Римляне

– В легионе запрещено жениться, – поговаривали они, – по крайней мере официально. И ничего тут не попишешь.

– Но почему? – вопрошал молодой человек, давно уже влюбленный в белокурую дочь одной из женщин легиона.

– Потому что мы не какие-нибудь ничтожные наемники, – отвечал ветеран. Затем хрипло откашливался и сплевывал. – Женщинам все равно, как выходить замуж, но в легионе запрещены официальные отношения. Все ради дисциплины. Вот так-то.

У полководца было такое же мнение.

– Что за чушь, – орал он на легата, – насчет детей из города, которые хотят вступить в легион? Антония вчера ездила посмотреть на них и говорит, что они вооружены настоящим оружием из наших запасов, а наш знаменосец лично обучает их.

Легат отложил в сторону обглоданную куриную кость и вытер пальцы салфеткой, оттягивая время. Все любили жизнерадостную очаровательную жену полководца.

Однако присутствие впечатлительной женщины в рядах грубых легионеров влекло за собой немалое смущение. Полководец был прирожденным солдатом, влюбленным в свою жену.

– Господин, вы же знаете, как солдаты ведут себя весной, – тянул время легат.

– Замечательно, – отрезал военачальник, – но мы подрываем дисциплину. Легионеры не могут жениться. Потом они будут просить своих жен переселиться к ним в хижины. Стоит хоть раз пойти на уступки – и конец дисциплине. Я серьезно говорю, что пора прекратить весь этот вздор, иначе я выгоню женщин и детей из города.

Дело зашло слишком далеко. Легат, который непосредственно отдавал приказы легиону, понимал серьезность этого вопроса, чего, вероятно, не осознавал командующий армией на Рейне.

– Я прикажу каждому центуриону составить список людей, – сказал легат, – я не оставлю этих несчастных с войсками гарнизона. И с вашего позволения отсрочу день перехода реки. Если другие легионы…

Полководец и легат углубились в технические детали приближающейся кампании, позабыв о детях. Летняя кампания была частью великого плана полного подчинения племен внутренних районов страны, конечной целью которого являлось продвижение к Эльбе и укрепление границы.

Не прошло и десяти дней, как легион начал нагружать повозки тяжелыми щитами и доспехами. Изогнутые войсковые трубы дали сигнал сбора. Шесть тысяч пар грубых сандалий зашагали по дороге к мосту под звяканье медалей на груди ветеранов, постукивание мечей на правом боку, ритмичные движения копий над головами. Тяжелые мешки с запасной обувью, шанцевыми инструментами и трехдневными пайками висели на палках за плечами солдат. Впереди вышагивал знаменосец, высоко держа сверкающего римского орла, в шлеме, поверх которого была надета голова волка с оскаленными зубами. Позади несли маленькие знамена. Длинные трубы и горны качались на плечах легионеров, двигающихся к мосту. Бравые военачальники ехали рядом, белые плащи развевались на ветру. Мужественные загорелые лица были с надеждой повернуты к серой реке, мосту, непроходимой чаще. Никто не оборачивался. Топот кавалерии, скрип колес, крики погонщиков, дикие песни наемников смешивались в рев, который постепенно превращался в слабое бормотание и таял вдали. К полудню легион уже переправился на далекий берег, и теперь его можно было разглядеть только по солнечным бликам на железных щитах. Позади быстрый Рейн качал мост, а земляные форты по обеим берегам выглядели совсем покинутыми.

После ухода войск наступило разочарование. Город опустел, ведь в нем не было своей жизни, он существовал только благодаря легиону. Словно притягиваемые невидимым магнитом, в пустующий город стекались полчища странствующих варваров. Они переходили через мост и бродили по берегам реки, разнося слухи. Сам облик города изменился, потому что многие женщины, смирившись с судьбой, постепенно вернулись к своим родным языкам и укладу своих предков. Лагерь совсем опустел. Антония, которая могла уехать в более оживленное место, все еще жила в доме полководца, и ей помогали слуги и стражи. Командующие более высокого звания оставили в городе своих рабов. Они вместе со священнослужителями легиона, калеками и несколькими сотнями гарнизонных войск составляли все население лагеря и с помощью наемников охраняли мост. Тем временем легион уже растворился в непроходимом лесу, прорубая путь для своих повозок там, где старые дороги уже поросли деревьями и кустарником. Вожди племен вооружали своих воинов копьями, чтобы в решающий момент объединиться против общей опасности. Женщины и дети скрывались в лесу, уводили туда скот, а деревни постепенно разрушались. Вести о предстоящей битве уже разносились по всему лесу. Так шли недели.

Никто не был так взволнован продвижением легиона, как Ацер. Это была настоящая жизнь. Боевые товарищи его отца с грубоватой нежностью относились к Ацеру, а у его матери вообще никогда не было друзей в городе. Среди мальчишек он, несомненно, занял прочное место заводилы, но теперь впервые он вместе со всеми разделял невзгоды и опасности пути. Мальчишки были избалованы. Если бы их военные учения прошли незамеченными, как надеялся Ацер, он мог бы проводить их все лето, да и всю зиму тоже. Прославленные отцы этих ребят вели тяжелую, но полную великолепных подвигов жизнь, и не хотели никакой другой. Однако детей обласкали, отлично обучили, снабдили настоящим оружием, чуть не на руках носили. И затем за одну ночь легион подготовился к настоящей войне. Внезапно наступившее равнодушие к детскому отряду было поразительно, и нелегкие учения потеряли все свое великолепие. Дяди и двоюродные братья мальчишек, служившие в рядах наемников, были не такими уж плохими воинами. Некоторые из них являлись даже вождями племен. Другие были длинноволосы, носили штаны, захаживали в город и сплетничали с женщинами.

– Сомкнуть ряды! – приказал Ацер, смерив отряд угрюмым взглядом. Нельзя было не заметить, что детская армия изрядно поредела, а обмундирование выглядело уже потрепанным. Но Ацер не обращал на это внимания, потому что инстинкт подсказывал ему, что малейшее недовольство с его стороны может породить бунт. Однако нельзя было проявлять слабость и потворствовать нарушению дисциплины. – Завтра в поход. Приготовьте паек и оружие. Придется преодолеть десять миль.

– Десять миль по жаре с таким грузом! – возмутился Примий. – Это слишком для нас. Правда, ребята?

– Только половина груза для самых младших, – огрызнулся Ацер. – Как обычно. Закрой-ка, Примий, свой большой рот. Ты еще не центурион.

– А почему бы и нет? – с вызовом произнес Примий. – Я больше тебя.

– Верно! – поддакнул кто-то.

Несколько минут мальчишки и Ацер молча глядели друг на друга.

– Верно, неуклюжий болван! Почему бы и нет! – решительно произнес Ацер.

Он медленно шагал вперед, пока металлическая розетка щита со звоном не коснулась щита Примия. Темные глаза Ацера неотрывно глядели на красное лицо осмелившегося перечить ему мальчишки.

– Ты намного больше меня. Хочешь сразиться?

Ацер резко выбросил щит вперед, чуть не сбив Примия с ног. Хватило мгновения, чтобы вытащить меч.

Примий не был трусом. Никто из этих мальчишек не был трусом. Они привыкли к боли и, когда теряли терпение, могли поставить своему противнику синяк под глазом, разбить нос, вывернуть руку, но никогда не бились до последнего и не наносили намеренно удара коротким мечом, стоя насмерть. Примий не хотел умирать из-за такого пустяка. Он выронил щит и убежал, а за ним последовали несколько других ребят, навсегда простившись с отрядом.

Этот случай оставил в душе мальчишек горький осадок, а Ацер почувствовал тщетность своих стремлений, хотя и боялся признаться в этом даже себе. Старшие ребята вместе с мужчинами слонялись вокруг города и говорили на германских языках.

Тем временем битва в лесу состоялась и была выиграна легионом. Племена рассеялись, перекладывая вину за поражение друг на друга и предпочитая защиту собственного имущества борьбе за общее дело. Победоносный легион преследовал неприятеля по пятам, намереваясь встретиться с флотом на Эльбе и пробираясь сквозь непроходимую чащу по змеиным извилистым тропам. Вскоре в город начали просачиваться зловещие слухи. Племена снова объединились, причем передвигались очень быстро, сражаясь на своей земле; им не нужны были тяжелые повозки и земляные укрепления. Они знали все дороги, лес, поросшие деревьями овраги, непроходимые болота, укромные места. И к тому же они все были воинами. Им не хватало военной подготовки солдат легиона, и в открытом бою они не могли противостоять римлянам, однако на их стороне была большая численность и удачливость.

День за днем на лесных тропах слышались громкие крики и звон мечей и копий, ударявшихся о щиты. Путь легиона был отмечен телами убитых варваров и римлян, а раненые стонали в повозках, по оси завязших в грязи, беспомощно вращая колесами. Оглобли сломались, лошади пали, и повозки приходилось тянуть людям. Длинное копье варвара было намного более нескладным оружием, чем римский дротик или короткий меч, но летело оно дальше, и многие римляне пали в битве, пронзенные им. Шел дождь, который то здесь, то там гасил костры, солдаты промокали до костей, а разбивка лагеря на ночь превращалась в бесконечное сражение с грязью. Даже у легата не было своей палатки, потому что их пришлось выбросить после того, как повозки завязли в лесу. Скоро истощился запас дротиков, но яростная битва ни на миг не стихала. Солдаты метались, как раненые звери, медленно отступая к проторенным тропам, полуразрушенным земляным укреплениям, открытым пространствам более дружелюбного речного берега. Сначала легион сражался полный уверенности, которая затем сменилась страхом, а под конец отчаянием, потому что не было числа болотистым равнинам и обрывистым лесистым холмам. Однако дисциплина еще сохранялась в отрядах. Знаменосец все еще нес императорского орла, и, хотя сам был залеплен грязью до самой волчьей головы, венчавшей его шлем, орел блестел, как и прежде.

– Все это сплетни, – заявила Антония, поставив скамеечку для ног повыше, чтобы сидеть прямо, с высоко поднятой темноволосой головой. – Что могут знать эти варвары и почему мы должны доверять им? Невозможно потерять целый легион. Я этому не верю.

Антонии было легко говорить, но младший командующий лагеря совсем пал духом. Лабений был молодым человеком, которого семейная традиция вынудила заниматься делом, ненавистным ему. Товарищи постоянно задевали его глупыми шутками и дразнили болваном. Начальство в отчаянии попыталось избавиться от него. Наконец легат оставил Лабения в покое, признав его бездарем и передав под опеку более опытному воину, который, к несчастью, вскоре умер. Падший духом Лабений посчитал свою ответственность по отношению к любимой племяннице императора невыносимым бременем. Он начал искать убежища от своих бед в мрачном уединении.

– В городе появился торговец, – умирающим голосом докладывал Лабений Антонии, – который собственными глазами видел захваченное знамя. Нет сомнения, что наш легион уничтожен. Какое ужасное несчастье! Госпожа, я бы послал за помощью в лагерь на Рейне, но весь город взбудоражен известиями. Один-единственный гонец, вероятнее всего, не сможет пробиться, а я не смею послать полк.

– Чушь! – негодующе воскликнула Антония, пытаясь запугать Лабения. – Лабений, у нас полно войск. Не рассуждайте как болван.

Лабений густо покраснел от этого обидного слова.

– Это все наемники, госпожа, – пробормотал он, приготовившись защищаться, – я не доверяю этим германцам, им теперь известно, что с легионом покончено. Что им до нашего поражения? На их стороне много народу – и они в любой момент могут выступить против нас.

Антония прикусила губу. Эта версия казалась правдоподобной, и она остро осознала свое собственное невежество. Супруг Антонии не одобрил бы ее вмешательство в ход войны, особенно если бы она оказалась не права. Антония дрогнула.

– Что ж, – наконец произнесла она, в душе отказываясь от всякой ответственности, – вы должны принять меры, Лабений. Что вы предлагаете?

Лабений облизнул пересохшие губы, пытаясь найти ответ в сценах битвы на мозаичных стенах покоев Антонии. Он, без сомнения, предпочел бы услышать ее решение, но Антония была непреклонна.

– Ну же, – повторила она, сердито топнув ногой, – неужели вы пришли сказать мне, что у вас нет никакого плана и представления о вашем долге?

– Я даже не уверен в вашей безопасности, госпожа, – пробормотал Лабений, – ведь в городе полно посторонних. Никогда не видел столько людей. Ужасно рискованно…

– Я не собираюсь бежать, – заверила его Антония, гордо вскинув голову, – не стоит об этом говорить.

На самом деле ее собственное положение встревожило Антонию, по крайней мере на какой-то миг, но не в ее правилах было бежать из лагеря, которым командует такой бездарный дурак.

– У меня есть стража, – продолжала она, – которая защитит меня. Но что намереваетесь делать вы?

Лабений, припертый к стене, утешался сознанием того, что госпожа одобрит даже его бездействие, лишь бы он остался. Приободренный такой мыслью, он чуть осмелел.

– Я разрушу мост. Это мой долг, госпожа. У нас недостаточно сил, чтобы защищать его. А если мы его потеряем…

– Если вы разрушите мост, – резко ответила Антония, – то обречете легион на смерть.

Лабений промолчал. Антония была права. Всю ночь он представлял рассеянные остатки легиона, отрезанные от города разрушенным мостом. Если бы только он мог доверять наемным войскам, если бы в городе не было полно всяких бродяг, если бы постоянно не просачивались слухи о гибели легиона, он попробовал бы рискнуть. Так утешал себя Лабений. Но допустим, он разрушит мост, а варвары разбредутся по всему городу, – невозможно предугадать, чем кончится эта катастрофа. Ядро армии все еще находится за Рейном. Полководец где-то на Эльбе. В Галлии нет войск. Ближайшее подкрепление на Дунае, но к этому времени может быть захвачена уже половина провинции.

Антония нервно крутила кольца на пальцах. Лабений опасался за свою жизнь, а она боялась за мужа. Если она примет неверное решение, то может погубить его. Друзий очень честолюбив и не простит ее. Она понимала, что окончательное решение должен принять Лабений – только в этом случае можно избежать гнева супруга. Антония была слишком отважна, чтобы предать легион из-за каких-то сплетен.

– Сколько у нас действующих войск? – наконец спросила она.

Лабений отвел глаза: