По пути в Лету

Нынешнюю Церковь критикуют, что и она, после всего, не смотря ни на что, тоже срастается с государством. Но Церковь, судя по всему, живёт другими временными измерениями, и для неё не только патриарх Тихон, но и времена Ивана Грозного, Петра Первого не такое уж отдалённое прошлое. Тогда Церковь вставала на дороге государей, видя жестокость их действий, и к чему это приводило… Церковь наверняка не хочет повторений.

Иоанн Кронштадтский выступал как новатор, но это новаторство хоть и было осторожным, постепенным, вызывало неудовольствие и подозрение у вышестоящего «начальства». Павел Басинский довольно подробно останавливается на советах отца Иоанна прихожанам чаще причащаться, на общих исповедях, Доме трудолюбия, чудесных исцелениях, которые многими иерархами, особенно поначалу, воспринимались как мошенничество… В представлении народном отец Иоанн почитался святым при жизни, а спустя восемь десятилетий после кончины был канонизирован Русской православной церковью… Сама Церковь, чуть не погибнув в 1920 – 1960-е, возродилась и стала, судя по всему ещё богаче и крепче, чем сто лет назад, но праведных в её организме, как и сто лет назад, кажется, очень и очень мало…

Толстой же стремился вернуть Церковь во времена первых десятилетий христианства, когда Иисус Христос воспринимался живым, земным человеком, когда внешнего было очень мало, зато внутренняя вера была небывало сильна. Когда каждый христианин был готов смертью смерть попрать. В том мире, в котором жил Толстой, он не видел настоящего христианства, зато наблюдал постоянные отступления от Христовых заповедей.

Ключевым моментом его реального отпадения от Церкви (и одновременно начала войны с государством) стала, судя по всему, казнь революционеров, взорвавших Александра II. Вскоре после их ареста Толстой написал Александру III письмо, в котором обратился к нему «как человек к человеку» с просьбой не «убивать» людей.

Павел Басинский недаром несколько раз в книге возвращается к этому письму – оно явилось толчком порвать Толстого и с Церковью, и видеть в «царях и министрах» врагов народа.

Впрочем, само письмо (то есть, его сохранившийся черновик) написано вполне миролюбиво, хотя и вызывающе, так как Толстой «откровенно предлагал императору сделать выбор между божьим и кесаревым, при этом само собой предполагалось, что статус царя – не божий»… Александр не ответил Толстому – один экземпляр письма перехватил Победоносцев, второй, брошенный (а может, и не брошенный) Страховым в дворцовый почтовый ящик, тоже, видимо, не дошёл до адресата… Революционеров повесили – Церковь поддержала казнь, – в России, по существу, началась та гражданская война, которую Толстой и предрекал в своём письме.

Постепенно слог статей Толстого становился жёстче и жёстче, они всё больше напоминали ультиматум…

История показала, что общество услышало Толстого, и в феврале 1917-го сами монархисты бросились к Николаю II с требованием отречься от престола. Но уже и отречение не спасло от братоубийственной бойни – узел ненависти затянулся слишком сильно. Пришлось разрубать…

Толстой верил в человека. Верил, что если его не бить, не заставлять убивать другого, не развращать, не дурачить, «оставить в покое», то он проживёт свою жизнь счастливо, умно, с пользой народу. С одной стороны, чтобы человеку стало так житься, нужно, по Толстому, совсем немного, а с другой стороны, требовалось изменить не только человеческое общество, но и человеческую природу.

Можно утверждать, что пока его идеи потерпели крах – не стану углубляться в дебри истории, но Россия всё такая же, какой была и при царях, и при генсеках, Церковь, пройдя через страшное испытание 20-х – 30-х годов (имею в виду не столько даже репрессии, сколько разнообразное «обновленчество»), восстановилась. Ослабление давления государства на народ тут же давало и даёт возможность раскрыться, в первую очередь, тёмной стороне многих и многих.

Но сама попытка Толстого – великая веха в истории человечества. Его деятельность последних трёх десятилетий – не поддаётся осмыслению. И потому такие исследования, как книга Павла Басинского, необходимы. Ещё и ещё, десятки, сотни. Они двигают нас в правильном направлении.

…Сейчас, заканчивая этот свой текст, я поискал отзывы на «Святой против Льва». Их, к моему удивлению и сожалению, очень мало. А книга в продаже около двух месяцев. То ли критики тщательно пишут свои рецензии и статьи, то ли опасаются вступать в дискуссию. Ведь оценкой стиля, архитектуры произведения в данном случае не обойтись – придётся поговорить о большем. А это рискованно. Но, по-моему, необходимо.

И в заключение – два замечания.

В тексте книги есть такая деталь: критик Стасов пренебрежительно отзывается об Иоанне Кронштадтском и называет его «попом» за что получает резкий ответ Толстого. Можно решить, что Стасов был противником отца Иоанна. Но на одной из фотографий, которыми проиллюстрирована книга, названной «Отец Иоанн среди почитателей в Санкт-Петербурге», вблизи него сидит и Стасов… Хотелось бы узнать об отношении критика к священнику. Тем более что параллель Лесков – Иоанн Кронштадтский показана Павлом Басинским довольно подробно.

И ещё.

Автор книги «Святой против Льва» не мог не вспомнить главы романа Толстого «Воскресение», в которых показана служба в острожной (а не «пересыльной» как у Басинского) церкви – «единственное (но крайне важное!) исключение» из «правила» Толстого не создавать «отрицательного, а тем более карикатурного образа священника». Басинский называет высказывания Толстого о Евхаристии в романе «кощунственными», «вульгарными», «злосчастными», написанными «в состоянии крайнего раздражения на Церковь», отказывает им в художественности.

Бесполезно спорить с оценками автора, но всё же хочу обратить его внимание (а Басинский тонкий и умный литературный критик), что главы эти не являются неким вставным куском в «Воскресении», а вполне органичны и даже необходимы.

В восьмидесяти страницах перед ними есть глава Пасхальной заутрени, где церковная служба, священники описаны совершенно иначе. Эта глава поражает своей чистотой, и эта чистота закономерна – ещё чист Нехлюдов, чиста Катюша Маслова, чист мир вокруг них… Вернись к чистоте Толстой через восемьдесят страниц, и читатель бы ему не поверил. Нет чистоты в насильственно собранных в церкви людях, отвернувшихся от Бога и, видимо, нет Бога в этой церкви – остался только механизм обряда.

Может, и «кощунство», но художественное произведение строится по особым законам.

И дальше на протяжении нескольких сотен страниц Толстой показывает, как люди возвращаются к Богу. Нехлюдов, например, обретает его в номере сибирской гостиницы, открыв подаренное «англичанином» Евангелие… Таким образом Толстой создаёт вполне логичную цепь: чистота – грязь и бессмысленность – смысл.

Конечно, оценка Павла Басинского «кощунственных» глав «Воскресения» – частное мнение. Хотя в нынешних условиях стоит учитывать, что частное запросто может стать общественным: десять-двадцать подобных отзывов авторитетных людей, и вполне возможно «Воскресение» станут печатать без этих глав. Никакой цензуры, а просто – «издание 1899 года». И это не так уж фантастично: немало российских ребятишек знают теперь Пушкина как автора сказки «О купце Остолопе и работнике его Балде». И попробуй им докажи, что Пушкин такой сказки никогда не писал – книжка есть, активно распространяется, пользуется спросом. Того гляди – в пушкинскую библиографию попадёт.

Май 2013

Кто теперь раскадрует наш ад?

Когда умирает известный человек, почти всегда пишут: «безвременно ушедший», «невосполнимая утрата»… Эти слова давно стали неким некрологовским штампом.

Но какие другие слова подобрать в случае Алексея Балабанова? Умер неожиданно, в пятьдесят с небольшим, и утрата такого режиссёра действительно невосполнима. В нашем бедном на художников кинематографе возникла ещё одна пробоина, задраить которую вряд ли получится…

Балабанов начал в 80-е короткометражками о рок-музыкантах. Закончил фильмом с Олегом Гаркушей – лицом группы «Аукцыон» – в главной роли. На всём творческом пути Балабанову сопутствовала рок-музыка. Но он и показал её трансформацию, вырождение. Неспроста киллера в «Кочегаре» он нарядил рок-музыкантом, а не умеющего играть на гитаре Гаркушу в «Я тоже хочу» заставил бить по струнам…

Балабановскую фильмографию (не считая курсовые и дипломные работы) можно разделить на три почти равные части. В 1991 – 1998-м – авангардизм, абсурд, арт-хаус («Счастливые дни», «Замок», «Про уродов и людей»); в 1997-м был снят потрясающий «Брат», одно из немногих кинематографических осмыслений того, что мы пережили (а может, как народ, и не сумели пережить) в 90-е… Кстати, «Про уродов и людей» должен был появиться раньше «Брата», но под такой страшный и странный сценарий, говорят, долго никто не хотел давать денег…

После «Брата» Алексей Балабанов стал знаменитым, модным. И – видимо, не вполне независимым. Произошло сползание в попсу – «Брат 2», «Война», «Жмурки», «Мне не больно»… На этот период приходится и создание фильма «Река», кажется, обещавшего стать шедевром. Но гибнет главная героиня, и съёмки прекращаются. Остался пятидесятиминутный «продукт» (по определению самого Балабанова).

И наконец, как оказалось, последняя часть: четыре жуткие, чёрные, потрясающие, безжалостные произведения. «Груз 200», «Морфий», «Кочегар», «Я тоже хочу»…

В своих лаконичных, скупых интервью Балабанов не раз утверждал, что снимает для себя, и мнение зрителя для него неважно. И первые фильмы действительно были такими: зритель словно бы подглядывал за персонажами «Счастливых дней», «Замка», «Про уродов и людей», мало что понимая, но зато многое чувствуя. «Брат» вообще вызывал эффект документальности. А в «Брате 2», «Войне», «Жмурках», в каком-то не его, не балабановком «Мне не больно» стало очевидно, что зритель режиссёру теперь важен, началось заигрывание с ним юморком, сюжетом, положительностью некоторых персонажей.

Показалось, что Балабанов превратился в качественного, добротного ремесленника, вписался в рамки… Но последние четыре работы выбились из всех рамок (и довольно жёстких рамок) современного российского кинематографа.