Мавры при Филиппе III

– Где?

– Наверху на стене.

И Педральви закричал:

– Да, сеньор кавалер, отпустите его и дайте мне лестницу спуститься, не то я закричу: «Караул».

Бывший с капитаном товарищ взялся было за пистолет, но Бальсейро остановил его.

– Что ты! К чему поднимать тревогу. Пусть тот кричит, если хочет, а мы этого голубчика возьмем с собой.

– Пустите!.. Помогите! – вскричал Пикильо.

– Помогите! Помогите! – закричал Педральви, голос которого со стены раздавался громче и дальше.

В трактире все притихли, потом вдруг зашумели и выбежали на двор, но капитан и его товарищ, схватив свою добычу на руки, скрылись.

Происхождение капитана Хауна Батисты Бальсейро было так же таинственно, как и все обстоятельства его жизни. Одни почитали его за неаполитанца, другие за мавра, сам же он никогда не беспокоился о своем отечестве и не предпочитал ни одной земли, хотя видел их много, но по известным ему причинам не мог нигде ужиться долго. С некоторого времени он поселился в Испании и как опытный человек, много знавший и много видевший, признавался, что из всех европейских государств Испания представляет гораздо более удобств и выгод для его ремесла. Полиция необременительна, беспорядки везде, нигде нет надзору, и Бальсейро после долгой кочевой жизни решился наконец поселиться в этой стране на продолжительное время. К тому же она была для него почти родиной. Он родился в Португалии незадолго до того времени, когда она при короле Филиппе II была присоединена к Испании.

Один из знатнейших лиц Португалии именно дон Генрик де Виллафлор, подкупленный Филиппом Вторым, много содействовал этому соединению двух государств и в награду удостоился титула графа Сантарема. За несколько лет пред тем, около Иванова дня, дон Генрик охотился на Сиерра-Дорсо, одной из прекраснейших гор Алентехо, и, застигнутый проливным дождем с грозой, принужден был искать убежища на одном грязном постоялом дворе. Жена контрабандиста, Херонима, приняла гостя и услужила ему всем, чем могла. Она была женщина молодая, бойкая, не красавица и даже рыжая, но кто в дождливое время будет разбирать? Дон Генрик, от нечего делать, начал любезничать и меньше чем чрез год к нему в замок на берегу Таго явилась женщина из Алентехо с маленьким полненьким мальчиком, который страшно кричал и кусал свою кормилицу. Это была Херонима, и капитан, которого мы здесь описываем, был отец ребенка, которого мать в память незабвенного Иванова дня назвала Хуаном Батистой.

Явление Херонимы, однако, вероятно, не было приятно дону Генрику, потому что при виде ее он отвернулся и, выслав с камердинером двадцать пять дукатов, приказал сказать, чтобы она больше не приходила. Этим и кончились все отношения капитана Хуана Батисты Бальсейро с благородным виновником его рождения.

Хуан Батиста рос исправно, был хорошего телосложения и походил на своего отца, барина, самым оскорбительным образом для чести другого отца, контрабандиста, Херонимо Бальсейро. Но он не столько ревновал свою жену, сколько фляжку с водкой и карабин. Он очень мало заботился о сыне, и едва тот начал ходить, выучил его владеть ружьем. Эта наука пошла впрок. Вскоре у Хуана Батисты развилось множество способностей, которые, вероятно, произошли от сочетания в нем двух стихий: крови, текущей в его жилах, и воспитания. Сперва он прибил свою мать, потом обокрал отца, убежал из дома и более уже не являлся в Алентехо.

Трудно было бы следить за его жизнью, которую он вел с тех пор; жизнью, богатой удовольствиями ясными и черными днями, встречами с альгвазилами и судьями, хитростями и военными экспедициями. Это трудно, потому что в истории его есть темный период, в котором он на несколько лет совершенно исчез. Враги его полагали, что он служил гребцом на каталонских галерах, но он в этом не сознавался. Известно только, что он вдруг явился в Средиземном море на небольшом судне, прежний экипаж которого вымер от тифа или другой морской болезни. С этого времени принял он титул капитана и обязанности поборника веры, – начал следить и грабить корабли Туниса и Алжира, а если между ними попадалось христианское судно, то виной был только случай. Наконец по каким-то неприятностям с адмиралтейством капитан Бальсейро отказался и от морской службы и поселился в горах между Наваррой и Старой Кастилией, близ большой проезжей дороги, ведущей из Пампелуны в Мадрид. Здесь в диком ущелье он купил старую уединенную гостиницу, которая понравилась ему по живописному местоположению, обстроился и стал хозяйничать; что, однако, не мешало ему часто делать поездки по делам в окрестности.

К нему-то и попал несчастный Пикильо. Увидя слезающего ночью с забора мальчика, капитан подумал, что это молодой собрат или ученик, но скромные ответы Пикильо обнаружили ошибку. Капитану давно хотелось иметь ловкого и умного мальчика, который во многих случаях мог бы оказать обществу важные услуги, и Пикильо казался на это способным.

Пикильо больше всего сожалел о своем товарище. Что сталось с бедным Педральви, который, спасая его, сам подвергнулся опасности? На это никто не отвечал. Капитан Бальсейро с товарищем и пленником вышли за город, где их дожидались люди, по одеянию похожие на поселян. При них были лошади и три мула, из которых два были навьючены.

Капитан взглянул на третьего мула и поморщился.

– А дело так хорошо было рассчитано! – сказал он. – Викториано Карамба надул нас!

– Да виноват ли казначей, что касса его пуста? – заметил Карало, поверенный и помощник капитана.

– Разумеется, кто же отвечает за казну, если не казначей? За то он нам еще поплатится своим имуществом. Мы конфискуем его.

– Не мешает. Но с графом Лермой, я думаю, надобно переменить образ войны. На казенные кассы и нападать не стоит: они всегда почти пусты.

– Правда. Он никогда ничего в них не оставляет.

– Великий военный министр финансов!

– В другой раз надо будет обратиться к нему лично, а теперь пора ехать.

Пикильо посадили на праздного мула, и кавалькада отправилась в горы.

Пикильо слышал разговоры, но ничего не понимал, а когда встречал взгляд капитана или его товарища, то терял всякую охоту просить объяснений. Они так напугали его, что он дрожал. Страх его еще увеличился, когда они прибыли в гостиницу «Буэн сокорро» («Добрая помощь»), так назвал капитан свое заведение. Гостиница находилась посреди леса, и Пикильо не понимал, какие могли быть тут проезжие; надо было заблудиться, чтобы искать там пристанища, но еще более пугали скромного мальчика шумные пиры товарищей и слуг капитана Бальсейро, который даже не усмирял их.

– Вы не согласны, дети? – говорил он им иногда с простотой. – Ну, подеритесь и кончите дело.

Ножи обнажались, кровь лилась, и все удивлялись мудрому управлению капитана.

Пикильо хотя не имел понятия о добре и зле, но ясно понимал, что попал в место едва ли не лучше ада. Бежать он не смел. Капитан страшно погрозил ему за такой поступок; беда тому, кто его ослушивался. Пикильо видел доказательство в домашней сцене.

У Бальсейро был анкерок отличного рома, который подарил ему какой-то приятель. Этот ром он берег собственно для себя и вдруг заметил, что кто-то его обкрадывает! Дерзкий был один из новых товарищей, молодой цыган Пако, страшный любитель рома и знаток в этом деле. Однажды, налив себе фляжку, Пако поднес чарку Пикильо, чтобы вместе насладиться, как вдруг вошел Бальсейро.

– Что ты делаешь?

– Пью за ваше здоровье, капитан.

– Ты знаешь, что это мой ром?

– Что ваше, то и наше! Таков наш закон.

– А закон повиновения мне, ты знаешь?

– А что ж будет, если раз и не послушаться? – спросил цыган с насмешкой.

– А то, что в другой раз этого и не случится, – хладнокровно отвечал Бальсейро, вынув пистолет из-за пояса. Раздался выстрел, и цыган упал мертвый. Пикильо вскрикнул.

– Это что? Я не люблю шума, – сказал Бальсейро и, увидев дрожащего мальчика, прибавил: – А ты здесь, Пикильо? Заметь. Вот что значит не слушаться меня. – И вышел.

С этого дня Пикильо так боялся капитана, что и не думал о побеге. Только изредка позволял себе посматривать на окружающий лес и скалы.

Но в один прекрасный день никого не было дома, и Пикильо решился погулять по лесу и подышать свежим воздухом. Он вышел и едва прошел шагов десять, как почувствовал в себе перемену: теплый ветерок, благоухание цветов оживили его истощенное тело. Луч счастья проник в его бедное сердце, улыбка удовольствия бродила на губах, но вдруг все это исчезло, лицо побледнело, руки опустились, ноги не двигались… На повороте тропинки Пикильо встретился лицом к лицу с капитаном и его товарищем Карало.

Глава V. Гостиница «Добрая помощь»

Капитан и его помощник, курив трубки, беседовали о делах.

Бальсейро, взглянув на Пикильо так же страшно, как и на цыгана Пако, сделал знак своему поверенному, который молча взял преступника за ворот и повел в гостиницу, куда вскоре пришли и другие товарищи капитана. В одно мгновение бедного мальчика раздели и положили на пол. Карало снял со стены толстый ремень и начал стегать с таким старанием, как будто показывал особенную привязанность к капитану. Кровь лилась ручьями, и несчастного только тогда перестали бить, когда он совсем потерял голос.

После этого Пикильо уже не имел желания прогуливаться и если выходил когда, то или с капитаном, или с кем-нибудь из его приятелей, или по поручениям, которые исполнял с точностью, внушаемой ему ужасом и рабским повиновением.

По временам его посылали на какую-нибудь ферму или в дом под видом бедняка, заблудившегося и без пристанища. По приходе домой он обязан был рассказывать обо всем виденном и слышанном: как устроен дом, много ли в нем прислуги и прочее. Эти дни он почитал самыми счастливыми, потому что уходил из страшного дома и дышал воздухом. Сколько раз желал он сказать тем, кто его принимал: «Спасите меня! Скройте!» Но кто исполнит его просьбу, думал он, и можно ли где укрыться от гнева капитана? Пикильо вспомнил, как однажды, тронутый ласками хозяина богатой фермы, он хотел пасть перед ним и просить защиты, как вдруг увидал через окно капитана, разодетого как важный господин, приехавшего покупать поместье, и убедился, что от него нельзя уйти. Кто он? Этого не знал мальчик, а между тем в доме капитана было много страшного. По ночам ворота не запирались; на большой дороге, стоившей дорого казне, был глубокий обвал, покрытый сухими листьями и прутьями. Когда у проезжих портился экипаж вблизи этого места, то сейчас же являлся угольщик с сыном и указывал им дорогу в ближайшую гостиницу. Это был кто-нибудь из товарищей капитана, и Пикильо, выдававший себя за сына Бальсейро, встречал гостей и угощал как можно лучше, а после сытного ужина их отводили в особую комнату, убранную с искусством.

Пикильо никогда не видел, как уезжали гости, даже замечал, что экипажи их оставались для починки и, вероятно, посылались после. В течение двух лет он привык к своему положению и, не видя ничего лучшего, воображал, что в свете так и должно быть. Он не имел никакой надежды на будущее, а потому сделался равнодушным, даже инстинкт не указывал ему хорошее и дурное, за исключением некоторых воспоминаний, тревоживших его сердце. Он стал подобен дереву, хотя существующему, но без ветвей.

При первом удобном случае Корало бранил его и жаловался капитану, который наказывал, поэтому Пикильо прежде всего возненавидел Карало и очень много страдал в то время, когда тот напивался, что случалось очень часто.

Однажды пьяный Карало вскричал:

– Трубку!

Пикильо подал ему, и в награду получив пощечину, вспыхнул; он бросил любимую Карало трубку на пол и растоптал ее.