Пятое время года

Лийка прищурилась, пытаясь вспомнить девочку, учившуюся на четыре класса младше, и сделалось страшно: неужели она, Нина, тоже так похудела, постарела, подурнела, что ее невозможно узнать? Лийка, бессменный председатель совета дружины, – бойкая, с самоуверенно вздернутым вверх носом, нарядная в белой рубашке с красным галстуком – теперь, в серой заштопанной кофте, бесформенной юбке, с землистым цветом изможденного, потухшего лица, и правда казалась старухой.

– Нет, к сожалению, не помню. – Достаточно было Лийке перевести взгляд на майора, как в ее огромных теперь глазах вспыхнули на удивление кокетливые огоньки, обнажились в улыбке крупные, неровные зубы, и она стала прежней – некрасивой, но очень живой и потому привлекательной. – Так вы, товарищ майор, по какому вопросу?

Майор козырнул и заулыбался, как человек, который принес добрые вести.

– Я к вам по поручению Льва Левитеса.

– От Левочки?! – Раньше всегда такая важная, Лийка подпрыгнула и на радостях по-детски захлопала в ладоши. – Как он там? Жив? Здоров?

– Жив-здоров! Все в порядке, не волнуйтесь. Посылку, вот, велел вам передать. – Майор поспешно расстегнул замочки на кожаном чемоданчике и протянул Лийке пакет из плотной оберточной бумаги, перевязанный бечевкой, похожий на стопочку книг, хотя там, наверное, были гостинцы, что-то очень вкусное.

– Большое спасибо, товарищ майор! Жаль, не могу пригласить вас в комнату, у меня мамочка тяжело болеет. А так хочется поговорить! Знаете что? Нина, кажется? Вы ведь живете где-то поблизости? Вы не будете возражать, если мы поговорим у вас? А вы, товарищ майор, не возражаете? Вы не очень спешите?

– Ну, час-другой еще могу побыть в вашем полном распоряжении.

Огрызком карандаша, болтавшимся на веревочке у телефона, командирша Лийка записала адрес прямо на стене.

– Вы идите, я только покормлю мамочку и моментально приду!

После пропахшей керосином, ледяной квартиры в пустынном, сумрачном дворе показалось еще холоднее, ноги побежали сами собой, но майор обогнал и, шутливо раскинув руки, перекрыл дорогу:

– Девушка, давайте хоть познакомимся?

– Давайте.

Он заулыбался широко, белозубо, козырнул и, сняв теплую кожаную перчатку, протянул руку. Горячую, сильную:

– Алексей Орлов.

– Как Орлов?

– Так Орлов, Алексей Иванович. А почему вы удивились-то?

– Потому что я тоже Орлова. Орлова Нина.

– Неужто мы с вами родственники? Вот здорово!

– Вряд ли. Это распространенная фамилия.

Должно быть, на правах возможного родственника, Алексей Иванович решительно взял под руку. Щеки опять запылали, и она в смятении низко склонила голову – будто спасаясь от колючей вьюги.

– Ниночка, я спросить хотел. Ведь неудобно вышло, что эта Лия меня к вам пригласила? Мы, чай, вашим родным помешаем?

– Нет, не помешаете. Я живу одна.

Дом, в котором она родилась, был построен давно. В начале века, еще до Первой мировой войны. Входя в парадное через высокие, массивные двери, его обитатели – по рассказам бабушки, люди не самого высокого достатка, но вполне обеспеченные – поднимались по широким мраморным ступеням сначала на просторную площадку, выложенную мозаичной плиткой, а затем уже двигались дальше – либо пешком, для моциона, по удобной, полукруглой лестнице, либо на лифте, в кабине из полированного дуба, с большим зеркалом. Мраморные ступени порядочно стерлись: за два предвоенных десятилетия, за счет уплотнения старожилов, жильцов заметно прибавилось, зеркало из лифта куда-то исчезло, однако любимый старый дом выглядит еще весьма и весьма солидно.

Комната у нее тоже очень хорошая. Конечно, раньше здесь было гораздо красивее – с картинами, старинными книгами в кожаных переплетах, с маминым вишневым роялем, с саксонским фарфором в бабушкином буфете. Иногда, сумрачным днем, буфет так грустно смотрит своими пустыми полками, что хочется плакать. Но вечером в его стеклах отражается свет.

– Какая у вас комната большая! Поди, метров тридцать? Отродясь такой не видывал! – Запрокинув голову, Алексей Иванович с восхищением стал рассматривать лепнину на потолке и розово-голубой витраж над дверью. – Как красиво делали-то раньше!

– Вы садитесь, пожалуйста, а я пойду поставлю чайник.

Когда она вернулась, Алексей Иванович все еще разглядывал потолок, но уже сидя на стуле, а на столе перед ним лежали папиросы, плитка трофейного шоколада, сахар в развернутой желтой бумаге и пачка чая.

– Спасибо вам. А мне, вот, и угостить вас нечем. Хотите супа? Я уже поставила подогреть. Только он не очень вкусный.

– Да что вы, Ниночка, я отлично пообедал в столовой у себя в наркомате. А вы обязательно поешьте горячего. Небось, замерзли и голодная после работы? Правда-правда, вы кушайте, не стесняйтесь.

– Ну, хорошо. Вы тогда пока покурите. Сейчас я дам вам пепельницу. – Из множества папиных пепельниц сохранилась лишь одна – маленькая латунная рыбка.

Супа в кастрюльке было почти на донышке, и, пока она бегала из кухню в комнату и обратно, он успел подгореть. После нескольких ложек этой бурды аппетит разыгрался только еще сильнее, однако доставать хлеб из буфета и жевать на глазах у гостя было неловко. Скорей бы уж пришла Лийка! Тогда можно будет выпить чаю. Сладкого, с кусочком шоколада.

Алексей Иванович, куривший уже вторую папиросу, тут же загасил ее и поспешно разогнал рукой дым. Следовало занять гостя каким-нибудь разговором, и, хотя симпатичное оканье выдавало в нем уроженца северных областей, на всякий случай она решила спросить, не москвич ли он.

– Нет, но учился-то здесь, в Москве, в институте. После в аспирантуре. Только закончить не пришлось, война как раз началась. А родился в Переславле. Вы-то, чай, и не слыхали о таком городишке?

– Почему же? Я знаю. Там еще озеро… Плещеево? Верно?

– Верно! – Алексей Иванович был так счастливо поражен, что хлопнул себя по коленям и рассмеялся. – Вы, Ниночка, первый человек, кто знает, что есть такой город! Кому ни скажу, никто не знает!

Говорил майор охотно, искренне, держался просто, и все-таки, сама не зная почему, она боялась встретиться с ним глазами. Когда же наконец придет Лийка и они окажутся втроем?

Напрасно она так ждала Лийку. Принарядившаяся в светлую кофточку, Лийка уселась рядом с Алексеем Ивановичем и принялась подробно, то заглядывая ему в глаза, то хватая за руку, чтобы не отвлекался, обстоятельно, до мельчайших подробностей, выспрашивать «все-все» про своего Левочку. Пила свежезаваренный чай, отламывала не глядя шоколад от плитки и засыпала Алексея Ивановича бесконечными вопросами.

Они все говорили и говорили, совершенно не обращая внимания на молчаливую хозяйку, а она с каждой минутой все сильнее и сильнее ощущала себя словно бы лишней в собственной комнате. Потихоньку ушла на кухню и там, на холодном каменном подоконнике, даже всплакнула от обиды. Зачем было приглашать их? И суп подгорел, и есть очень хочется. Сейчас слопала бы хлеб с кипяточком, свернулась калачиком под одеялом, почитала книжку. Нет, Алексей Иванович – очень приятный человек. Лицо такое хорошее, по-русски открытое, держится скромно, с достоинством. Все дело в Лийке – невозможная нахалка, не дает и слово вставить и, должно быть, уже слопала весь шоколад!..

Ничего не изменилось, кроме того, что теперь Лийка громко смеялась и определенно строила майору глазки. Он тоже смеялся, весело о чем-то рассказывая ей, но, обернувшись на скрип двери, замолк на полуслове и сделался таким серьезным, словно Лийкина болтовня была ему вовсе и не интересна.

– Ниночка, куда же вы ушли-то? Мы, чай, вам сильно надоели?

– Что вы, что вы, нет, конечно!

Между тем его «мы» очень задело, улыбка получилась вымученной, и Алексей Иванович тут же поднялся с явным намерением откланяться.

– Посидим еще, Алексей? – Скорчив капризно-кокетливую мину, нахалка Лийка ухватила его за рукав гимнастерки и попыталась усадить на место. – Расскажите теперь о себе. Вы женаты?

– Не успел пока. – Кажется, впервые с тех пор, как появилась Лийка, Алексей Иванович внимательно посмотрел на нее, Нину, и она вдруг вспомнила, как поразили ее глаза поскользнувшегося военного, когда на мгновение она очутилась в его невольных объятиях, а он, улыбаясь, смотрел на нее сверху вниз. Удивительные глаза! Светло-серые, с радостными желтыми искорками. Будто легкие дождевые тучки, пронизанные солнечными лучиками.

– Пожалуй, Ниночка, мне все ж таки пора! Извините за вторжение.

2

И день был по-весеннему солнечный, и сводки с фронта – одна лучше другой – не оставляли сомнений в том, что война вот-вот и кончится, а с утра хотелось плакать. Тяжелым молоточком она штемпелевала письма, раскладывала треугольнички по полочкам для почтальонов и еле-еле сдерживала слезы.

Писем с каждым днем становится все больше и больше – почти все москвичи уже вернулись из эвакуации, люди ищут друг друга, пытаясь восстановить разорванную войной связь. Только ей никто не пишет, потому что она теперь совсем одна. Никому не нужная, никому не интересная. Худая, некрасивая. Недаром интересный сероглазый майор вчера весь вечер разговаривал только с Лийкой.

Конечно, слезы наворачиваются на глаза вовсе не из-за майора, просто день сегодня такой – своим ярким, беспощадным солнцем, оттепелью и каплями с крыш очень похожий на тот страшный мартовский день ровно два года назад. Скорей бы уж домой! Спрятаться на кушетке за книжным шкафом, где никто не увидит твоих заплаканных глаз и никто не будет задавать вопросы, отвечать на которые нет сил. Но большие часы с шумными стрелками словно замерли – еще пятнадцать минут. И писем много.