Смерть Ланде

– Ах, как я рад, Ткачев, что вы, наконец, пришли! – весь волнуясь, говорил Ланде, крепко пожимая ему руки. – Может быть, пойдем ко мне? Будем пить чай. Я вам все про себя расскажу… Мне не с кем теперь поговорить… а многое надо высказать… Вот и сейчас… Пойдемте, милый!

– Что ж, пойдемте! – тихо согласился Ткачев.

Было уже недалеко, и они дошли молча. Ланде зажег лампу, принес чаю, сел против Ткачева и любовно посмотрел ему в глаза.

– Если бы вы знали, Ткачев, какую вы мне радость своим приходом доставили!.. – сказал он, ясно улыбаясь.

– Я давно хотел прийти… еще с того… как в лесу… – застенчиво и кося в сторону, ответил Ткачев.

– Да, да!.. – радостно отозвался Ланде.

– А как этот вас ударил, так у меня все и осветилось!.. Тут я и понял… что правда не на моей стороне, а на вашей. Нету, Иван Ферапонтович, другого человека, как вы! – с внезапным порывом сказал он и даже привстал.

Ланде радостно смеялся.

– Как вы это хорошо сказали, Ткачев! Ткачев напряженно вздохнул, как будто приготовляясь поднять огромную тяжесть.

– Я так полагаю, Иван Ферапонтович, что… не могу я этого высказать…

– Говорите, Ткачев! – Вы теперь все хорошо скажете! – успокоительно погладил его по руке Ланде. – Говорите и чай пейте…

– Я скажу… я ведь затем и пришел… Вы слушайте, Иван Ферапонтович!..

– Я слушаю…

– Все, что я вам тогда в остроге наговорил, все это так, от отчаяния! Столько я страдал, столько зла и несправедливости и подлости видел, что в человеке изверился… Думал, что уж так и будет!.. Сволочь человек, и конец!.. Куда ни посмотрю, – одни звери кругом!.. Такое меня отчаяние, такая злоба взяли, что я и передать вам не могу… Да вы и не поймете, Иван Ферапонтович!.. Возненавидел я и людей, и себя, и жизнь!..

Ткачев, вытаращив глаза, с трудом передохнул. Ланде грустно смотрел ему в глаза и тихо гладил по руке.

– Да уж… А вы мне глаза открыли, Иван Ферапонтович… – задрожавшим голосом проговорил Ткачев. – Только по вас я увидел, что значит истинный человек!.. Какой может быть человек!.. Тут я и вспомнил, как Господь Содом и Гоморру за двух праведников пощадить хотел… И подумал я, что такой человек может жизнь перевернуть…

– Ткачев! – хотел перебить Ланде.

– Нет, вы постойте, – властно остановил Ткачев, – подождите… Я знаю, теперь вас не всякий и понять-то может, но оно пройдет, сквозь все пройдет!.. После вспомнят, поймут… Только бы вы… У меня, Иван Ферапонтович, вот какой план…

Ткачев привстал и наклонился к Ланде близко-близко, так, что его горячее дыхание жгло Ланде лицо, а темные мрачные глаза проникали точно в самый мозг.

– Надо слух о новой вере пустить! – подавленно прошептал он, восторженно грозя вспыхнувшими глазами.

– Что такое? – удивленно и испуганно вскрикнул Ланде.

Новую веру!.. Вот… Народ вот как ждет! Потому… горе кругом! кругом!.. К вам со всех концов пойдут, со всей России пойдут!.. Только слух пустить… Вы над всеми станете, всех поведете… Иван Ферапонтович!

Ткачев весь дрожал и горел.

– Какая вера, о чем вы говорите, Ткачев! – строго возразил Ланде. – Что я могу им дать?

– Вы? Вы все можете, Иван Ферапонтович!.. А вера это только так, для начала… Чтобы только колыхнуть!

Ланде, бледный и строгий, встал.

– Это не то, Ткачев! – сказал он. – Неужели вы не понимаете, чего вы хотите, какое это ужасное зло, обман и преступление было бы! Правды не будет из обмана и я не могу этого… оставьте это!

Лицо Ткачева потемнело бесконечным страданием.

– Иван Ферапонтович!.. Вы один… другого такого нет!.. Неужто так и погибать всем!

– Никто не погибает, Ткачев! – также строго и торжественно возразил Ланде. Что вы говорите?.. Гибель в том, что вы затеваете… И это вам не удастся, потому что этого не надо!.. Не надо насиловать, обманывать… Борьба будет потому, что она нужна, как горнило… Но каждый шаг в этой борьбе должен быть прямым… Это прежде всего, и именно эта непоколебимая правда приведет к победе. Неужели вы этого не понимаете, Ткачев? Ложь зло… Надо стараться не делать зла!..

– Только? – переспросил Ткачев.

– Да, только! – твердо ответил Ланде. – Это гордость в нас говорит, Ткачев!.. Кто дал нам с вами власть переделывать людей по-своему силой и обманом? Может быть, именно мы с вами самые дурные, погибшие люди?.. Как знать, зачем и для чего все кругом!.. Идите своей дорогой, кто пойдет за вами пусть идет. Идите впереди, а не толкайте сзади! Если ваша жизнь будет права, след ее не пропадет, а пройдет через все века!..

Ткачев, понурив голову, молчал. Замолчал и Ланде и с любовью и состраданием смотрел в его опущенное лицо.

– Значит… нет?.. – с трудом, совсем глухо, проговорил Ткачев. – Значит, ошибся…

И в его глухом упавшем голосе послышалось великое страдание раз и навсегда разрушившейся грандиозной мечты, смутной, но глубочайшей надежды.

– Полно, Ткачев! – любовно сказал Ланде.

Была уже ночь, когда Ткачев шел по улице, без цели и смысла шагая в холодной, ветреной тишине.

– О, черт бы меня побрал! – с бесконечным отчаянием громко крикнул он и, судорожно схватившись за волосы, замер, прислонившись головой к твердому холодному забору. – Ведь мог бы… Юродивый, несчастный! – с лютой злобой прошептал он.

Сторож строго постучал колотушкой где-то во тьме.

XX

Слабый и совсем больной от бессонной ночи встал Ланде на другой день. Всю ночь он думал о Ткачеве и Марье Николаевне, и душа его была полна светлой печалью.

«Какие они оба могучие, какая у них огромная жажда жизни!.. Бедный, милый Ткачев! Какое это счастье так любить жизнь и так стремиться к ней… Они теперь несчастны, но это пройдет, а живая сила останется, – они будут счастливы в счастье ли или в страдании».

Утром он решил пойти к Молочаеву.

Художник был дома и угрюмо сидел на окне, куря одну папиросу за другой. Увидев Ланде, он быстро встал и весь вспыхнул. Что-то непонятное и громадное прошло у него в мозгу.

Ланде прямо прошел через комнату и молча, улыбаясь, протянул ему руку. Лицо у него было светлое и спокойное.

Одну секунду теплое чувство внезапно овладело Молочаевым и ему неудержимо захотелось просто, искренно и сильно пожать протянутую руку; но уже в следующее мгновение все опять спуталось в его душе. Ему почудилось что-то обидное в этом поступке Ланде, и Молочаев весь съежился, его красивое лицо неестественно искривилось в оскорбительно вежливую улыбку.

– Очень приятно… – жестко усмехаясь, сказал он в нос и, кривляясь, с преувеличенным уважением пожал руку Ланде.

– Садитесь, пожалуйста! Как ваше здоровье? – спросил он, нарочно скользнув взглядом по белому пузырю вместо головы.

Ланде тронул повязку рукой и просто сказал:

– Не очень хорошо. Вы меня страшно больно ударили.