Римляне

– Выгоните их оттуда, глупцы! Дети не могут делать нашу работу. А может, пусть охраняют форт, пока мы будем ломать мост? Как насчет этого?

Некоторые солдаты и мирные жители решили, что перед ними разыгрывается какое-то великолепное и славное представление, которое должно не только спасти мост, но и ослабить напряжение. Другие сердились, Лабений больше всех. Однако теперь не представлялось возможным выманить детей из форта. Угрозы уже не помогали. Демонстрация оружия вызвала со стороны крепости град дротиков и камней, и никто из солдат не хотел начинать настоящую битву. Лабения заставили принять решение выманить детей голодом, но даже это оказалось напрасным. Возможно, провиант тайно доставляли солдаты, хотя этого никто не видел.

– В любом случае, если дети могут удержать мост, то это можем и мы, – заметила Антония.

Несчастный Лабений похудел и выглядел совсем больным. Он отчаянно пытался предпринять что-то полезное.

– Да, госпожа, мы сможем удержать его и, может быть… Но у нас есть вести от легиона.

– Вести от легиона! – Антония чуть не задохнулась от радости. Внезапно душный грозовой день стал прохладен и свеж. Антония благосклонно взглянула на Лабения и посочувствовала его полному краху. – Вы сделали все, что могли, и я позабочусь, чтобы об этом стало известно. Но эти дети спасли нас.

Лабению лишь оставалось согласиться.

– Да, госпожа. Эти дети спасли легион.

Феникс

Давным-давно жил человек, у которого было все. И бесценные изумруды, ограненные искусными руками. И хрустальные сосуды, серебряные, золотые и яшмовые чаши. У него были кресла, украшенные слоновой костью, и столы из редкостного сандалового дерева. Мозаичные полы, стены из цветного мрамора из Африки, Греции и с Востока. К обеду ему подавали рыбу, которая была не по карману даже самому императору, языки фламинго, мозги соловьев и другие восхитительные гастрономические шедевры, радующие не только желудок, но и глаз. Из отверстий в потолке на гостей сыпались благоуханные розовые лепестки. Богач восседал на подушках из китайского шелка, сделанных для него в Александрии, выкрашенных ослепительной алой краской из Тираса и вышитых жемчугом. Ему прислуживали специально обученные рабы, некоторые из них служили для услаждения глаз, другие для забавы. Один раб напоминал хозяину имена его новых друзей, другой каждый час сообщал точное время, третий в жару отирал ему пот со лба тонким платком. Когда хозяин путешествовал, одни рабы несли его, другие бежали впереди, расталкивая толпу на римских улицах. Они писали за него, выполняли поручения, развлекали, делали все дела, следили за дворцами, огромными пастбищами, гаванями, торговыми складами. Рабов было так много, что богач даже не знал, сколько их в его огромном доме в Риме. У него было все это и еще многое другое. Он мог купить все, что пожелает.

Вы, вероятно, подумаете, что такому человеку должно все скоро наскучить, подобно тому, кто на пиру съест слишком много. Можно предположить, что он устанет от жизни и будет искать чего-то нового, но это не так. Каждый день, блаженно закрывая глаза, пока искусные руки рабов массировали и увлажняли его благовонными маслами, богач размышлял о своем богатстве, испытывая удовольствие. Каждую ночь он засыпал под вышитыми одеялами, с радостью думая о роскошных вещах, которыми владел, великолепных дворцах своих нахлебников, знатных друзей, которые злорадно перешептывались за его спиной, но униженно искали его благосклонности, словно и у него были высокородные предки. И это почти правда, потому что он женил сына на девушке из знатной, но обедневшей семьи. Богач часто говорил себе, что у него больше нет желаний и его ничто не пугает, кроме излишней полноты и стеснения в дыхании. Но раб, лечивший его, был настроен оптимистически, и он слишком дорого стоил, чтобы пренебрегать его мнением.

Причина удовлетворенности богача крылась в его прошлом, о котором он никогда не говорил вслух, но часто вспоминал. Правда в том, что когда-то он сам был рабом и не имел ничего, служа лишь игрушкой в руках жестокого хозяина. Его спина еще хранила удары кнута. Врач маскировал их, и богач всегда ходил в термы в одиночку, чтобы позорные следы никто не увидел.

Любовница бывшего раба освободила его и оставила все свое состояние; но даже в хорошие времена, когда хозяин уже умер и раб стал вести все дела хозяйки, у него по-прежнему не было ничего своего. Он униженно льстил этой толстой старой женщине, но теперь многое изменилось – он был богаче десяти таких женщин, и свободные люди пресмыкались перед ним.

По характеру богач не был жесток, но ему доставляло удовольствие держать рабов в страхе, как когда-то обращались с ним. Поэтому Марку, его личному слуге, приходилось часами стоять у двери спальни своего господина, приложив ухо к замочной скважине и взволнованно прислушиваясь к изменениям в размеренном храпе, к малейшему шуму или движению. В обязанности Марка входило без вызова появляться в спальне в тот самый миг, когда господин желал встать, и горе слуге, если он замешкается, что нередко случалось. Не составляло большого труда приказать высечь раба, поэтому лампа постоянно дрожала в руке Марка, когда он проскальзывал в покои своего господина. Однако в это утро старик проснулся со сдавленным криком, пытаясь избавиться от тяжести в груди, которая не давала ему дышать. Он не произнес ни слова, пока Марк раздвигал ставни, впуская в комнату солнечный свет, и щелчком пальцев призвал двоих кудрявых рабов-близнецов с ароматной водой, чтобы хозяин мог вымыть руки, и вином, чтобы он мог прополоскать рот.

– Лизий! – наконец проскрипел старик. – Уф! Приведите ко мне Лизия! – Он попытался приподняться на локте, но не смог. Ворча, он оперся на предусмотрительно подставленную руку Марка и выпрямился, так что его короткие ноги свесились с кровати. – Слышишь, ты, лентяй? Приведи моего предсказателя!

– Ваш раб уже побежал за ним, господин, – произнес Марк, который никогда не входил к старику, предварительно не расставив за дверями гонцов, готовых выполнить любую его прихоть, – а пока, если пожелаете…

– Дай мне вина! У меня пересохло в горле! – Старик сердито отхлебнул большой глоток и выплюнул вино на пол. – Ничего, рабы вытрут!

С недовольным ворчанием он позволил Марку привести в порядок его тунику, которую никогда не менял до полудня, и приказал ему достать из шкафа все плащи, какие только там были, в надежде, что какой-нибудь из них придется ему по вкусу.

– Зеленый! – наконец рявкнул он, прекрасно зная, что зеленый плащ был испачкан в вине и его нельзя было носить.

Предвидя это, Марк уже приготовил точно такой же плащ, а первый приказал слуге отвезти вычистить в Рим. Марк достал чистый плащ и раскинул его перед своим господином.

– Хозяин, – осмелился произнести слуга, заметив нетерпеливый жест старика, – ученый Лизий стоит перед вашими дверями, ожидая дальнейших приказаний.

– Пусть подождет, – проворчал старик, – и все-таки я надену коричневый. Я что, должен весь день сидеть здесь без сандалий?

Старик окунул руки в воду и вытер их о волосы рабов, отказавшись от полотенца. Его плохое настроение, бывшее следствием сна, постепенно рассеивалось, как и сам сон. Все знают, что сны приносят удачу или несчастье, и пока воспоминания еще свежи, неплохо бы посоветоваться с умным человеком. Старик вскоре сдался, как и предчувствовал Марк.

– Хорошо, пусть Лизий войдет.

Лизий вошел в комнату без промедления, однако не выглядел запыхавшимся. Это был высокий человек с бородой и волосами, выкрашенными в иссиня-черный цвет. Он носил просторные белые одежды, а на груди – большой нефритовый орнамент с вырезанным на нем причудливым демоном с четырьмя головами и множеством рук. Лизий медленно и величественно склонил голову, словно бог, благосклонно внимающий молитве.

– Да сопутствует тебе удача, великодушный Феликс, не зря ты наречен счастливым. Пусть все твои сны сулят счастье.

В обязанности Лизия входило предсказывать своему хозяину удачные дни, толковать сны, гадать по полету птиц, составлять гороскопы, читать линии на ладони и заниматься любым видом предсказаний, какое только становилось модным. Он искренне верил в свое ремесло, которое изучал в Александрии, где магия Египта и учения Греции странным образом переплетались с восточными тайнами, холодящими кровь. Однако, невзирая на свои нелепые верования, Лизий был отнюдь не глупцом. Он понимал, что от него ждут не только лести, но и ободрения. Потому не жалел денег и платил Марку и доктору-рабу, а также многим другим. Лизий знал, что можно сказать старику, а что утаить. Сейчас он ласково произнес:

– Когда я в одиночестве размышлял в своем саду, внутренний голос сказал, что меня зовет Феликс. И вот я здесь.

Старик пронзительно глянул на него, польщенно, но немного недоверчиво:

– Эти твои внутренние голоса! Какой в них прок, если они не могут привести тебя ко мне быстрее? Мне приснился такой сон! Я отчетливо помнил его, когда проснулся, а теперь почти забыл. Внутренний голос! Если бы он привел тебя к моей двери, когда я проснулся, от него было бы больше пользы.

– То, что ты забыл, уже не важно. То, что осталось, знак свыше, – Лизий погладил свой амулет, обнажив резное агатовое кольцо, – но больше не трать время, иначе забудешь все.

Старик поежился и протянул к Лизию руки:

– Я почти ничего не помню, кроме птицы, серебряной птицы размером с человека. Помню, что ее перья светились, так что мне пришлось закрыть глаза. Помню ее имя, кажется, феникс, есть такая птица? Так я ее назвал…

Старик замолчал, увидев, что Лизий возвел к небу руки и закатил глаза. Его рот принял форму буквы «О» от удивления, которое было частично наигранным. Казалось, Лизий потерял дар речи, а потом заговорил, задыхаясь:

– Феникс? О великая богиня Исида, о Осирис, о Феб! Видеть во сне сказочную птицу! Видеть во сне величайшее чудо, которое появляется раз в сто лет и только в Египте. И он еще спрашивает, что такое феникс!

– Очень хорошо, – продолжал старик, переходя прямо к делу, – итак, в Египте есть замечательная птица по имени феникс. Очень хорошо. Но что это значит?

– Откуда мне знать? – Лизий был искренно взволнован. – Чтобы разгадать этот сон, потребуется помощь богов. Могу только сказать тебе, Феликс счастливый, что это самая большая удача в твоей жизни. Это означает новый подарок судьбы. Посмотрим…

– Подарок судьбы! – Старик вытянул ноги и оперся о локоть, пытаясь вспомнить, о чем он мечтает и чего не может иметь. – Но у меня уже есть все.

Лизий лукаво глянул на старика:

– В золотые годы, когда Август закрыл храм бога войны, чтобы обозначить воцарение мира, именно тогда видели феникса. Говорят, те, кто увидит эту птицу, будут жить богато до тех пор, пока она не появится вновь, через сотню лет. Благородный Феликс, разве ты не достоин такого дара?

Если что и терзало старика, обладающего несметными сокровищами, так это подозрение, что его жизнь подходит к концу. Его постоянно беспокоила странная боль в груди, и даже успокоительные слова доктора не могли разубедить его. Он тут же ухватился за эту возможность, как и предполагал Лизий, но практичность не позволяла ему предаваться мечтам. Старик произнес:

– Но это не все. Мне приснилось, что серебряная птица села на мое плечо. Она была такая тяжелая, словно статуя из храма. Она придавила меня, слышишь, придавила! Я не мог дышать. Марк подтвердит, что я не мог даже говорить, когда проснулся. Я думал, что умираю.

– Тебя ошеломило нежданное счастье, – спокойно произнес Лизий. Доктор посоветовал ему не обращать внимания на жалобы старика на тяжесть в груди. – Видеть феникса! О любимец богов! Если бы это счастье было даровано мне! О счастливейший из смертных!

Дальше все пошло как обычно: Лизий остался наедине со своим волшебством и книгами, заявив, что для разгадки такого необычного сна потребуется много времени. Он даже не присоединился к старику в его поездке из загородного дворца в Рим, потому что потом собирался примчаться к нему со всех ног и сообщить ошеломляющие вести. Именно таким путем Лизий набивал себе цену.

Старик был так богат, что хотя и совершал ежедневные прогулки перед наступлением жары, но всегда мог остановиться в одном из своих дворцов, где на зимних пастбищах паслись тысячи овец, которых рабы сгоняли с холмов с наступлением холодов. В другой раз он останавливался в имениях, управляемых рабами, где к праздничным столам выращивали павлинов, перепелок и жирных гусей и собирали мед к зиме. Большую часть года имения управлялись рабами, но старик всегда помнил, что только твердая рука хозяина обеспечивает прибыль. Поэтому он осматривал свиней, наблюдал, как доят коз, следил за сбором сена. Хвалил, бранил, обсуждал качество удобрений, погоду, урожай, оливки и, конечно, вино. Итальянские вина были известны всему миру, и купцы получали за них баснословную прибыль.

Повсюду до земли свисали тяжелые виноградные лозы, аккуратно прикрепленные к стволам вязов, повсюду готовились к сбору урожая. Был ежегодный праздник всех рабов, которые работали как скотина, не получая вознаграждения. Однако виноград собирали с песнями и танцами, то тут, то там пили дешевое вино и закусывали простой пищей. По такому случаю выдавали зимнюю одежду и порой освобождали из тюрем узников, чтобы они тоже могли присоединиться к празднику. Старику нравился этот обычай не из сочувствия к грубым рабам, а потому, что их тяжелая жизнь являла собой приятный контраст с его существованием. Поэтому, как только наступало время сбора урожая, он прерывал свою поездку, чтобы принять участие в празднике.

День угасал. Давильщики винограда, с забрызганными до бедер волосатыми ногами, исполняли дикие танцы на траве под пронзительный свист самодельной свистульки. Женщины бережливо собирали разбросанные крошки хлеба, оливки, луковицы и корки твердого козьего сыра, а маленькие дети, с раздутыми от обильного угощения животами и вымазанными в виноградном соке щеками, запихивали в рот куски вареной капусты, пропитанной восхитительным ароматом соленой свинины. Все смеялись, болтали на простонародной латыни и множестве других языков. Каждая лохматая девчонка, в которой только начинала просыпаться женщина, была, словно королева, окружена толпой поклонников.

Старик рано поужинал и теперь обсуждал дела со своим управляющим; его слух приятно услаждали звуки варварской музыки. Он даже кивал головой в такт хоровому пению и улыбался про себя, недоумевая, как он, кто был знатоком музыки и владел самыми талантливыми музыкантами, может находить удовольствие в примитивной дикарской мелодии.

– Это самая последняя партия рабов-германцев, – заметил управляющий, услужливо пытаясь развлечь своего господина, – один из них действительно неплохо поет. Это как раз он.

В такт монотонной мелодии сейчас пел один голос, довольно мелодичный на слух. В песне была печаль, но не плач, не смирение и не слабость, а странная трогательная мольба о чем-то недосягаемом и прекрасном. Все это выражалось очень естественно в простейшей форме, где музыка вполне соответствовала стихам.