Психика и сознание: два языка культуры. Книга 1. Капли океана

Исторически сформировалось несколько способов эффективной психологической самообороны на индивидуальном и социальном уровнях.

Поскольку психика (душа) зависима и от тела, и от сознания (мыслительной инстанции), защитой психики могут служить оба источника. Лучшая защита психики – здоровое тело (отсюда: в здоровом теле – здоровый дух, в данном контексте – душа). Но защитой психики может быть также и то, что разрушает тело, например, всевозможные наркотики. Лучшая пища для психики – дружба и любовь.

Вот наиболее действенные способы самообороны психики на индивидуальном уровне (по Фрейду):

– замещение;

– оборачивание (переворачивание);

– сублимация.

Вероятно, можно обнаружить и иные способы. Мне важно указать на сам принцип защиты.

Что касается уровня социально-психического, то здесь безраздельно царствует великое триединство:

– мифотворчество;

– религия;

– искусство.

Раз уж психика требует (не может не требовать) защиты, и раз уж защита по сути своей является мошеннической манипуляцией, следовательно, мы обречены кормить себя «сказками». Надо дружить с психикой, надо идти ей на уступки – во имя нормальности, во имя приемлемой жизни.

Так тому и быть.

* * *

Существует множество степеней психологической защиты человека от гносеологической бездны, от ужаса познания. Вот механизм одной из них: человек в упор «не видит» гигантских, способных подавить его вершин духа. Он замечает только те пики, которые соответствуют его лилипутским представлениям о высоте.

В принципе, только покорение ближайшей вершины открывает вид на следующую. Высота – манит, порождая гносеологическую эйфорию. Побывавшие на Джомолунгме Духа свидетельствуют: там нет ни ужаса, ни восторга; обыкновенная трагедия становится уделом истинных лидеров и чемпионов.

Но этому никто не верит: это превышает возможности воображения жизнерадостных лилипутов.

* * *

Чтобы избежать роковых искажений при восприятии реальности, надо уметь время от времени укрываться от гнета реальности.

По-самому большому философскому счету «отключаться» от жизни можно только посредством воображения, в мечтах и иллюзиях, в мире идеальном, чему способствует психическая эйфория, достигаемая употреблением наркотиков. Вот почему человечество и наркомания – неразделимые понятия. Формой нарко-психологической зависимости может выступать культ семьи, спорта, религиозно-политических и идеологических воззрений, собаководство, любая деятельностная активность – все, что угодно. Чем бы ни тешиться, лишь бы поддерживать желание жить.

Самым благородным и «конструктивным» способом наркотизации, понимаемой как стимуляцию наиболее эффективного ухода от реальности, следует признать творчество. И художественное, и научное творчество – это искусное замещение реальности, требующее фантастических умственно-душевных затрат, создание иной, хочется сказать, сверхреальности, как вызов реальности обычной. Художественные модели позволяют существу, брошенному в жизнь, творить реальность более совершенную, более его устраивающую и тем самым преодолевать ужас жизни; умозрительное научное расчленение модели реальности – это, что ни говори, тоже бегство от действительности.

Хочешь вести здоровое и нормальное существование – ищи свой вариант защиты от жизни.

* * *

Интеллект – это очень жесткая по отношению к человеку вещь. Однако только он способен дать беспристрастную и объективную оценку реальности.

Психика – инструмент приспособления (главный, конечно, инструмент жизни). Но ведь даже по меркам не слишком высокой нравственности, не говоря уже о нравственности высшего порядка, сам принцип приспособления подл. Поэтому и человек – подл.

Надо же видеть, что честным и справедливым может быть только сориентированный на истину интеллект. Психика же всегда даст субъективную, т. е. искаженную картину действительности и заставит человека хитрить и подличать, поскольку именно психика беспринципно «разворачивает» реальность нужной стороной, представляя объективную данность такой, какой она соответствует потребностям, но не самой себе. Суть принципа приспособления крайне проста: вижу не то, что есть, а то, что мне выгодно видеть.

Вот почему наиболее выигрышным отношением к человеку со стороны другого человека является любовь; это возвышает и того, кто любит, и того, кого любят, ибо любить – значит понимать и прощать психические слабости своих ближних, да и несовершенство «себя любимого». Иначе говоря, любовь блестяще реализует принцип приспособления. Уважать же человека очень трудно, поскольку уважения достойны те, кто осознает свои психические слабости именно как слабости, честно признавая изъяны собственной моральной природы и создавая тем самым предпосылки для того, чтобы в известной мере презирать себя. Уважение – многокомпонентное и весьма интеллектуальное чувство, в очень значительной степени включающее в себя критерии разума. Людей, которых нельзя не уважать, крайне мало. В указанном смысле извечный вопрос пьяного русского «ты меня уважаешь» следует признать изысканно и экзистенциально точным – как претензию на призвание реальных достоинств.

* * *

Я прекрасно понимаю тех кристально честных (и перед собой, и перед истиной) и искренних людей, которые приходят к абсолютно верному (в границах их космоса) заключению: без высших сил – существование мира немыслимо. Невозможно. Мир рухнет. У него не будет опоры. И они становятся фанатиками веры из чистых побуждений, служа лучшему, что есть в человеке.

Они изумительно тонко и глубоко прочувствовали: их родной, свойственный им идеологизированный тип сознания иначе существовать не может. И им кажется, что они безоговорочно правы; они и рады бы допустить другое мнение, но оно настолько противоречит всему их жизненному опыту, что невозможно заставить себя серьезно с ним считаться. Они абсолютизируют свой тип сознания и полагают, не без оснований, что все люди таковы, да еще сила традиций, мощь авторитетов, всеобщее невежество…

Проблема заключается в том, что существует и иной – рациональный – тип сознания. И эти два типа сознания буквально думают и говорят на разных языках. Поскольку для «идеолога» язык «мыслителя» непонятен, его все равно что и нет. Носитель же рационального сознания способен понять куцую идеологическую логику, но не способен разъяснить своему оппоненту природу его заблуждения. Связь получается односторонняя, а закономерность общения вырисовывается следующая: чем более честен, искренен, образован и на свой лад умен идеолог – тем меньше возможности для продуктивного диалога между ним и мыслителем. Приходится констатировать: наличествуют разные духовные породы людей. И очень большой вопрос: все ли способны подниматься вверх по эволюционной лестнице сознания? Пока что мыслители безнадежно одиноки.

Хозяин жизни – идеолог. Не будем спешить объявлять эту ненормальную с точки зрения мыслителя ситуацию абсурдной. Ситуация «горе от ума» – уже банальна. И в ней есть свой смысл, своя «сермяжная» правда.

Возможно, дело обстоит таким образом, что люди, не сбиваясь в крепкое «стадо», попросту не выживут. А непременным условием эффективного стадообразного существования является наличие объединительной идеологии. Природа и социум ставят предел, во-первых, количеству личностей-мыслителей, а во-вторых, «качеству» личностей в стаде: они должны настолько нуждаться в общественном организме (в т. ч. духовно-идеологически), чтобы сама оппозиция «личность – стадо» не возникала в их сознании. Будьте личностями – но в рамках идеологии. Тогда худо-бедно будут стада и пастыри, будет жизнь. Альтернативный вариант мать-природа, очевидно, не слишком жалует.

Так стоит ли всерьез развенчивать порочность идеологии, если идеологическая восприимчивость «личностей» и «стада» служит условием выживания?

Если бескомпромиссные поиски истины (а значит, нападки на жизнь) и допустимы, то только потому, что «высоколобых» все равно никто не слышит. Бескомпромиссность поисков истины общество готово приветствовать в той мере, в какой совмещаются понятия «истина» и «жизнь». Там, где начинается угроза жизни – кончается истина. Это означает: истина обречена иметь идеологический облик. Вот почему структурный баланс между мыслителями и идеологами отражен в счастливой пропорции: «один» – «все остальные».

* * *

Идеология и СМИ

Проблема идеологической ангажированности СМИ всегда стояла чрезвычайно остро. Нынешний этап демократизации общества, характеризующийся относительно высокой (а в отечественной контексте – беспрецедентной) степенью свободы в получении и трактовке информации, в неожиданной плоскости обозначил проблему объективности освещения событий.

Взаимоотношения, взаимообусловленность «субстанций» журналист и идеология имеют множество аспектов: нравственный, политический, экономический, психологический и др. Нас будет интересовать не столько вопрос качества идеологий, сколько вопрос: возможно ли в принципиальном плане развести понятия СМИ и идеология? Если да (нет), то почему? Каковы, наконец, следствия теоретически осмысленного «положения вещей»?

Мировоззрение, достигшее степени идеологического, представляет собой достаточно высокий уровень сознания. Под идеологией, как правило, понимают определенным образом организованную систему взглядов на мир, в основе которой – конкретная система культурных ценностей. Идеологии есть не что иное, как мировоззренческие попытки свести бесконечное многообразие мира к нескольким основополагающим принципам, увидеть самое главное: идейно и психологически организующее начало.

Почему человеку вообще свойственно подобное стремление духовно самоотождествиться – это особый вопрос, которого мы не будем сейчас касаться. Отнесемся как к данности: сколько-нибудь духовно развитый человек, заявляющий о себе как о личности, всегда организует, упорядочивает, идейно подчиняет мир. Он не может иначе. Он вынужден занимать определенную идейную позицию, придерживаться «точки зрения». Такого уровня и качества сознание выступает именно инструментом идеологического (однозначного) приспособления к многомерной (неоднозначной) реальности. Невозможно обладать сознанием и при этом быть вне идеологии, наличие одного влечет за собой появление другого.

Теперь отметим следующие фундаментальные особенности идеологии.

Во-первых, идеология подразумевает не просто понимание, основанное на абстрактно-логическом способе анализа отношений, но активную эмоциональную оценку соответствующего «понимания». Иначе говоря, в идеологии преобладающим компонентом является эмоционально-психическое отношение к явлению.

Во-вторых, подобное идеологическое освоение мира требует особого культурного языка, который с наглядной убедительностью демонстрировал бы неоспоримые преимущества именно этой идеологической позиции. Таким языком в идеологии стал язык символов (или образов: не будем сейчас вдаваться в тонкости терминологии).

В-третьих, идеология и объективность – «две вещи несовместные», поскольку первая всегда есть попытка субъективного приспособления к реальности, идеология (см. во-первых и во-вторых) не ставит себе целью объективными способами познавать объективную реальность; это задача науки, задача совсем иного – теоретического – уровня мышления.

Легко заключить, что в функционировании СМИ нет ничего случайного. СМИ не могут себе позволить «роскоши» науки: всесторонне освещать и осмысливать факты. Сообщить что-то для человека всегда означало представить факт + точку зрения. Потребитель информации, соответственно, вместе с фактом впитывает отношение к нему (или вырабатывает контротношение: факт + иная точка зрения). Так или иначе, мы имеем дело с, так сказать, информацией к размышлению, с идеологизированным, а не собственно информативным подходом к событиям. Быть массовыми для средств информации означает быть идеологичными; стать же внеидеологичными означает перестать быть массовыми. Информация как таковая – либо миф, либо пустая абстракция. Выбор именно этой информации, а также форма (в самом широком смысле) ее подачи придают (не могут не придавать) факту идеологическую окраску.

Следовательно, журналистика была, есть и будет идеологически ангажированной, необъективной. Еще раз подчеркну: общественное сознание делегировало специфические полномочия в объективном (разноплановом, противоречивом, бесстрастном) отражении и познании универсума особым, специально для этого приспособленным формам: науке и философии.

Назвать журналистику необъективной вовсе не означает квалифицировать ее как деятельность недостойную или бессмысленную: такая оценка в свою очередь сильно идеологизирована. Важно указать на сильные и слабые стороны, на специфические функции СМИ как способа отражения мира, если угодно. Сила идеологии – именно в ее субъективности, в том, что какие-то стороны отношений (но отнюдь не все, принципиально – не все) действительно увидены, осмыслены (т. е. поставлены в связь с другими) и талантливо, образно-символически отражены. В конце концов, только идеологии способны увлекать «массы», сплачивать их, вовлекать в историю, делать творцами событий.

Слабость идеологии – опять же в ее субъективности, в неспособности увидеть противоречивую истину (а лишь тот ее краешек, который идеологам кажется всей «правдой»). Идеологи субъективно могут быть и честны, искренни, но это не делает их объективными.

В связи со всем вышесказанным выделю очень важное следствие идеологической деятельности. Поскольку идеология по определению отражает одну (в лучшем случае несколько) из сторон многомерных общественных явлений, пора открыто признать: нет идеологий правильных, «истинных» и неверных, ошибочных. Идеология по природе своей – из области веры, убежденности, кажимости и т. п.; она есть категория преимущественно психологическая. Вместе с тем и без подсказки науки очевидно, что существуют идеологии, культ которых несовместим не просто со здравым смыслом (тоже, между прочим, далекой от объективности инстанцией), а со стратегией жизнедеятельности, бытия, существования человека как такового.