произведения в крупной форме, Дмитрий Новиков вернется к рассказам. Другой вопрос, что сборники рассказов сейчас издают неохотно, премиальные институции обращены к романам и тому, что романы напоминают…

Дмитрий Новиков начинал как автор «городской прозы». В первой своей книге, появившейся на прилавках московских книжных магазинов, «Муха в янтаре» (2003), были рассказы о горожанине, придавленном домами, обязанностями, зажатом правилами городской жизни. Грустные, пронзительные вещи. «Рубиновый вторник», «Там, где зимуют тритоны», «Чувство, похожее на блюз». Городские мысли, городские пейзажи, городская тоска…

Правда, природа появляется уже в той книге. В рассказах «Куйпога» и «На Суме-реке». Но природа скорее не врачует горожанина, а добивает своей силой, тайной.

Через два года вышла книга «Вожделение», в которую вошли новые рассказы, в том числе и «Другая река», который позже стал частью «Голомяного пламени». А книгу «В сетях Твоих» (2014) можно назвать собранием эскизов к будущему роману.

По сути, Дмитрий Новиков прошел путь многих своих старших товарищей по писательскому цеху – от города к природе, от асфальта к почве. И не только как писатель, но и как человек – уроженец и житель Петрозаводска, он всё дольше живет за его пределами в построенном своими руками доме, о чем очень хорошо написано в очерке «Строить!»

Новиков не теоретик, не публицист, но «Голомяное пламя» – абсолютно почвенническое произведение. Правда, в отличие от почвенников прошлых поколений, автор видит лишь «останки» деревень; людей, живущих на почве и почвой, этот «виноград земли русской», можно пересчитать по пальцам. В реках и море почти не осталось благородной рыбы…

То, о чем горевали писатели-деревенщики сорок-пятьдесят лет назад, что пытались спасти, кажется, погибло окончательно. Впрочем, нет. Людей выталкивают из городов разные силы, а в основном инстинктивная тяга жить на земле, своим хозяйством. Это находит отображение и в литературе. К примеру, в произведениях Бориса Екимова, Михаила Тарковского, Андрея Антипина, Ильи Кочергина… И это отрадно. Вообще русская литература – не о городах. Вернее, город в ней – нечто инородное, страшное, противное природе. По большому счету, даже сейчас, когда по статистике две трети россиян живут в больших городах, литература относится к городу по-прежнему.

Большинство героев «Голомяного пламени» – туристы. То есть, люди, приехавшие на время из города к Белому морю. Поплавают на байдарках, порыбачат и вернутся обратно. Правда, наверняка вернутся другими, и, может, для того чтобы собрать вещи и уехать уже надолго в те обезлюдевшие деревни, где жили их деды, прадеды.

Хочется прочитать об этом у Новикова. Увидеть то же Белое море, ту же Кереть глазами не туриста, а укоренившегося обитателя.

А пока еще один отрывок из книги. По секрету признаюсь – чтоб заманить возможного читателя этой заметки в саму книгу. Найти, прочесть целиком.

«Самцы к нересту лошать начинали, ярко-красные, нарядные становились. За самочкой несколько их увивалось. И бились они, дрались молодецки, удаль свою и уважение этим выказывая. Она же выбирала одного и с ним начинала гнездо строить. Где-нибудь на перекате речном, где галька да песок на дне да вода неглубокая, чтоб солнышко прогревало, нароют они холм большой, да туда она икринки и вымечет.

Еще когда стадо вверх по реке идет, всю мелкую рыбу оно убивает, всех скользких до икры охотников. И не ест их, а деды говорили – «мнёт», убьет и выбрасывает. Самка после радости своей обратно в море скатывается, отъедаться да следующего раза ждать. Самцов же часть икру остается охранять. Другие же тоже в море. Только наряд свой теряют тогда, худеют страшно – скелетина с большой головой. Вальчаки они тогда называются».

    Январь 2017

Между котельной и подъездом

Илья Константинов. Мятежник. М.: ПЕНТА, 2016

Очень трудно, а может, и невозможно определить рамки, разделяющие документальную прозу и художественную, сказать, что вот это фикшн, а это нон-фикшн. К тому же между ними возникли и довольно бурно развиваются (впрочем, возникли, наверное, еще на заре литературы, но в последнее время активно вводятся в литературоведение) not fiction, faction…

Может, и не нужно делить, определять, хотя это в природе читателя – ему хочется знать, было ли это на самом деле или автор всё выдумал; было ли так или не совсем так…

Не стану касаться зарубежных литератур, взгляну на нашу, русскую. Точнее, на крошечный ее временной отрезок. Вот писатели-эмигранты первой волны. Во многом ради денег большинство из них пишут этакие беллетризированные воспоминания о литературной жизни России 00 – 20-х годов. Бунин, Георгий Иванов, Ходасевич… Георгий Иванов особенно активно эксплуатировал эту тему, используя один и тот же сюжет в нескольких очерках, вольно или невольно переиначивая его. И сколько критики, а то и брани, обвинений во лжи выслушал…

Или возьмем оставшегося в Советском Союзе Мариенгофа. Его книгу «Роман без вранья». Множество известных имен, и в первую очередь главный герой – Есенин, узнаваемые из произведений других авторов факты, реалии, но каждый (или почти каждый) исследователь того периода, о каком писал Мариенгоф в своей книге, отшатнется в негодовании, если вы заговорите с ним о «Романе без вранья», закричит тонким от возмущения голосом: «Это – враньё»! Вранье без романа!» Да и современники встретили книгу Мариенгофа более чем враждебно – автор на долгие годы стал изгоем.

Или вот сверстник Иванова и Мариенгофа Валентин Катаев, которому довелось дожить до вегетарианских времен так называемого застоя, а вернее – до старости, когда опасаться было уже не очень нужно. И он выплеснул несколько главных, по моему мнению, произведений своей жизни. В том числе и роман «Алмазный мой венец», где под прозрачными псевдонимами, а точнее прозвищами, вывел многих писателей 20-х годов. И тоже попал под каток обвинений во лжи, хотя свидетелей описанных (или выдуманных) событий к тому времени практически не осталось. Возмущались дети и внуки легко узнаваемых прототипов, почитатели, литературоведы. (Позднейшие исследования доказали, кстати сказать, что почти всё Катаевым взято из действительности, а не порождено старческим воображением.)

А вот Василий Аксенов, на закате жизни написавший роман «Таинственная страсть» о своих современниках-литераторах. Тоже обвинения, скандалы, издательские купюры без ведома автора, находящегося, впрочем, к тому времени в бессознательном состоянии… Новую жизнь скандалу дала экранизация «Таинственной страсти», где сценаристы поработали более чем вольно…

Но – главное. Читать все эти произведения интересно, интереснее любой, даже самой талантливой беллетристики, самой глубокой и умной художественной прозы… Известные прототипы, или тени известных, известные приметы времени, обстоятельства, многие ситуации, и всё это документальное (или же псевдо-документальное) описано художественным языком.

О политике таким же методом написано значительно меньше, чем о творческом мире. Хотя интерес к политическим процесса, к фигурам, участвующим в них куда больше, чем к литературному процессу, богеме. Может быть, это можно объяснить тем, что изнутри о политике писать по существу некому – или писательского дара с гулькин нос, или страшно рассказать обо всем начистоту (а тем более правдоподобно пофантазировать на тему действительно произошедшего). Даже мемуары политики-пенсионеры пишут по большей части настолько сухие и пресные, столького не договаривают, что возникает вопрос: а зачем написали-то?

…После этого длиннющего, но, как мне кажется, оправданно длиннющего, введения перейду к сути – расскажу о книге Ильи Константинова «Мятежник».

Думаю, многие запомнили этого бородатого депутата Верховного Совета России 1990—1993 годов, одного из лидеров обороны Белого дома в октябре 93-го…

Судьба Константинова типична для социально активного человека тех первых лет так называемой «новой России» – России, во многом насильственно брошенной в начальную стадию капитализма со всеми ее ужасами и озверением.

Перестройку он встретил кочегаром одной из ленинградских котельных. Вошел в круг радикальных демократов – Марины Салье, Анатолия Собчака, Галины Старовойтовой, – а через неполные пять лет упоминался в СМИ исключительно в одном ряду с Макашовым, Баркашовым, Анпиловым… Ночь на 5 октября встретил в случайном подъезде, куда забились бывшие защитники Дома Советов…

События этих пяти лет – между котельной и подъездом – и составляют содержание романа-хроники «Мятежник», занимающего основной объем одноименной книги.

Это ни в коем случае не мемуары, а действительно роман (ну, может быть, если судить слишком строго, – повесть). Повествование ведется от первого лица, главного героя зовут так же, как и автора, среди персонажей есть Ельцин, Руцкой, Хасбулатов, Макашов, Немцов, Зюганов, Лимонов, но язык вполне художественный, много прямой речи, есть лирические отступления, находится место и сатирическим штришкам, самоиронии.

Наверняка историки и очевидцы тех событий найдут в романе Константинова неточности, но, на мой взгляд, это вполне исторически достоверное произведение. А главное, это исследование процесса изменения восприятия людьми того, что происходило в стане и со страной, отношения к главной надежде демократов (а демократами в конце 80-х были чуть ли не все) Борису Ельцину. Константинов проводит исследование на себе – защищавшем Дом Советов с Ельциным внутри от ГКЧП в августе 1991-го, а в сентябре – октябре 1993 года – того же Дома Советов от Ельцина и его сторонников…

Не стану пересказывать сюжет «Мятежника», спойлерить, как говорится. Надеюсь, у книги будет читатель, она этого достойна. Тема, конечно, тяжелая, но читается легко, с увлечением. Да и само время тогда было увлекательным – страшным и увлекательным. Иногда даже не верилось, что всё это происходит на самом деле, в реальности…

Что называется, для затравки, приведу два отрывка из романа.

Вот о первом за много десятилетий явлении триколора на официальном мероприятии (на дворе май 1990 года), который через год с небольшим станет государственным флагом России:

«…Двое депутатов-москвичей, из числа демократов, установили на своих столиках трехцветные бело-сине-красные флаги времен Российской империи.

– Позор! – кричал в микрофон кто-то из «Коммунистов России», – в зале заседаний Съезда народных депутатов Российской Советской Федеративной Социалистической Республики я вижу флаги власовцев – пособников фашизма, предателей русского народа. Требую удалить фашистскую символику из зала!

– Прошу убрать постороннюю символику из зала, – не слишком уверенно затараторил председательствующий.

– Это флаг не пособников фашизма, это флаг государства российского, – горячился один из москвичей. И, между прочим, это флаг Российской республики, существовавшей с февраля по октябрь 1917 года; республики, уничтоженной в результате кровавого большевистского переворота!

– Да что с ними разговаривать, – дюжий коммунист бросился к флажку, пытаясь его сорвать.