Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919-1920

К тому времени многие гости стали весьма шумными, и примерно к полуночи некоторых из самых безрассудных гуляк с трудом отправили по домам, а дальние столы убрали, чтобы освободить половину зала. Некоторые из девушек хора сняли свои стихари и, подбадриваемые остальными, продемонстрировали образцы русского танца, а четыре солдата из Кавказского кавалерийского полка станцевали знаменитую лезгинку, кавказский национальный танец. Это были бородатые головорезы в длиннополых красно-коричневых шинелях или черкесках с золотыми газырями на груди, инкрустированными саблями и кинжалами, и в высоких сапогах с плоскими каблуками. Они танцевали под аккордеоны, скрипки и балалайки, и, когда ритм музыки становился все быстрее и быстрее, они проделывали экстраординарные трюки со своими острыми, как бритва, кинжалами, когда схватывались друг с другом, держа кинжалы в зубах, или балансировали ими, держа сзади на шее, а присутствовавшие зрители отбивали такт, хлопали и пели.

Музыка завершилась бурными тостами «Рождество в Москве!», все стучали кулаками по столу и одобрительно шумели, и я выбрался оттуда, когда уже рассвело.

К моей радости, до моего жилья было каких-то 200 метров.

Вскоре после этого мне пришлось присутствовать на банкете, устроенном Дворянским собранием в Новочеркасске, за которым последовал ужин, данный атаманом в честь Кейса, который заехал в Ростов на несколько дней, чтобы посмотреть, как у нас идут дела.

– Иногда, – сказал он, – я задумываюсь, для чего мы здесь – для того, чтобы есть или чтобы пробиваться к Москве.

Мероприятие проходило в доме профессора Иловайского, одного из наших переводчиков, и явно главной целью было произвести на британцев впечатление о значимости и рвении аристократов-землевладельцев, которые с интересом следили за разработкой законов о земле в отношении экспроприации и раздела их владений между крестьянами.

Этот вопрос о земле всегда был камнем преткновения между Деникиным и основной массой его сторонников – особенно казаков, которые стремились к контролю над крупными пространствами сельской местности, которая раньше принадлежала классу землевладельцев. Возможно, на самом деле, что бескомпромиссное отношение деникинского правительства к этой проблеме стоило ему потери немалой поддержки, и, когда следующей весной он уступил крестьянам в этом вопросе, было уже слишком поздно, и ущерб уже был нанесен. Нечего и говорить, что Дворянское собрание было твердым сторонником сохранения земли в руках ее прежних хозяев, и они делали все возможное, чтобы помешать Деникину провести любой закон, ведущий к ее экспроприации. Они полагали, что, заполучив на свою сторону британских офицеров, их дело обретет поддержку и британской миссии.

На этой вечеринке я встретился с некоторыми новыми друзьями, среди них была княгиня Волконская, написавшая несколько статей для лондонских газет под псевдонимом Русский патриот и вместе со своими двумя дочерьми жившая беженкой в Новочеркасске. Ее сын был убит на германском фронте, а она, как и все другие, потеряла все, что у нее было. Она сейчас распродавала одну за другой свои драгоценности, чтобы достать продукты, а дочери старались заработать хоть сколько-нибудь денег машинописью везде, где можно было заполучить эту работу. Княгиня была одним из самых ожесточенных антибольшевистских ораторов и писателей, каких мне доводилось встречать, но ее мнение о красных было всегда настолько впечатляющим, что не уменьшало литературных заслуг ее статей.

Были предложены традиционные тосты, произнесены небольшие речи, но Кейс, отлично осознавая, что мы находимся в логове монархистов, особенно старался не проявлять никаких признаков симпатий к этому конкретному чувству. По этому пункту он всегда давал мне самые настойчивые приказы, хотя мне часто было очень трудно выполнять эти инструкции, не испытывая чувства предательства по отношению к своему королю.

Этот вечер был неудачным из-за излишества одного из наших переводчиков, князя Лихтембергского, царского кузена и офицера казачьего гвардейского полка. Ему было только двадцать три, и он был одним из первых офицеров, приданных нашей миссии. Он достойно сражался на германском фронте, но, как и многие злополучные Романовы, проявил фанатичную привязанность к религии и прошел различные уровни проверки готовности для высокого поста в церкви. Это был бледный юноша с диковатым взглядом со страстной увлеченностью музыкой (он прекрасно играл на фортепьяно). Он также умело выполнял функции звонаря в соборе и занимался этим во время многих из важнейших церковных служб, когда там могли обойтись и без него – и часто, когда не могли, так что, если в нем была срочная необходимость, у нас вошло в привычку прислушиваться, звонят ли колокола. Как-то я пошел с ним посмотреть на его работу, и это было просто экстраординарное зрелище – видеть полное поглощение, с каким он управлялся с двумя наборами колоколов с помощью рук, а еще одним или двумя большими колоколами с помощью ноги. Самый большой из них был так велик, что для того, чтобы раскачать его язык при перезвоне в два удара в минуту, требовались усилия зрелого мужчины.

Эти монашеские стремления, однако, не помешали ему стать чрезмерным бонвиваном, и тот конкретный вечер не стал исключением из правил. С каждым стаканом алкоголя, который он поглощал, его приверженность умершему царю и его пропаганда идеи восстановления монархии становились все более выраженными, и после первых двух-трех тостов он вставал с места и требовал тишины и внимания. На ломаном английском и с пафосом, который мог быть понят только теми, кто знал, как пострадали эти русские дворяне, он выражал свои чувства.

Для старого дворянства царь был самой основой общества, к которому они принадлежали, но он был убит вместе с семьей и несколькими людьми из своего окружения в Екатеринбурге сразу за Уральскими горами, куда их увезли, чтобы не дать белым их спасти. Там всех зверски расстреляли в подвале, и тела кинули в заброшенную шахту. Позднее, когда красные были отброшены, останки членов царской семьи и принадлежавшие им реликвии были извлечены, но смерть царя людей вроде Лихтембергского оставила без корней, без цели и в зыбком состоянии, и они сами созрели для заговоров и интриг. Мы хорошо понимали, что всегда найдутся люди вроде него, являющиеся убежденными монархистами, и они лишь залегли, чтобы дождаться возвращения Романовых, но до того самого вечера я никогда не представлял себе, как глубоко они воспринимали эту проблему, и, зная исповедуемую нами политику нейтралитета в этом вопросе, я, слушая Лихтембергского, пришел в ужас.

– Когда-то, – говорил он, – у нас был царь, такой же великий и добрый, как английский король, за здоровье которого мы поднимаем тост. У нас была и страна, красивая, богатая и покрывавшая половину мира. Сейчас у нас нет ничего. Наш царь убит, наши города в руинах, наши земли в руках евреев и преступников и наводнены китайскими солдатами. – Он помолчал. – Но у нас все-таки кое-что еще осталось. У нас осталась надежда, и я обращаюсь ко всем с призывом выпить вместе со мной за будущего царя!

Речь его возбудила жуткий энтузиазм, и люди повскакали со своих мест, некоторые взобрались на стулья, чтобы поднять свои бокалы, лица раскраснелись в патриотическом порыве – и больше, чем от вина. Люди швыряли бокалы, и место на какое-то время стало похоже на сумасшедший дом, а потом, когда грохот и крики затихли, Лихтембергский повернулся к казачьему оркестру, который, насколько я понимал, питал очень демократичные – если не пробольшевистские – симпатии, и распорядился, чтоб он сыграл старый русский государственный гимн, который после свершения революции был запрещен. Его пели все собравшиеся, некоторые стоя на стульях, а некоторые – на столе, а когда все опять уселись на своих местах, Лихтембергский продемонстрировал великолепное умение танцевать русский танец.

Я в течение этого периода несколько раз поглядывал на Кейса. Он наверняка был неизмеримо зол на то, что связался с этим сборищем, и так и не простил Лихтембергского, который присоединился к Алексису Аладьину в уже длинном черном списке лиц, связанных с донскими казаками.

Банкеты, на которых нас дожидались, были для меня уж слишком многочисленными и вынуждали засиживаться допоздна. Спустя неделю на еще одной вечеринке, устроенной Сидориным, часовых расставили даже для того, чтобы очистить улицы в интервале между домом Сидорина и нашим жильем, дабы не допустить насмешек, глумления над нами или приставаний на обратном пути домой.

– Веселитесь, господа офицеры, – радостно произнес он, забавно хихикнув своим особым смешком. – И ничего не бойтесь. Я расставил солдат по дороге до вашей гостиницы на случай, если к вам кто-то будет приставать на пути домой.

На этой вечеринке я познакомился с вдовой генерала Каледина, который в прошлом году застрелился в атаманском дворце, когда большевики входили в город. Она была прелестна, эта наполовину француженка, и претерпела многое в период, когда ее муж воевал за то, чтобы спасти Дон от красных.

Также я встретил госпожу Сидорину, сибирячку, и полковника Агаева, адъютанта Сидорина, который в силу своей неопределенной верности стал нам известен как Грязный Дик. С ним было очень трудно иметь дело, и он был предан Сидорину, с которым, похоже, разделял сильное недоверие к британцам. Хотя предварительные переговоры, проходившие через переводчиков, велись нерешительно, однако мы каким-то образом выяснили, что наши идеи задели какую-то общую чувствительную струнку. И в конце концов мы стали надежными друзьями, несмотря на то что я на самом деле никогда ему не доверял и что мы никогда не понимали ни слова, если разговаривали друг с другом без переводчика.

К концу мая я стал по-настоящему уставать от вечеринок и празднований. Менялись только гости и окружение, но не эти тосты, этот дикий энтузиазм при возгласе «На Москву!» или количество предлагавшегося питья. И сейчас, когда эти дипломатические увертюры остались позади, мне страстно хотелось сделать что-то реальное.

И вот всю последнюю неделю мая и июнь британские запасы всех видов начали поступать в штаб Донской армии, и были укомплектованы и находились на пути на фронт шесть батарей 18-фунтовых орудий и две батареи гаубиц калибра 4,5. Также были переданы несколько корабельных орудий для использования на баржах с механическим приводом, плавающих по Дону, а другие были установлены на бронепоезда. На фронте также в достаточном количестве появились пушки Викерса и Льюиса вместе с настоящей выставкой мундиров цвета хаки.

В последние недели заметно поднялся боевой дух в войсках. Врангель одержал громкую кавалерийскую победу под Великокняжеской, на железнодорожной линии, ведущей на Царицын, и красные были вновь отброшены на север. Сейчас целью дальнейших операций белых армий были Царицын, Лиски, Харьков и Полтава, и от врага уже были очищены Донбасс и железнодорожная сеть к югу от Харькова. Успешное восстание казаков на северном Дону освободило от советских войск большую территорию вокруг Усть-Медведицкой, а кавалерийский корпус донских казаков Мамонтова прорвался через железнодорожную магистраль Лихая – Царицын и соединился с повстанцами. За ними последовали 1-й и 2-й Донские корпуса, которые очищали местность, вербовали бойцов и продвигались на северо-восток от железной дороги Лихая – Воронеж, стремясь освободить весь район Дона и укрепить железнодорожную трассу от Поворино до Лисок. 3-й Донской корпус, перейдя реку Донец возле Каменской и Луганска, продвигался на одной линии со 2-м корпусом на север от железной дороги. На нашем правом фланге Врангель готовил взятие Царицына, а Май-Маевский с Добровольческой армией крепко держался на нашем левом фланге, подкрепляемый грозным Шкуро с Кавказским кавалерийским корпусом, включавшим и его собственную знаменитую «Волчью стаю».

Невысокий, обветренный, с длинными желтыми усами, Шкуро являлся одной из колоритных фигур Гражданской войны. Никогда не расставался со своей волчьей папахой и красно-сине-белой ленточкой Добровольческой армии на рукаве, и все 300 – 400 кавалеристов его полка носили папахи из волчьей шкуры вместо каракулевых. У них был свой штаб, размещавшийся в их собственной особой коллекции железнодорожных платформ, на которых были нарисованы волчьи стаи, преследующие добычу, и это было особо свирепое и безжалостное сборище горцев, носивших обычно кинжал за поясом, саблю на ремне за спиной, револьвер, когда это возможно, и ряды винтовочных патронов по обе стороны груди. Несомненно, Шкуро был великим кавалерийским командиром, но, как нам говорили, он также был немного бандитом, и однажды в сопровождении трех или четырех своих офицеров он вошел в бальный зал какой-то большой гостиницы в Ростове, где танцы были в самом разгаре, и попросил всех гостей пожертвовать драгоценности или наличные на поддержание его «волков». Столкнувшись со сверкающими из-под косматого волчьего меха глазами и помня дурную славу «волков», отличившихся жестокими грабежами и отсутствием пощады, никто не стал возражать. И ему достался очень успешный улов.

Но не только на ближнем к нам севере дела шли хорошо. Новости с Сибирского фронта свидетельствовали, что Колчак также сметал все на своем пути в наступлении через Урал, а Уральский казачий корпус, воевавший на восточном берегу Каспийского моря, успешно продвигался ему навстречу.

Казалось, положение для белых стало намного лучше, но при близком изучении ситуации все еще было совершенно очевидно, что так и не была извлечена вся польза из огромного количества военных материалов, которые к тому времени были выгружены в Новороссийске. На железных дорогах царил полнейший беспорядок, потому что, хотя чиновники и оставались нейтральными и не выступали в пользу ни одной из сторон, многие среди рабочих отличались симпатиями к коммунистам и, не колеблясь, вносили, когда можно, свой вклад в неразбериху. Помимо этого, со времени революции на смену старым работникам пришли новички, у которых не было той квалификации, и младший персонал вовсю воровал со складов артиллерийского снаряжения, а чиновники – с железной дороги и полевых складов. Все об этом знали, но мы также понимали, что это невозможно остановить. Как британский офицер, я ничего не мог сделать, кроме как протестовать, когда обсуждалась эта проблема, и ужасно себя чувствовал, когда приходилось встречать людей, лишенных даже самых простых предметов первой необходимости.

Однажды, когда мне пришлось инспектировать парад солдат, уходящих на фронт, я надел свою лучшую униформу, в которую входила и очень симпатичная пара ботинок. Ангус Кемпбелл пришел в ужас.

– Тебе нельзя надевать эти ботинки! – заявил он. – У некоторых из этих бедных дьяволов нет вообще никаких ботинок!

Несмотря на большое количество старого британского обмундирования, начавшего поступать в Южную Россию, все еще удивительно мало его доходило до людей, которые в нем больше всего нуждались. Помимо разворовывания, любовь русских офицеров, ответственных за склады, к заполнению их и поддержанию их полными, не имела пределов, а водонепроницаемые отсеки, в которых работали все отделы их штаба, привели к огромному скоплению запасных частей к артиллерии, мундиров и госпитального оборудования в Новочеркасске, Екатеринодаре, Ростове и Новороссийске. Никто вообще не давал распоряжений о распределении этих материалов, и, помимо всего этого, политика британской миссии была ошибочной в том смысле, что как только материалы выгружались в Новороссийске, они становились собственностью русских, которые могли с ними обращаться и распределять так, как им пожелается. Помощь британских офицеров оказывалась лишь тогда, когда о ней просили, а это случалось не так часто. Мы не имели полномочий вмешиваться в существовавшую ужасающую неразбериху, даже если видели, что наше оборудование гниет на торговых причалах или расточительно используется неопытными и никогда не проявлявшими избыток энергии русскими офицерами на базах.

Однако вовсе нельзя сказать, что было чересчур много британских офицеров, чтоб можно было добиться большого прогресса в этом деле, и любая попытка со стороны отдельных лиц занять твердую позицию или поехать на фронт, чтобы изучить условия на месте, сурово подавлялась штабом британской миссии, а политика мастерской бездеятельности, царившей в Екатеринодаре, где находился штаб, никогда не походила на ту, которая бы отвечала ситуации. Однако сама эта политика рекомендовалась и российскому Верховному командованию, потому что оно преимущественно состояло из бывших офицеров императорской армии, воспитанных в духе старой русской школы, и такая политика не требовала большого личного контроля со стороны офицеров высокого ранга, а по данной проблеме любого ранга вообще. Таким образом, то, что британским офицерам виделось как отсутствие инициативы, многими старшими российскими офицерами, чьи личности сами по себе делали их популярными у Деникина и его штаба, рассматривалось как совершенно правильное поведение – и к тому же весьма похвальное !

Однако, отдавая им справедливость, наши русские друзья были крепко биты немцами на большинстве фронтов, утратили всю свою собственность, многие связи и большую часть своей страны, а также еле уцелели сами в одной из самых кровавых революций в истории. Они были плохо оснащены; им платили столько, что хватало лишь на то, чтобы не протянуть ноги, и их бессистемно распределяли со всевозможными типами войск – в основном с дезертирами из Красной армии, – чья верность ни в коей мере не была гарантирована. У них не было достойного железнодорожного сообщения, а была лишь такая телеграфная и телефонная связь, какую можно было приспособить к существующим условиям. У них не было никакой надежды на успешное ведение дел, поскольку не было сильного руководства.

Кто руководил их действиями, я не знаю, но точно знаю, что отсутствие четкой политики и британский девиз «Пусть Россия сама решит проблему своего спасения!», который выполнялся до последней буквы закона, разрушили почти все ранним летом 1919 г.

Хотя в то время красные отходили на север, события необратимо становились все тревожнее для британского престижа, когда произошли неожиданные перемены в штабе миссии, и генерал Бриггс, который испрашивал разрешения отбыть на родину, был заменен генерал-майором Холманом. Являясь адъютантом и генерал-квартирмейстером 4-й британской армии во Франции, Холман был известен как человек, хорошо знающий русский язык и очень симпатизирующий этой стране, и мы вдруг стали надеяться на большие дела.

В мае я отправился на поезде с целью инспекции оснащения батареи гаубиц калибра 4,5. Посреди степи паровоз – некая старая модель дымовой трубы с шестифутовым ведром – сломался, и нам пришлось встать там, откуда во все стороны ни души на несколько миль. После стука колес тишина казалась зловещей, а степь вокруг железнодорожной колеи выглядела пустынной, безжизненной и гнетущей. За всю поездку мы почти не видели признаков жизни за пределами мрачных, окрашенных в коричневый цвет деревень с их деревянными, крытыми соломой домами, и пустота степи казалась жуткой.

– Что случилось? – кто-то спросил.

– Паровоз отдал богу душу, – был ответ.

Князь Лихтембергский, ехавший с нами в качестве переводчика, решил, что причина в отсутствии топлива, и изо всех сил пытался убедить машиниста заправить его дровами из груды, лежавшей позади окопов. Однако эту битву он проиграл и в конце концов вернулся и радостно доложил, что паровоз отказывается реагировать на любой вид топлива.

– Теперь поезд полностью вышел из строя, – весело сообщил он, – так что нам надо дожидаться другого.

Так как мы знали, что кавалерийские разъезды коммунистов прорывались по соседству и пытались уничтожить наши пехотные части, это предложение было малопривлекательным.

Мы пристально всматривались в голую степь. Не было ничего видно, кроме травы и цветов да редких куропаток, и ничего не слышно, кроме шума медленно выходящего пара на фоне пения жаворонков.

Наконец кто-то ухитрился с помощью угроз заставить заняться ремонтом паровозную команду, которая предпочитала всплескивать руками да винить во всем кого угодно, кроме себя, и нам удалось вновь двинуться в путь. Я совсем не жалел, что мы добрались до цели нашего путешествия.

Я часто обращался к Кейсу за советом и информацией. Он жил в очень симпатичной квартире в Ростове недалеко от реки, и его помощниками были капитан Уокер из Бейсуотера (район в западном Лондоне) и капитан Иваненко, русский кавалерийский офицер с международной репутацией отличного наездника, а его конторскую работу вела княгиня Кантакузина, которая, помимо того, что обладала красивой внешностью, говорила на удивительно хорошем английском и организовала свою работу с огромным искусством. Квартира ее стала местом отдыха для любого британского офицера, задержавшегося на ночь в Ростове, и ее гостеприимство вошло в поговорку.

В противоположность большинству из того, что я видел в британской миссии, Кейс был в основном человеком действия, и в июне его назначили политическим представителем британского правительства в Ростове, это означало, что он делал все, ездил везде и выполнял обязанности офицера связи всех видов. Больше всего он был занят организацией и руководством отдела разведки, который пытался воевать с искусной пропагандой, которую вели в городе многочисленные германские и большевистские агенты.

Я часто подозревал графа дю Чайла и Алексиса Аладьина в прогерманских симпатиях и даже какое-то время полагал, что дю Чайла – германский агент.

Их наверняка было полным-полно вокруг, потому что борьба донских казаков против большевиков всегда поддерживалась иностранной помощью, которая вначале шла от немцев либо напрямую через оккупационные войска, либо через украинцев, которые получали ее из того же источника. Даже сама Донская армия была организована по немецкой системе и определенно испытывала большое восхищение перед немецкой деловитостью. Многие из германских офицеров, находившихся в оккупационных войсках в Новочеркасске и Ростове, фактически не жалели ни денег, ни хлопот, чтобы снискать расположение всех слоев населения, они взяли на себя руководство железной дорогой и телеграфными системами и внесли в них большую, чем когда-либо, эффективность. С большевиками они поступали сурово и решительно.

Вдобавок к этому Россия всегда весьма обожала германское искусство и немецкую систему образования. Эти две нации в большой степени смешались путем брака в силу своего географического положения, а многие величайшие российские правители, включая саму Екатерину Великую, имели более немецкой крови, нежели русской. Несмотря на то что шла Первая мировая война, повсюду в России существовала сильная прогерманская партия, а Екатерина привезла в страну миллион с четвертью чистокровных германских колонистов, чтобы они дали пример опрятности, экономности и производительности в сельском хозяйстве. Как этническая общность, эти немцы всю войну были ультралояльны России, но индивидуально многие из них являлись, прежде всего, немцами, и Отечество всегда занимало в их сердцах самое главное место. Они составляли ту почву, которая не могла быть невостребованной для старательного сеятеля.

Грузия, Батум и Константинополь все еще были полны немецких военнопленных, и толпы симпатизирующих граждан были готовы продолжать пропагандистскую работу за нее, так что хотя сама Германия никоим образом не могла воспользоваться каким-либо каналом колониального расширения, который мог бы открыться, она все егце не давала другим заниматься этим. Поэтому любого мятежника на Ближнем Востоке подстрекали к разжиганию гражданских войн и местных бунтов в надежде, что основные противники будут все ослабевать, в то время как Франция, Великобритания и Италия, которых высочайшая дипломатия с трудом удерживала в едином фронте во время мировой войны, постепенно станут враждебны друг другу.