Алжирская тетрадь

– Может, ее еще можно починить, – сказал Жанибек, осторожно складывая обломки скрипки в футляр.

Мы пошли вместе домой. Жанибек всю дорогу насвистывал «Вихри враждебные веют над нами»[31 - «Варшавянка» – польская и русская революционная песня.], пока наконец не свернул на свою улицу.

– Почему у Жанибека такая странная фамилия «Пэк»? – спросила Нино, когда мы остались одни. – Не слышала, чтобы у казахов были такие фамилии.

– Вообще-то он не казах, а кореец, и на самом деле его зовут Чжон Ын Пэк, – засмеялся я. – Это я прозвал его Жанибеком, потому что так удобнее выговаривать. И все стали повторять за мной.

– Кореец? Здесь? – удивилась Нино. – Корея же находится на Дальнем Востоке. Как он здесь оказался?

– Так же, как и ты, – на поезде, – объяснил я. – Жанибек маленький был тогда, поэтому ничего не помнит. Но родители рассказали ему, что они ехали сюда почти месяц, и очень много людей умерло в дороге. Оставшихся в живых высадили из поезда посреди голой степи. Казахи приютили их, поделились едой. Стариков и женщин с малыми детьми расселили по домам, остальных разместили в Доме культуры. Так они продержались до весны, а весной стали копать землю, строить землянки и сажать огороды – в общем, так и выжили… Жанибек – мой лучший друг.

Глава 7

Ночной кошмар

Вернувшись домой, я попытался сложить вместе обломки скрипки, но у меня ничего не вышло. Как же мне было жалко этот чудесный музыкальный инструмент! Но еще больше мне было жалко Нино – хоть она и крепилась, было видно, что она очень сильно расстроилась.

Неожиданно я услышал песню на незнакомом языке. Это пела Нино.

– Ты чего это? – удивленно спросил я.

– Пою, – пожала плечами Нино.

– Красивая песня, – сказал я. – Только язык непонятный.

– Это на грузинском, – улыбнулась Нино. – А красиво, потому что у нас в каждом слове есть что-то от солнца, от земли и что-то от винограда. Так мама говорит.

– Никогда не пробовал виноград, – признался я.

– Вот как? Поеду к бабушке в Тбилиси, пришлю тебе целый ящик, – засмеялась Нино и уже серьезным голосом добавила. – Я все равно буду выступать с папой на концерте, даже если для этого мне придется упражняться на… воображаемой скрипке.

– Это как? – еще больше удивился я.

– А вот так, – решительно сказала Нино и, прикрыв глаза, жестами показала, как она берет в руки скрипку, прикладывает ее к подбородку и начинает водить смычком по струнам.

Я стоял, как завороженный, наблюдая за ее «игрой».

– Как ты это делаешь? – наконец спросил я, когда она прекратила «играть».

– Мне вовсе не обязательно иметь под рукой инструмент, чтобы слышать, как он звучит, потому что я, как папа, слышу музыку у себя в голове – все до последней ноты, – улыбнулась девочка. – Только, прошу, не рассказывай маме про скрипку, а то она сильно огорчится…

Той ночью я проснулся от криков. Это был голос Нино.

– Иоська! Иоська! – отчаянно звала она кого-то во сне.

Тут же в пристройке загорелся свет.

– Что случилось? – мама заглянула в пристройку.

– Все в порядке, – ответила Татия Георгиевна извиняющимся голосом. – Нино приснился плохой сон. Простите, что потревожили.

Еще какое-то время я слышал приглушенные всхлипы Нино и тихий голос Татии Георгиевны, успокаивавший дочь.

– Что тебе такое приснилось, что ты так испугалась? – спросил я Нино по дороге в школу на следующее утро.

– Так, вспомнила что-то, – уклончиво ответила она, отводя взгляд в сторону.

На обратном пути из школы я вспомнил про ночной кошмар Нино.

– Кто такой Иоська? – спросил я в лоб.

Лицо ее внезапно стало скорбным, уголки губ дрогнули и поползли вниз.

– Это мой младший братик, – ответила она, и голос ее потеплел. – Его зовут Иосиф, но дома мы зовем его Иоськой…

– А где он сейчас? – спросил я.

– Мы не знаем, – Нино тяжело вздохнула. – Сначала они забрали папу. Папа сказал маме, что это какая-то ошибка, и как только они во всем разберутся, его отпустят. Во время ареста они обыскали весь дом, но так ничего не нашли. Через несколько дней они приехали за мамой, сказали, что допросят ее как свидетеля и отпустят. Но в тот вечер она так и не вернулась домой, и за нами присматривала наша соседка – баба Галя. На следующий день они снова приехали и сказали, что отвезут нас к маме. Баба Галя сказала, что мне нужно в школу. Они ответили, что завезут меня по пути, и чтобы я взяла с собой все, что нужно для уроков. Я сложила тетрадки и учебники в школьный ранец и взяла с собой скрипку, потому что в тот день у меня еще была музыкалка[32 - Музыкалка – музыкальное училище, школа (разг.).]. Но ни в школу, ни к маме мы так и не попали, вместо этого нас отвезли в детприемник. Там нас сфотографировали, наголо обрили, сняли отпечатки пальцев и отвели в общую камеру, где уже находились другие дети. Иоське тогда было всего три годика. Он все время плакал и звал маму. На другой день всех детей в детприемнике разделили на две группы – детей постарше отправили в одну группу, малышей – в другую. Помню, мы с Иоськой вцепились друг в друга, отчаянно плакали и умоляли не разлучать нас. Иоська ведь был еще совсем маленький, и я бы приглядывала за ним. Но они не стали нас слушать – вырвали Иоську у меня из рук и увели его. Больше я его не видела. А нас – тех, кто был постарше, – посадили в товарный поезд и куда-то повезли. Кормили плохо, несколько детей умерло в пути от болезней. В конце концов, поезд приехал в Новосибирск, где нас определили в детдом. Там я жила, пока мама не забрала меня… Этой ночью мне приснилось, как они снова забирают у меня Иоську, и я ничего не могу поделать…