Право на возвращение

Право на возвращение
Леон де Винтер

Сенсационный роман-антиутопия известного голландского писателя и публициста – максимально политически некорректный, написанный в жестком стиле американского триллера. Автор, известный своими антимусульманскими взглядами, обращается к проблематике ближневосточного конфликта. В описываемом недалеком будущем (в 2024 году) осажденный врагами Израиль теряет большую часть своей территории, уменьшаясь до размеров Большого Тель-Авива. Население в массовом порядке покидает страну. Один из немногих оставшихся – главный герой романа, Брам Маннхайм. Ученый-историк, работающий частным детективом по розыску пропавших детей, сталкивается с особенно сложным и запутанным делом, разгадка которого приведет его в Москву.

Леон де Винтер

Право на возвращение

Посвящается Моон, Моос и Джесс

Пролог

1

Тель-Авив

Апрель 2024

Вернувшись с последнего вызова, Брам Маннхайм проторчал в буфете станции «скорой помощи» до пол-третьего ночи. В мертвенном свете люминесцентных ламп он пил кофе с ребятами из ночной смены, жевал сладкие печеньица и запивал их водкой.

Во время дежурства им пришлось выезжать десять раз. Четыре автокатастрофы, два отравления, одно самоубийство, три несчастных случая со стариками.

Проснулся Брам на диване в гостиной, почувствовав, что Хендрикус лижет ему руки. Была половина седьмого утра. Пес терпеливо ждал, пока он натянет шорты и майку. Схватив мобильник, Брам взял Хендрикуса на руки и побежал с пятого этажа вниз, шлепая пластиковыми тапочками по бетонным ступенькам.

Пройдет полчаса, и Тель-Авив начнет просыпаться, погружаясь в ежедневную суету, а пока на пыльных улицах тихо, багровое солнце встает в небе, обещая ясный день. Но туман, поднимающийся над городом и морем, над тем, что только начнется сегодня утром, и тем, что существует в этой части мира многие тысячелетия, нес с собою запах распада и смерти.

Старина Хендрикус совершал свою прогулку не спеша, как и положено пожилому господину. Он более не считал нужным помечать все вокруг и аккуратно справлял нужду в одном из собачьих писсуаров, построенных на деньги американских спонсоров много лет назад, когда специальные комиссии еще следили за чистотой в этом районе. В солидных, элегантных домах жили тогда в основном эмигранты из Германии. А теперь вода так подорожала, что никто не смывал ею больше собачью мочу и в радиусе пяти метров от писсуаров стояла непереносимая вонь. Хендрикусу, впрочем, это не мешало. А Брам наблюдал за тем, как тощий пес неуверенно движется к цели, с приличного расстояния. Хендрикус был глуховат, а шесть лет назад, после стычки с не вполне нормальным бувье[1 - Порода собак среднего размера, распространенная во Фландрии. (Здесь и далее прим. переводчика.)], ослеп на один глаз. Ветеринар уверял, что он входит в пятерку самых старых собак города, старейшим же был могучий двадцатишестилетний Джеффери, помесь лапландской лайки с бультерьером, чей возраст поражал еще и потому, что собаки такого размера умирают, как правило, раньше, чем небольшие дворняжки, вроде Хендрикуса.

Каждое утро Хендрикус совершал прогулку по одному и тому же маршруту, вдоль молчаливых памятников германскому прагматизму. Путь его лежал по пересекающимся под прямым углом улицам, огибавшим шесть жилых кварталов. Он сам разработал маршрут, на протяжении которого не пропускал ни одного фонарного столба или мусорного ящика, успевал обнюхать колеса всех автомобилей, все расположенные в стратегически важных точках кусты и не забывал обменяться любезностями с несколькими знакомыми псами.

Браму казалось, что десять лет назад собак было намного больше. Тель-Авив нищал, и заводить собаку не пришло бы в голову никому, кроме горстки случайно застрявших здесь богачей, так что молодых псов было совсем мало. Встречавшиеся им немолодые собаки гавкали устало и безразлично, совсем как Хендрикус, а обожавшие их хозяева лелеяли стариков, словно собственных детей.

Они остановились на углу улицы, ведшей к морю. В конце ее, меж домами, на миг мелькнул силуэт армейского вертолета, бесшумно летевшего вдоль пляжа к югу, в сторону Яффы, всего в нескольких метрах от земли. Двадцать таких новеньких вертолетов, производивших шуму не больше, чем крылья птиц, были получены в дар от Тайваня и назывались «крылатыми драконами». Ортодоксы потребовали переименовать их: дракон – нечистое чудовище, ибо упоминается в нееврейской мифологии. И народ пошел им навстречу: теперь все называли вертолеты «крылатыми курочками».

Зазвонил мобильник Брама – древняя штуковина безо всяких модных наворотов. На дисплее высветилось имя Икки.

Икки Пейсман и Брам были единственными сотрудниками бюро «Банк», занимавшегося розыском пропавших детей. Бюро помещалось в доме, принадлежавшем разорившемуся банку – отсюда и название. Икки, парень двадцати четырех лет, подходил для их работы идеально. Когда левую половину его тела уничтожил взрыв, ее заменил протез, начиненный электроникой, управлявшей искусственной рукой и ногой. Больницы Израиля, благодаря десятилетиям террора, вышли на первое место в мире по реконструированию любых органов и частей тела – кроме мозга, конечно.

Брам отозвался:

– Икки?

–?Да. Брам! Есть надежда, что маленькая Сара жива.

В их списках было две Сары. Старшая, тринадцатилетняя, пропала всего три месяца назад. Младшая исчезла три года назад, когда ей было пять.

– Ты уверен?

– Почти. Это просто чудо, через столько-то лет.

Браму вдруг стало трудно дышать, словно его накрыли стеклянным колпаком. Хендрикус поднял голову, и Брам тоже поглядел вверх. Над крышами домов висело, разглядывая их, черное бесшумное насекомое – «крылатая курочка». За доли секунды специальная программа, сосканировав черты его лица, связалась через спутник с бункером в северной части города, где находился компьютер, и идентифицировала его, сверившись с содержимым банка данных. Пилоты прочли на экранах, вмонтированных в шлемы, результат проверки, и машина, развернувшись, исчезла за домами. Только деревья взмахнули ветвями, да смерчем взвилась уличная пыль.

– Прекрасная новость, – сказал Брам в телефон, остро ощущая свою незначительность. – Информация от Самира?

– От его племянника. Назвался Джонни.

– Замечательное имя для араба. Что ты ему пообещал?

– Двадцать пять тысяч.

– Это много, Икки.

– Я тоже так считаю. Может, надо пригрозить ему, что не будем больше платить?

– Пригрозить? Ты где, собственно, живешь? В Швеции? Ты хотя бы знаешь этого Джонни?

– Пресса сводит меня с ума, – сказал Икки. – Я больше не читаю газет. Мне неинтересно читать о том, что мы должны вести переговоры с палестинцами.

– Мы должны продолжать переговоры, потому что иначе им ничего не вдолбишь, – ответил Брам. – Ты знаешь этого Джонни?

– Нет. Но Самиру можно доверять. А Джонни послал ко мне именно он.

– Все они между собой в дальнем родстве.

– Да, одна большая fucking family[2 - …ная семейка (англ.)]. Что не мешает им при случае отрывать друг другу головы.

– Как раз этим они на нас похожи, – отозвался Брам.

– Только… есть небольшая проблема.

Брам кивнул, словно Икки мог его видеть. Крылатая Курочка исчезла, но Браму казалось, что за ним все еще следят.

– Проблема, – пробормотал он. – Ничего другого я и не ждал.

Икки помолчал и тихо сказал:

– Она на той стороне.

2

Икки вел свой спецавтомобиль вдоль набережной к югу. Чтобы не слишком утруждать «здоровую» половину тела, он купил старый британский «ровер» и водил его, используя механические протезы. Ясно, что лихая езда на автомобиле явно заменяла Икки все экстремальные виды спорта разом, иначе он давно купил бы себе «автомат». Брам сидел слева, там, где в нормальном автомобиле помещается шофер. Он никак не мог привыкнуть полагаться на мастерство Икки. Здесь, на набережной, ряды машин, идущих в разные стороны, разделяла резервная полоса, но на большинстве городских улиц встречные автомобили проносились почти вплотную от его дверцы – поразительно, что никто еще не снес им боковое зеркальце.

Делом Сары занимался Икки, Брам только просматривал ее досье – папку, полную фотографий, документов, компьютерных распечаток и дисков. Ни одно из дел, которыми Брам занимался лично, не сдвинулось с мертвой точки. А Икки обладал особым талантом. Некоторые рождаются способными математиками или музыкантами; у Икки оказались способности к розыску пропавших детей.

Они познакомились и стали работать вместе почти три года назад, после чудовищного землетрясения в Казахстане, признанного как раввинами, так и имамами (хотя и по разным причинам) заслуженной Карой Господней. С тех пор почти каждый месяц они кого-то находили. В этом месяце нашлись двое. Но в списке пропавших значилось триста семнадцать имен, а успех зависел от слухов, от случайных совпадений и от того, что Икки называл «ощущением незримого». И дети, которые находились, почти всегда были уже мертвы.

Они ехали «на ту сторону» – в Яффу. Евреев оттуда постепенно выжили, а оставшиеся в городе арабы стремились воссоединиться с остальной Палестиной. Армия Израиля (вернее, то, что от нее осталось) построила южнее бесспорно еврейского города Тель-Авива защитную стену из бетона, начиненную электроникой. Потому что в Яффе после двух лет затишья снова начались теракты-самоубийства. В этом году две арабские женщины взорвали себя в Старом городе у блокпостов, причем не погиб ни один еврей, только арабы. До того случая у всех проверяли отпечатки пальцев, но обе женщины, уже отсидевшие в израильских тюрьмах, поменяли рисунок папиллярных линий при помощи лазера. Теперь на блокпостах поставили ДНК-сканеры, соединенные с банками данных, в которых, ради восстановления оборванных диаспорой семейных связей, уже лет двадцать собиралась информация обо всех евреях мира. Теперь эта информация пригодилась для контроля.

Место на тель-авивском пляже, откуда пропала Сара, находилось в двух километрах к северу от Яффы. Икки рассказывал Браму, что, по словам Батьи Лапински, ее мамы, они взяли с собой воды и лимонаду, бутерброды, виноград. Зеленую брезентовую подстилку. Большой пляжный зонт на заостренной палке воткнули в теплый песок. Сара играла с цветными формочками, делала куличики: звезда, полумесяц, кубик. Пухленькая пятилетняя девочка, кудрявая блондинка с большими голубыми глазами, в красном купальнике, который был ей немного мал. Она махала рукой патрульным лодкам, мчавшимся сквозь волны в ста метрах от берега. Батья, лежа в тени под зонтом, читала последнюю книгу Давида Мановски, израильского писателя, живущего в Ванкувере и получившего за год до того Нобелевскую премию по литературе. Время от времени она подзывала дочь и пальцем счищала песчинки, скапливавшиеся в уголках ее губ. Наконец-то она могла спокойно послушать записанную на старенький iPod Девятую симфонию Дворжака. Она дала Саре бутерброд с колбасой и растянулась на подстилке. Потом прочла о сыне Мановски, погибшем в бою осенью 2006 года, и заплакала. Вытерла слезы тыльной стороной ладони, обернулась, чтобы посмотреть на дочь, но увидела только чужих детей, их было совсем немного. Она вскочила, оглядела пляж. Она искала Сару. Но вокруг были только чужие девочки.