Иту-тай. Путь свободного волка

Максим удивленно обернулся на незнакомца и увидел улыбку на его лице.

– Тенгри сени кортит, – произнес алтаец еще одну непонятную фразу и опять улыбнулся.

– Что это значит? – спросил Максим, озадаченный поведением собеседника.

– Ты смотришь на поверхность вещей, но не видишь их сущность. Это создает иллюзию относительно того, что окружает тебя в данный момент. Мир привык обманывать тебя, а ты привык обманывать мир. Но Небо обмануть невозможно. Оно ВИДИТ тебя – Тенгри сени кортит…

Максим усмехнулся.

– Это алтайское поверье?

Незнакомец пожал плечами:

– Это факт. А сейчас – Тенгри сени пастит…

– А это что?

Алтаец замолчал, словно подбирая наиболее корректный перевод фразы, и затем кивнул на экспозицию. Максим отвернулся, и в этот момент незнакомец наклонился к нему и громко крикнул в самое ухо: «ТЭРЬ!»

Максим отскочил на несколько шагов, повернулся к алтайцу, изумленно рассматривая его. А тот стоял как ни в чем не бывало, продолжая изучать стенд.

«Да он сумасшедший!» Внешний вид этого странного человека не соответствовал подобному определению, но его выходка Максима откровенно испугала, и он решил, что будет лучше поскорее покинуть это, вдруг опустевшее здание.

– Хочешь уйти? – спросил алтаец, не поворачивая головы, и Максим почувствовал, как необъяснимый страх опять потек по телу холодной волной.

«Точно, сумасшедший. Нужно сваливать отсюда!»

– Ну, допустим, – пробормотал он, растягивая слова, чтобы не выдать своего испуга.

Алтаец улыбнулся:

– Тебе только кажется, что ты можешь уйти, Адучи. На самом деле идти тебе некуда. Только я могу вывести тебя отсюда. – Он повернулся к Коврову, который задохнулся от ужаса. За стеклянной поверхностью очков чернели бездонной пустотой два жутких зрачка. Это были глаза сумасшедшего, сомнений в этом больше не оставалось. Максим судорожно вздохнул и сделал еще несколько шагов назад. Алтаец стоял перед ним, перегородив собой выход, безмолвный и страшный, с безумной улыбкой на темном лице.

Максим повернулся и быстро пошел ко второму выходу из зала, ведущему в смежный зал. Оттуда можно будет подняться на второй этаж и затем спуститься по лестнице и выйти на улицу. Но где гарантии, что этот страшный алтаец не перекроет ему и центральный вход? Тем более что, если он и в самом деле директор этого треклятого музея, просчитать намерение Коврова не составит для него большого труда. Но зачем ему все это? К тому же там все-таки люди: посетители, вахтеры, дежурные. Не будет же он ломать комедию перед своими подчиненными? Или, может, они уже привыкли к подобному поведению своего шефа? Безумие…

Максим осмотрелся. Залы были пусты, посетителей уже не было, как, впрочем, и сотрудников музея, которые обязаны дежурить в помещениях до ухода последнего человека.

«Прямо сценарий фильма ужасов – жертва в пустом музее и маньяк-директор с секирой, взятой среди экспонатов». Максим чувствовал, что происходит что-то очень страшное и очень важное. Похожее ощущение он испытал несколько дней назад в темном подъезде, схватившись с человеком, который хотел его убить. «Может, они из одной компании? Что им нужно от меня? Твари. Господи, что же это происходит со мной…» Максим стремительно шел по коридорам, автоматически подготавливая тело к возможному поединку. Перед его глазами стояли две картинки – перекошенное ненавистью, окровавленное лицо Злобного и отрешенное лицо жуткого алтайца с парализующим волю взглядом. От такого взгляда не стыдно и убежать, хотя бегство от противника Максим всегда считал ниже своего достоинства. «Ты проиграл не тогда, когда упал на пол весь в крови. Ты проиграл тогда, когда повернулся к своему противнику спиной или встал перед ним на колени». Эти слова сэнсэя Володи бились в ушах призывным кличем. «Вернуться! Вернуться! Вернуться! Иди и дерись! Дерись!»

Максим остановился и, решительно развернувшись, пошел назад. «Действительно, что я, зайчик, что ли, бегать от всяких придурков? Злобный уже свою порцию получил, получит и этот. И не посмотрю, что он директор…»

«Директор» по-прежнему стоял на том же месте в той же позе, неподвижный, словно элемент музейного интерьера. Максим решительно двинулся вперед, чувствуя, как мелкая противная дрожь резонирует на мышцах ног. А ведь Злобный был куда более опасным противником: чуть выше ростом, чем этот худощавый алтаец, и гораздо более плотного телосложения. Но не было у него таких жутких глаз… Когда до «директора» осталось всего несколько шагов, тот развел в стороны руки, то ли показывая, что не хочет драться, то ли желая обнять вернувшегося. Максим перешел в атакующую стойку, но тут алтаец вдруг снова издал свой истошный вопль, на этот раз гораздо громче первого: «Тэрь! Тэрь! Арк ахаш!!!» И столько безумия было в этом крике, именно безумия, и так контрастно прозвучал он в тишине этого здания, что Максим, дрогнув, замер, словно наткнувшись на невидимую стену и, не выдержав, бросился прочь, к другому выходу.

«Где же люди? Где? Где все? Что же это, а?»

Ковров в два прыжка преодолел зал с экспонатами партизанского движения и оказался у лестницы, ведущей на второй этаж. В это время в музее погас свет. Максим сжался от ужаса и замер, вслушиваясь в окружавшую его теперь со всех сторон тьму.

«Он же меня специально сюда загнал, – мелькнула вдруг внезапная мысль, – гадина, он же все это подстроил…» Ситуация принимала по-настоящему серьезный оборот. Отсюда было всего два пути: обратно в зал, где ждал его этот благообразный монстр, и на второй этаж, где притаились неподвижные мумии животных с оскаленными мордами. Нужно было стремительно выбирать, какой предпочесть, потому что если продолжать торчать здесь, то его запросто могут запереть на ночь. И неизвестно еще, что задумал этот безумец, и вообще, может быть, он здесь не один.

Словно в подтверждение этих панических мыслей, сверху, из темноты второго этажа, послышался тихий зловещий шепот: «Адучи-ии-ии…» Максим закричал от неожиданности и ужаса, который душил его накидкой из тьмы:

– А-а-а… Иди! Давай, иди сюда, тварь!

– Иду…

По лестнице действительно кто-то спускался вниз, неразличимый во мраке. Максим встал в стойку, но человек во тьме лишь рассмеялся, словно увидев это отчаянное движение в непроницаемой темноте:

– Хочешь сразиться со мной? Хорошо… хорошо… Аксаман тумангол…

Ковров почувствовал, что теряет сознание, и, сделав над собой усилие, из последних сил бросился в непроглядный мрак, прочь от нового преследователя, выставив перед собой руки с напряженными пальцами. Никого не встретив, он миновал злополучный зал с шаманскими принадлежностями и оказался у выхода. За столиком дежурного вахтера сидела перепуганная женщина, напряженно разглядывая всклокоченного посетителя.

– Ты что орешь, парень? Ты откуда взялся вообще? Музей уже закрыт. Ты пьяный, что ли?

Максим подошел к ней и произнес срывающимся голосом абсолютно нелепую фразу:

– А что это вы тут… без света сидите? – Он хотел сказать нечто совсем иное, что он не пьяный, что они обесточивают помещения, даже не убедившись в отсутствии посетителей, хотел узнать, есть ли тут у них этакий благообразный директор с повадками сумасшедшего… Но все эти фразы застряли за нервным спазмом, сковавшим горло.

– Пошли вы все… Уроды! – пробормотал Ковров и вышел из музея на улицу.

От свежего воздуха вдруг сильно закружилась голова, а из носа побежали двумя стремительными струйками капельки крови, падая на рубашку и брюки, расплываясь тут же алыми бесформенными пятнами. Чертыхнувшись, Максим запрокинул голову, уставившись бессмысленным взглядом в темно-синее небо, на котором уже высыпали мерцающие искорки далеких звезд. Кровь остановилась, но на смену ей где-то внутри родилось неприятное томительное чувство, быстро распространяющееся по желудку.

«Этого еще только не хватало», – подумал Максим и сделал несколько глотательных движений, сдерживая рвоту и сплевывая горькую слюну.

Серый асфальт, на котором он стоял, вдруг вздыбился, поднялся и, сделав акробатический кульбит, со всей силы ударил ему в лицо. Глубокий обморок растворил в себе все переживания и впечатления этого злополучного дня.

* * *

«Самое страшное из того, что я пережил в те дни, было именно ощущение безысходности, чувство того, что жизнь подходит к концу, еще фактически не успев начаться. А все окружающие меня люди упорно не хотели замечать происходящего со мной. И не было никого, кто бы мог выслушать меня без ироничной улыбки. Я чувствовал, что финал где-то совсем близко, я напряженно всматривался в лица прохожих, постоянно ожидая нападения, я молился перед сном, умоляя Бога избавить меня от наваждений. Я перестал выходить из дома. Все вокруг обернулось против меня, и я чувствовал, что если не погибну в ближайшее время, то непременно превращусь в злобного загнанного зверя, готового растерзать все и вся. Злоба на равнодушие людей переполняла меня до отказа. Иногда я ловил себя на мысли, что это не мои ощущения. Что кто-то чужой, ловко маскирующийся под мои размышления, заставлял меня бояться и ненавидеть. Но я ничего не мог поделать ни с этими ощущениями, ни с тем, что происходило вокруг меня. Я ждал… Ждал непонятно чего, но грядущего неизбежно. Я тренировался на износ. На тренировке в зале, дома, по шесть – восемь часов в день, истязая себя с яростью обреченного, хотя прекрасно понимал, что ни джиу-джитсу, ни карате не смогут мне помочь в моем столкновении с неизвестностью. Зубодробительные навыки, действенные в этом мире, теряли свою значимость в иллюзорном пространстве, сотканном из грез. Сны угрожали поглотить мою душу, но самое ужасное было в том, что наваждения вырвались за границы снов, проникая в этот мир, в котором я, хотя бы в дневные часы, чувствовал себя в относительной безопасности. Теперь я уже не мог расслабиться ни на секунду, я на самом деле был обречен».

Максим лежал на диване в гостиной и, слушая умиротворяющий шелест листвы, проникающий сквозь открытую балконную дверь, размышлял:

«Сны. Сны. Сны. Причиной моего последнего обморока были не сны, а вполне реальный сумасшедший придурок в дорогущем цивильном костюме. Этот голос из темноты… Откуда они взялись? Злобный… Что это, случайное стечение обстоятельств? Маловероятно. И дернуло же его сунуться в этот треклятый музей. Что-то там определенно нечисто, в этом музее. Вообще, странно все…»

Тягучую нереальность происходящего, вот что ощущал он тогда. Это ощущение и делало происшествие очень похожим на наваждение. Но в чем тогда причина этой «нереальности», что послужило отправной точкой, включающей это странное состояние? Вот! Если установить момент вхождения в «наваждение наяву», тогда можно будет установить и причину, повлекшую это безумие. Что может выступить в роли подобного катализатора? Страх? Шок от контрастных действий этого типа – псевдодиректора: солидный костюм и аномалии поведения, тишина музея и истошные крики, наличие в здании персонала и манипуляции со светом – все это в совокупности, вероятно, и породило двойственность восприятия, характерную для людей, принявших наркотик. Иллюзорный мир накладывается на опостылевшую действительность, и получается этот двойственный мир, пока в крови циркулирует наркотик. Время для него останавливается и… Стоп! Стоп, стоп, стоп. Время останавливается. Мир вокруг становится другим, более медленным. Вот оно! Максим почувствовал ирреальность восприятия, когда обратил внимание на часы. Значит, это случилось несколько раньше, чем встреча с алтайцем. Но что могло ввести его в это одуряющее состояние?

«…пока наркотик циркулирует в крови». Этот вариант объяснял все: и нереальность происходящего, и обостренное восприятие, и этот полный отруб в довершение ко всему. И этот вопрос был задан вахтершей не случайно: «Парень, ты что орешь? Ты пьяный, что ли?»

«Пьяный»! Его «штормило» из стороны в сторону, как он думал – от нервного перевозбуждения. А невнятная речь, а сухость во рту, а спазм в горле, кровотечение, потеря сознания…

Вся эта кутерьма со временем началась, когда он закончил изучать «Товары из Монголии», значит…

ЗАПАХ!!! Терпкий аромат, принятый Ковровым за духи призрачной посетительницы, силуэт которой мелькнул в отражении стеллажа. Он больше напоминал какой-то газ или что-то в этом роде, точно! Это действительно все объясняло. Кому только понадобилось это, вот в чем вопрос? Кому нужно было травить его газом, а затем пугать до обморока? Кто они, эти люди, и что им нужно от него? И самое главное: связан ли этот инцидент с нападением Злобного и с ночными «выворотами» или это просто совпадение?

От возбуждения Максим встал с дивана и, пройдясь по комнате, вышел на балкон. Ответы на эти вопросы необходимо было найти в самое ближайшее время, иначе…

* * *

Максим выгнулся, испытывая мучительно болезненный спазм, скрутивший все тело острой болью, и вместе с одеялом рухнул с кровати на пол, забившись в судорогах. На этот раз он все-таки закричал, не в силах терпеть эту адскую пытку. И тут же услышал сквозь ватную пелену, заложившую уши, тревожный голос бабушки из соседней комнаты: