Психика и сознание: два языка культуры. Книга 1. Капли океана

* * *

Ум специализированный, используемый в практической деятельности, в науке, отличается от ума универсального, востребованного в полном объеме только лишь в философии, тем, что задачи первого и второго несопоставимы; следовательно, несопоставима и их личностная значимость.

Специализированный ум, доведенный до совершенства, делает человека гением; а интеллектуальный гений – это всего лишь способность оперировать специальной информацией, способность обнаруживать и выстраивать взаимоотношения структурных элементов в системах. Это ум – системный. Причем, закономерности одной системы не распространяются на все остальные, аналогии здесь весьма условны.

Отсюда парадоксальный результат: чем более разбирается специализированный ум в своей узкой сфере, чем больше у человека уходит на это времени и сил – тем менее он представляет из себя что-либо достойное внимания как личность.

Универсальный интеллект прежде всего видит ограниченные возможности системного подхода как такового. Противоречия системы и целостности, противоречия всех составляющих универсума – в центре внимания этого «божественного» по возможностям интеллекта. Самое важное – всеохватный ум вынужден решать главную задачу: проблему возникновения, функционирования и развития духовного мира человека. Духовный мир как момент универсума открывает свои тайны могучим всеобъемлющим умам и личностям.

Гении – духовно скудны, хотя к гораздо более авторитетны, чем философы. Это и понятно: гений в конечном счете специализируется на все более и более совершенном извлечении материальных благ. Ему – слава и почет. Ум универсальный только объясняет жизнь, смерть, человека, космос, честно признавая свои скромные возможности серьезно что-либо изменить в этом лучшем, но далеком от совершенства мире. «Пользы» от такого ума куда меньше – соответственно, меньше признания.

Неразграничение двух типов ума, двух разных по возможностям субъектам познания мира на руку только тем, кто абсолютизирует первый и боится второго.

* * *

Чистая мысль, – освобожденная от идеологических примесей, дистанцированная от потребностей мыслителя – если рассмотреть ее сквозь призму человеческих интересов, превращается в страшное оружие или в беспомощное блеянье, в истину либо заблуждение, в пророчество или лепет безумца; но никогда чистая мысль не остается равной себе.

Очищенная от интересов мысль никому и не интересна. Гораздо более похожа на истину мысль идеологическая, представляющая интересы многих, очень многих людей. За такие мысли (т. е. за свои потребности) – в огонь и в воду; они охотно подхватываются, тиражируются, комментируются. Таким мыслям верят (или не верят, что означает: верят другим идеологическим мыслям, выражающим контринтересы); такие мысли дарят надежду, с ними любовь превращается в инструмент достижения счастья.

Вера, надежда, любовь, счастье – на одной чаше весов; на другой – чистая мысль, осуществляющая божественный, но бескорыстный к безотносительный к каким бы то ни было интересам, акт прикосновения к истине. Надо утратить чистоту, неангажированность мысли, чтобы предъявить людям претензию за их малодушное отречение от чистой мысли: они всего лишь предпочитают то, без чего нельзя прожить, тому, без чего прожить можно.

Проблема (как видится это чистому мышлению) заключается не в предпочтении «истины» – «счастью» (или наоборот), а в совмещении несовместимых полюсов. Проблема в том, что только чистые мыслители знают истинную цену психоидеологическим химерам – и потому не отвергают их. Проблема в том, что потребность совмещения реальности и ее иллюзорного отражения, и даже сама постановка вопроса в такой плоскости, возможны только со стороны мыслителя. Ревнители идеологических отношений не видят смысла в совмещении, поскольку своим главным врагом они всегда принципиально считали, и не могут не считать, чистую мысль, направленную на нейтрализацию идеологии как таковой. Идеологическое отношение не знает отношений чистой мысли.

Вот почему нет ничего выше и гуманнее чистой мысли, хотя, на первый взгляд, она не спешит защищать интересы человека, «предает» их.

Чистая мысль – кому парадокс, кому трагедия, кому красная тряпка, кому идеологическая чума, кому руководство к действию, кому созерцание…

* * *

Стремление человека отыскать «философский камень», с помощью которого можно было бы объяснить «все», – психологически вполне объяснимо. Психология как служба жизни требует возможности контролировать ситуацию, подчинить себе мир, для чего необходимо сводить сложность к простоте, хаос к порядку и при помощи чего-то «одного», главного, разъяснить «все». Попытки отыскать такой абсолют не прекращались в истории философской мысли. Само понятие Бога – эквивалент философского камня.

Философия действительно и вполне оправданно главным своим предметом считает универсальные законы, лежащие в основе как целостности мира, так и его моментов. И законы эти – диалектические законы – обнаружены. Иное дело, что поиски абсолютной истины не увенчались успехом; однако удалось поменять само представление об абсолютной истине. Абсолютной истины, согласно логике диалектики, – нет, но есть бесконечное множество истин относительных, в которых парадоксально воплощается то, чего нет – истина абсолютная. Отсутствие последней означает лишь то, что полнота реализации абсолюта – в бесконечном множестве относительных истин; вместе с тем представления о мире, а с ним и о совокупности относительных истин, непрерывно множатся, что свидетельствует об относительном приближении к истине абсолютной.

Такой подход позволяет сотворить что-то вроде карты познания, где каждому мыслителю, как правило, абсолютизирующему ту или иную истину относительную, уготовано свое место.

Несмотря на то, что единой и самодостаточной истины найти не удалось, вполне удалось создать ту методологию, с помощью которой можно если не отыскать истину, то хотя бы объяснить, почему ее нельзя отыскать. Методология – вот служба истины.

Какой простор для отчаяния, сколько поводов для гносеологических голошений и рыданий, которые неизменно кончаются героико-стоическими поисками нового абсолюта, укреплением веры в то, что человеку не дано познать самое «тайное» – философский камень. Остается предположить, что он надежно сокрыт в Чьих-то руках.

С точки зрения методологии, такое хождение по замкнутому кругу на карте познания можно обозначить как абсолютно бесперспективное, хотя и сулящее горстку относительных истин, подтверждающих, что человек обречен на поиски философского камня до тех пор, пока поиском будет заниматься служба жизни, а не служба истины.

* * *

Закон маятника – залог обновления души

Жизнь человека, в том числе и духовная жизнь, представляет собой сложный, многокомпонентный, постоянно находящийся в движении и изменении коктейль, состоящий из архетипов. Боюсь, что можно даже определить и назвать основные из них. Их не очень много. Бесконечное, содержащееся в них, находится в конечном.

В каждый конкретный момент жизни человека актуализируется какой-либо один культурный архетип. В целом жизнь человека также определяется одним (иногда – несколькими) доминирующим архетипом-программой.

Думаю, зависимость между архетипами, взятыми со стороны их качества и количества, и духовной жизнью человека такова: чем более культурных пластов сформировалось в человеке – тем более он реализован как личность, тем привлекательнее как человек. О таких говорят, что у них широкая душа, что у них широкий умственный горизонт, им свойственен широкий взгляд на вещи. Фанатики всех мастей, в том числе моралисты и святоши, ограничиваются простеньким набором культурных программ, что позволяет им пафосно трубить о стоической верности принципам. Они действительно не могут поступиться принципами – просто потому, что они весь личностный космос свели к достаточно элементарным посылкам. Изменить принципам, т. е. убедиться в их относительной правоте и признать относительную правоту иных принципов, для правоверных равносильно духовному коллапсу. Сплошь и рядом фанатичная верность и преданность достигаются за счет духовной нищеты и скудоумия (сами они, правда, предпочитают величать свою убогость «самоотречением»).

Прекрасно понимаю, что упрощение духовной жизни до матричной основы должно вызвать у нормальных людей чувство протеста, смешанное с чувством справедливости и чувством истины: этим не все сказано о духовной жизни. Более того, самое существенное как раз и не сказано.

Согласен. Не сказано о постоянно новом, волновом характере смены эмоционально-духовной парадигмы. Взаимоналожение архетипов (коктейль) говорит о структуре духовной жизни, но не о ее механизме. О последнем можно сказать нечто вроде следующего: эмоционально-духовная регуляция подвержена закону маятника, закону полярного притяжения и чередования одного противоположного состояния другим. Однако что на что меняется, когда, в каком контексте – это предвидеть невозможно.

С большей или меньшей степенью убедительности можно разъяснить и прокомментировать то, что уже было, состоялось, привлекая для анализа все известные (часто – только задним числом) факторы. Будущая же духовная траектория очень сложно поддается прогнозированию, да и то в самом общем плане. И опять же: чем больше компонентов – тем труднее предвидеть результат их взаимодействия, чем богаче духовный мир – тем менее предсказуемым становится человек.

Позволительно ли столь бесцеремонно и грубо пальпировать душу щупальцами разума? Не есть ли это завуалированное покушение на уникальность и безмерность богоравной личности с целью низведения ее до «типа», класса и разряда?

Базовых архетипов – немного, однако в сочетании с производными, вторичными, стадиально-индивидуальными, ситуативно-индивидуальными, контекстуально-индивидуальными «архетипами» комбинаций становится бесконечное множество (сколько необходимо исходного материала в цифрах, чтобы на выходе получить бесконечность, задача уже для математиков). Каждый человек в силу указанных обстоятельств и закономерностей – духовно индивидуален и неповторим, как неповторимы его отпечатки пальцев или ушные раковины. Однако за самым сложным и неповторимым духовным узором стоят хорошо известные и многократно описанные духовные архетипы. Уникальность духовного облика не отрицает возможности его типологии, равно как и сама возможность классификации никак не дискредитирует и не обесценивает неисчерпаемость уникальности.