Избранное. Молодая Россия

План этот едва ли нуждается в пояснениях. Можно оспаривать ту или другую его подробность, но основным его пунктам нельзя отказать в рациональности, за исключением, впрочем, одного: едва ли можно признать правильной предлагаемую Огаревым систему полного обособления учеников от их семейств, то есть от той среды, в которой они сложились и в которую вернутся после школы[126 - В этом деле Огарев далеко опередил свое время: специалисты по сельскохозяйственному образованию только в наши дни пришли к мысли о школе-ферме, какую он проектировал в 1847 году. Так, олонецким земством года четыре назад выработан тип школы-фермы, в общих чертах близко напоминающий план Огарева. По сообщению «Пермских Губернских Ведомостей», каждой такой школе предполагалось отвести участок земли не менее 50 десятин. На этом участке полевое хозяйство должно быть поставлено в той форме крестьянского хозяйства, какая желательна для данного района в будущем, при школе должны быть ученики от 30 до 40 человек; ученики школы должны производить все сельскохозяйственные работы под непосредственным наблюдением управляющего школой; в зимнее время ученики должны обучаться ремеслам кузнечно-слесарному и столярно-плотничному, в пределах потребности крестьянского хозяйства; в свободное от работ в мастерских время должны проводиться беседы управляющего с учениками, имеющие прямое отношение к ведению фермерского хозяйства; курс школы 3-летний; все ученики в течение этого периода должны проживать в школе.[734 - В примерно указанный исследователем временной период такого сообщения не обнаружено. Но «Пермские губернские ведомости» в принципе уделяли большое внимание вопросам просвещения, народного образования, учебным заведениям для простых классов. В рубрике «По Пермскому краю» практически постоянно публиковалась информация, аналогичная той, которую дает Гершензон.]].

Но весь план остался на бумаге: школы Огарев не устроил. Около этого самого времени он завел в Акшене больницу, в которой сам усердно работал, и до сих пор там сохранилось немало больничных принадлежностей и инструментов, равно как и книг по медицине на разных языках. Что помешало ему открыть школу, мы не знаем. Мысль о ней была, конечно, с восторгом принята друзьями; по-видимому, были даже разговоры о том, чтобы и Герценам и Коршам переехать в Акшено – воспитывать своих детей в этой школе. В неизданном письме Герценов к Огареву из Парижа от 3-го августа 1847 года Наталия Александровна Герцен писала: «А что же, школа будет у тебя в деревне? Тогда мы привезем наших детей туда учить, и учителей, и я сама буду учить, чему умею, и Марью Федоровну[127 - М. Ф. Корш, сестра Евгения Федоровича Корш; Федя – сын Евгения Федоровича, теперь академик Ф. Е. Корш.] привезем, потому что, верно, и Федя будет в этой школе. Саша[128 - Восьмилетний тогда сын Герценов, позднее известный физиолог.] учится здесь гимнастике, а тогда уж не надо будет: возле лес и река есть! Заводи же поскорей школу, а я здесь научусь поскорее, да мы выпишем туда и Гр(ановского) преподавать историю; твоего и нашего состояния вместе достанет, чтобы учредить все и содержать всех хорошо, только вина не будем выписывать много, да вино и заниматься будет мешать. Составь выбор книг, мы запасемся здесь, чем нужно… и вырастет юное поколение, и будет жить, мы состаримся, умрем и будем жить в них. А похоронят нас в твоей деревне. Большие люди – как дети, которые заиграются до того куклой, что воображают ее живою, а она из тряпочек; да только моя кукла не из тряпочек, а не жива она оттого, что холодно»[194 - Герцен А. И. Огареву Н.П. 3 августа (22 июля) 1847 г. Приписка Н. А. Герцен. – Гершензон М. Н. П. Огарев и его крепостные. С. 104–105.].

III

Изложенным исчерпываются все наши сведения об отношениях Огарева к его крепостным. Пензенских своих крестьян он так и не освободил. В конце 40-х годов его пензенские деревни перешли к его друзьям Н. М. Сатину и Н. Ф. Павлову; вскоре затем Огарев купил Тульскую бумажную фабрику (в Корсунском уезде, Симбирской губ.), на которой и работал до 1855 г., когда она сгорела. Он и здесь пользовался крепостным трудом, стараясь по возможности заменить его вольнонаемным. Одно его письмо от начала 1854 г.[129 - К С. И. Астракову, см.: «Полярная Звезда». Изд. графа Салиаса. 1881 г., февраль. С. 29.] показывает, что у него возникла и мысль о фабриках, основанных на ассоциации труда, но его пугала косность русского крестьянина, развращенного крепостничеством: «уверенный, что его никак нельзя прогнать за тунеядство, он не хочет делать все, что может, и едва ли способен на это, даже при ассоциации труда»; главное зло он видел в том, что «нет стремления жить лучше»[195 - Огарев Н. П. Астракову С.И. 26 января 1854 г.: «Мое пребывание на фабрике навело меня на разные размышления. Во-первых, как была бы выгодна фабрика на ассоциации труда, для всех участвующих лиц, а во-вторых, как крепостничество портит русского работника. Уверенный, что его никак нельзя прогнать за тунеядство, он не хочет делать все, что может и едва ли способен на это, даже при ассоциации труда. Косность неимоверная. <…> Когда нет стремления жить лучше, – о, что же остается? – возмутительная мера – власть, или уничтожение фабрикации» (Полярная звезда. 1881, февраль. С. 29).]. Вскоре после пожара фабрики, в 1856 году, он навсегда покинул Россию.

Огарев сам – полнее и красноречивее, чем мы могли бы это сделать, – подвел итог своей практической деятельности в России. По всей вероятности, в годы акшенского эксперимента (1847–1849 гг.) написал он начало стихотворной повести под заглавием «Деревня»[196 - Огарев Н. П. Деревня. (Повесть), 1847, первая половина. Не окончена.]. Ее сюжет – именно этот его неудавшийся опыт. После изучения философии в Берлине, объехав Европу и изнуренный несчастной любовью, Юрий возвращается в Россию и поселяется в своем родовом поместье, задавшись целью:

Познанья, ум и жажду дел,
Которой цели не умел
Определить доселе верно,
К тому направить, чтоб село
Его трудилось и цвело,
Чтоб грамоте учились дети
И мужики умнели бы без плети.

К этой цели он идет теми же двумя путями, которыми, как мы видели, шел Огарев: учреждает школу, а главное, старается заменить барщину платным трудом. Поэма осталась неоконченной, но среди бумаг Огарева сохранилось следующее «Письмо Юрия»[130 - Печатается полностью впервые. Рукопись черновая, кое-где стих не отделан или даже не окончен. Взятое в скобки в рукописи подчеркнуто.]:

Мой друг! Я думал сделать много!
Я думал, здесь себе исход
В труде рассчитанном найдет
Ума немолчная тревога,
Подобно, как пары. Стремясь,
Для цели движут тяжесть масс,
Иначе в пустоте окружной
Разносятся бессильно и ненужно.

Бразды правленья взял я в руки,
Изгнав уныние, как грех,
С надеждой юной на успех,
С запасом мысли и науки,
Желаньем лучшего томим,
С тем уважением прямым
К лицу, к его правам, свободе,
Которое хотел вселить в народе.

Я думал, барщины постыдной
Взамен введу я вольный труд,
И мужики легко поймут
Расчет условий безобидный.
Казалось, вызову я вдруг
Всю жажду дела, силу рук,
Весь ум, который есть и ныне,
Но как возможность, в нашем селянине.

Привычкой связанный ленивой,
Раб предрассудков вековых,
В нововведениях моих
Следы затеи прихотливой
Мужик мой только увидал
И молча мне не доверял,
И долго я на убежденье
Напрасно тратил время и терпенье.

И – как мне это было ново! —
Чтоб труд начатый продолжать,
Я должен был людей стращать!
Пойми насквозь ты это слово:
Я должен был стращать людей!
И чем же? – властию моей,
Которой от души не верю,
Которою я гадко лицемерю.

Да! Гадко! Гадко и бесплодно!
Я этим верить приучу
Во власть мою, а хлопочу
Дать почву вольности народной!
И впереди моя судьба —
Увидеть прежнего раба
Там, где хотел я человека
Воспитывать для всех успехов века.

Что ж выхожу перед собою
И пред людьми я, наконец?
Что? Барин? Подданных отец?
То есть плантатор пред толпою
Сих белых негров? Иль опять,
Как и назад тому лет пять, —
Мечтам не верящий мечтатель,
В горячке вечной подвигов искатель?

Итак, мой друг, вперед ни шагу!
Желанья тщетно пропадут,
Я только на пустынный труд
Растрачу силу и отвагу.
Один не изменю я ход,
Который избрали – народ,
Его правительство и барство,
Вся гнусность под названьем – государство.

И выход есть один: терпенье!
Терпенье! В этом слове, друг,
Две вещи высказаны вдруг:
Бесплодная работа и мученье!
Терпенье – выход!.. Так сносить
Среду, где довелося жить,
Насколько б ни было в ней скверно, —
Есть выход? О!.. Как это лицемерно!