Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Княгиня Ольга. Стрела разящая

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 18 >>
На страницу:
10 из 18
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Ладно тебе! – Я попыталась ее поймать и успокоить, но она оттолкнула мои руки. – Чем тебе Хакон не жених? Он княжьего рода, у него родня такая богатая, сильная, от Восточного моря до Ромейского всеми землями владеет! А сам он и собой хорош, и всем взял! И ты будешь моей… – Я рассмеялась, так позабавила меня эта мысль. – Он – мой вуй, и ты будешь моей вуйкой!

– Он хочет, чтобы твой Пламень-Хакон его убил! – выпалила Соколина, отталкивая руки, которыми я хотела ее обнять на радостях.

– Что? – Я так и замерла с поднятыми руками. – Убил, ты сказала? Кто кого? Хочет?

– Отец мой хочет, чтобы Хакон его убил! – внятно повторила Соколина.

– Кого – его? – Я все не могла взять в толк, откуда у Свенгельда вдруг взялся такой враг, ради избавления от которого он нуждается в помощи Хакона.

– Да отца моего!

Я, кажется, ни разу не видела, чтобы Соколина плакала. Даже упав, разодрав коленки, она лишь закусывала губу и гневно сверкала глазами, будто негодовала на свою боль. Но сейчас ее лицо так исказилось, словно она готова была разреветься.

Я потрогала свой лоб – как обычно. Потрогала ее лоб – немного горячее, но все же не жар.

– Ты захворала или я?

– Отец мой захворал. – Соколина снова села на бревно и уставилась в огонь.

– Кипит! – закричал Добрыня и кинулся расшвыривать поленья, чтобы уменьшить жар.

– Умница моя! – Я погладила его по голове, но глядела при этом на Соколину. – Чем таким воевода захворал, если дальше жить не хочет?

Только этого еще не хватало! Конечно, в такие годы никто здоров не бывает, и все Свенгельдовы хвори я знала наперечет: прострел, грудная жаба, горлянки, пристающие к нему каждую весну и осень… Но от всего этого есть сильные зелья и нужные слова, и воевода вовсе не так мучился, чтобы не хотеть жить!

– Он желает умереть в битве, – устало выговорила Соколина. – Или на поединке, от руки достойного противника. Чтобы не дожидаться «соломенной смерти»[6 - Соломенная смерть – от болезни и вообще любая, не связанная с войной и сражением, позорная для воина и закрывающая путь в Валгаллу.] и не попасть в… ну, какое-то там дурное место. И он придумал: заставить Хакона биться с ним насмерть. И если Хакон победит, то отец пойдет в свою Валгаллу, а Хакон получит меня в жены и все наше добро. Я тоже не верила! – крикнула она, глядя в мои вытаращенные от изумления глаза. – Думала, он шутит! А потом пошла к нему, когда он спать ложился. И он сказал: все правда! Сказал, что стар! И не хочет ждать!

– Но ведь раньше он говорил…

– Передумал! Сказал, от молодых мало толку и лучше, чем этот, уже не дождаться! Этот хотя бы родной сын его драгоценного Ульва-конунга! Сказал, многие достойные люди в древности делали так… ну, умирали на войне, которую сами затеяли. Харальд Боезуб и еще какой-то…

Про Харальда Боезуба я знала. Он был предком нашего материнского рода, и мать рассказывала нам с Оди о нем и о битве при Бровеллире, еще пока мы были совсем маленькие. И мы слушали об этом столько раз, что теперь я без запинки пересказывала эту повесть и моим детям. И о Хедине я тоже знала, который каждую ночь бьется с Хагеном, похитителем его дочери Хильд. Всякий раз они поражают друг друга насмерть, но Хильд колдовством оживляет их, и смертельная схватка повторяется снова… Жуткое сказание, но Добрыня его очень любит. Мне вдруг представилось: Хакон и Свенгельд, израненные, окровавленные, стоят друг против друга с мечами и щитами, а поодаль – Соколина с поднятыми руками, творящая волшбу… Никакой волшбы она, конечно, творить не умела, кто бы ее тут научил, но все это было так дико, что я содрогнулась. Просто немыслимо!

– Я не верю! – вырвалось у меня. – Он нас дурачит!

Соколина не ответила, но по ее лицу было видно: она хотела бы со мной согласиться, да не может.

– У вас опять все кипит! – раздался вдруг рядом голос моего мужа.

И поразил меня как громом. Откуда тут взялся Володислав? Я обернулась: он стоял у меня за спиной и смотрел в костер.

Котел и правда закипал: предательские пузырьки тянулись снизу вверх в буром отваре и издевательски лопались у поверхности.

– Я увидел со стены, как ты пытаешься утопить моих детей, и пришел их спасать! – Володислав подхватил на руки подбежавшую к нему Малку и подкинул в воздух.

Я охнула и принялась торопливо ворошить поленья. Пора добавлять квасцы. Но если я уже успела все испортить, то вместо красновато-коричневого получится просто бурый…

Мне грозило загубить немалую долю зимних трудов, но я едва соображала, что делаю. Все казалось, я сплю, потому что наяву всего рассказанного Соколиной ну никак не могло быть!

* * *

Там, на берегу, мне было лишь стыдно перед мужем, что я чуть не проворонила покрас. Не обратила внимания на то, что он слышал часть нашей беседы с Соколиной, и не подумала, что из этого может выйти. И не узнала бы, если бы в тот же вечер не рассыпала снизки.

Это было мое любимое ожерелье: его мне оставила мать, когда уезжала из Киева. Сама она его привезла из Волховца в числе своего приданого. Когда-то оно состояло из тридцати трех стеклянных бусин, черных, одни с белой волной, другие – с белыми, синими, зелеными «глазками» и «ресничками». С тех пор я, криворукая, его уже роняла, четыре «глазка» раскололись. Вместо них я в последние года повесила узорные бусины из серебра, которые отец присылал мне из Моравии, так что все равно было очень красиво.

Но когда бусин так много, ожерелье получается тяжелое, и рано или поздно любой шнур или ремешок рвется. Наступал вечер, пора было собирать ужин, но сначала покормить и уложить детей. Они догуливали с Вторушкой и Мыльнянкой у реки, я послала за ними, а стала одеваться – тут ремешок и оборвался. Часть бусин закатилась за мою самую большую укладку – в ней я привезла приданое, и до сих пор там хранилось самое ценное мое платье и прочее добро. Я присела, заползла за угол укладки и впотьмах стала шарить по полу – черные бусины трудно было разглядеть.

Скрипнула дверь, кто-то вошел. Я подумала, что это Мыльнянка вернулась, хотела позвать ее на помощь и попросить огня, но не сразу смогла встать: уже собранные бусины я складывала в подол. А потом раздался голос:

– Да как ты сделаешь, чтобы он один без дружины остался?

Это был голос Маломира. Сперва я просто постыдилась предстать перед ним в таком виде – сидя на полу и с бусинами в подоле, – но потом до меня дошло…

– Не выйдет, – продолжал он. – Вот если на тропе ловушку поставить, то он и попадет – у него конь-то лучше, чем у его людей, я вчера посмотрел. Веревку натянуть поперек… Может и убиться. Или покалечиться как.

Тут уже я присела пониже и застыла. Дружина? Ловушка? Мне мгновенно пришел в голову Хакон.

– Все бы хорошо, но как его заставить по той самой тропе скакать? – раздался в ответ голос Володислава. Он говорил приглушенно, видимо, продолжая разговор, начатый где-то снаружи и ставший слишком неподходящим для чужих ушей. – Будет гон. Как знать, куда дичь побежит? Через весь лес веревку не натянешь.

Они помолчали. Скрипнула скамья: кто-то из них сел к столу.

– Если бы его как-то от дружины оторвать… – опять заговорил Володислав. – По голове дубиной дать, из седла вынуть, а ногу в стремени оставить. Да и хлестнуть коня! Потом, когда поймают, там от головы такое месиво останется, что уж ни Ингвар, ни сам леший не докажет, что было…

– А как ты его от дружины оторвешь?

Они помолчали. Я едва дышала.

– Ладно, думай! – Судя по звуку, Маломир встал.

За дверью послышался веселый гомон. Я облилась холодной дрожью: дети меня вмиг найдут, и эти двое узнают, что я все слышала!

К счастью, Маломир уже шел к двери: с детьми он встретился за порогом, я слышала, как они весело приветствуют дедушку и показывают какой-то особый камешек с берега. «Ты у мамки тесемку возьми да на шею повесь – будет тебе оберег!» – наставлял тот Добрыню.

– Стой, дядька! Придумал! – вдруг закричал Володислав и побежал за ним. – С нами же девка поедет!

Дети с двумя челядинками ввалились в избу, и мужчины никак не могли продолжать свой разговор здесь. На мое счастье, они отошли уже достаточно далеко и не слышали криков чад, обнаруживших меня на полу за ларем.

Я оставила их собирать бусины, а сама, сжимая свою добычу в кулаках, села к столу. Меня не держали ноги – не то от ужаса, не то от того, что я слишком долго просидела скрючившись. Они не назвали имени, но замысел был совершенно ясен. На кого они умышляли – на Свенгельда или на Хакона? Почти наверняка на Хакона – к Свенгельду они как-то притерпелись за много лет, а вот в его возможном преемнике увидели нешуточную угрозу. Володислав сразу заподозрил, что Хакон прислан сюда Ингваром неспроста – да и что между древлянами и полянскими русами может быть спроста! А теперь… Мы утром говорили с Соколиной о том, что Свенгельд задумал уступить Хакону свое место… и Володислав это слышал!

Было трудно дышать, и я знаком велела Вторушке подать воды. Прижала руку к груди, но там теснило, будто засела на сердце большущая черная жаба. И протянула липкие лапки к моему горлу.

Меня разрывало на части: хотелось немедленно вскочить и мчаться куда-то со всех ног, чтобы все это предотвратить, но иная сила требовала сидеть на месте, не подавая вида. Дать себе время как следует подумать, прежде чем произнести хоть одно слово.

Выпив воды, я стала глубоко дышать.

– На солнце перегрелась, – пояснила я в ответ на удивленный взгляд Вторушки.

– Мама заболела! – завопила Малка и обхватила меня.

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 18 >>
На страницу:
10 из 18