Записки старого студента

Да, только теперь Марья Петровна разглядела, во что был одет Чигринский… Она знала, что он был очень беден, жил скудными уроками, но не подозревала, что бедность его доходит до такой степени. Сюртук у него был до того потёрт и изношен, что в некоторых местах блестел, как хорошо вычищенный сапог. Подкладка иссеклась, и кое-где концы её, в виде чёрных ниток и тряпиц, выглядывали из рукавов и из-под полы; крахмальная манишка, воротничок, манжеты – всё это отстояло от стирки, по крайней мере, недели на две. Но самое ужасное, это были его узенькие, совершенно обтягивавшие ему ноги брюки, слишком длинные, внизу истёртые, оканчивавшиеся какой-то бахромой странного вида.

С глубоким смущением стоял перед нею Чигринский и мечтал о том, чтобы ему как-нибудь провалиться сквозь землю.

– Да, да, в таком виде нельзя, конечно! – говорила Лопатина. – Но послушайте, я хочу пойти на вечер! Вы должны проводить меня.

– Марья Петровна, – отвечал Чигринский, – ведь вы же знаете, как я хотел бы этого, вы знаете мои чувства…

– Ах, Господи! Зачем тут чувства! Тут надо сюртук и рубашку, а вы говорите о чувствах… Чтоб пойти на вечер, вовсе не надо никаких чувств.

– Но что мне делать! Что ж я могу поделать? – восклицал Чигринский.

– Почём же я знаю? Не могу же я доставать вам сюртук! Согласитесь сами, что это невозможно.

Чигринский начал задумчиво и нервно ходить по комнате. Лопатина уселась за стол, подпёрла голову руками и, видимо, испытывала страшную досаду. Его шаги раздражали её, и она, сидя к нему спиной и не подымая головы, нервным голосом промолвила:

– Слушайте, если вам так уж очень хочется ходить, то вы можете делать это в своей комнате.

Чигринский остановился, скорбно посмотрел на неё, потом направился к двери и вышел. Он прошёл по тёмному коридору, в котором горела прибитая к стене маленькая лампочка, дававшая, однако, очень много копоти и мало света. Он вошёл в свою комнату и зажёг свечу. Здесь было очень трудно шагать, но всё-таки он не мог обойтись без этого. Он не мог сидеть или лежать на месте, и его прогулка походила на какие-то безумные прыжки: сделав три шага в одном направлении, он должен был возвращаться.

«Странное существо женщина, – философски размышлял Чигринский, – до какой степени она зависит от каприза, от случайности… Не будь этого билета, ведь она спокойно просидела бы весь вечер дома!» Но затем он представлял себе Лопатину сидящею за столом в той позе, в которой он её оставил; воображал, какое она переживает негодование по отношению к нему, и ему казалось невозможным оставлять дело в таком положении. Он очень дорожил её расположением. «После этого она меня совсем возненавидит», – с отчаянием думал Чигринский.

Рядом, сквозь наглухо запертую дверь, слышалось лёгкое похрапывание. Соседнюю комнату занимал студент-техник, хохол, по фамилии Булыга. Он уже дня два не выходил из комнаты. Булыга был очень мнителен и вечно воображал себя опасно-больным; на этот раз он схватил лёгкую простуду и, по обыкновению, вёл себя так, как будто ему предстояла верная смерть.

У Чигринского вдруг мелькнула мысль попросить у него одежду. Он постучался в дверь.

– А что вам? – болезненным голосом отозвался Булыга.

– Можно к вам зайти на минутку? – спросил Чигринский.

– Зайдите.

Чигринский быстро перебежал из своей комнаты в соседнюю. Булыга лежал на кровати, натянув на себя одеяло до подбородка. На стуле, стоявшем у изголовья, были какие-то лекарственные пузырьки с рецептами и горящая свечка.

– Как ваше здоровье? – спросил Чигринский больше для того, чтобы как-нибудь обнаружить участие и этим расположить Булыгу в свою пользу.

– Скверно! – ответил Булыга. – Кашляю. Должно быть, туберкулы…

– Слушайте, не можете ли вы мне сделать одолжение?

Булыга уже после этих слов посмотрел на него испуганными глазами. Дело в том, что он был сравнительно с другими порядочно обеспечен. Он правильно получал из дому деньги и мог бы жить в гораздо лучшей квартире, но из экономии поселился здесь. Чигринский, положим, не любил брать взаймы, потому что не рассчитывал на исправную отдачу; но Булыге было хорошо известно, что у соседа никогда денег не бывает, поэтому он тотчас же заподозрил, что у него хотят просить денег.

– Ох, знаете, я просто не знаю, что делать, – сказал Булыга, желая наперёд отвадить соседа от просьбы. – Вот уже неделя прошла, как должен получить из деревни, а ничего не шлют…

– Пришлют! – успокоительно заметил Чигринский, – вам ведь всегда присылают. Скажите, Булыга, ведь вы сегодня никуда не идёте?

– Куда же я могу выйти? Разве что-нибудь экстренное?

– Ну, что же может быть теперь экстренное, вечером? Так, значит, вы никуда не едете?

– Да что вам за дело до этого, еду я или нет?

– Да уж, значит, есть дело, коли спрашиваю. Тут, видите ли, такое обстоятельство… Мне надо пойти сегодня в одно место… приличное… А костюм мой, сами видите, каков.

– Так вы хотите в мой одеться?

– Да, если вы позволите.

– Ну, знаете, я этого никогда не делаю. Во-первых, вы длинный, а я короткий.

– Да это ничего… Тут главное, чтобы там, где полагается сюртук, был сюртук, а уж какой – это неважно…

– Нет уж, оставьте, пожалуйста! Терпеть не могу, когда мои вещи кто-нибудь носит.

– Так не дадите?

– Нет.

Чигринский ушёл к себе. Минут через десять после этого в дверь его постучались, и затем раздался голос Марьи Петровны:

– Слушайте, Чигринский, идите сюда.

Чигринский побежал в её комнату.

– Мне страшно хочется поехать, я должна пойти сегодня! Я бы сама пошла, но это ужасно далеко, я боюсь…

– Может быть, я проводил бы вас, а оттуда вы как-нибудь сами, что ли…

– Нет! как же! А вдруг я там не встречу знакомых… Нет, вы уж лучше достаньте как-нибудь себе.

– Я просил Булыгу, он не даёт.

– Ах, Булыга! Постойте-ка, я у него попрошу…

– Не даст!..

– А, может быть, и даст…

Марья Петровна в этом случае припомнила, что Булыга тоже не совсем был равнодушен к её глазкам. Она отправилась к его двери и постучала.

– Ах, ты, Господи! Да ведь я же сказал, что не могу! – крайне недовольным голосом отозвался Булыга, по-видимому, совершенно уверенный, что это Чигринский возобновляет свои домогательства.

– Послушайте, Булыга, это я! – промолвила Марья Петровна.

– Ах, вы? то есть… Это вы? – воскликнул Булыга и, несмотря на то, что дверь была затворена, из вежливости встал с кровати.

– Ну, да, я! к вам можно?

– Да, пожалуйста. Только у меня не совсем тут в порядке! Впрочем, ничего, войдите.