Алжирская тетрадь

Я шел торопливо, не останавливаясь, продолжая украдкой наблюдать за Нино. Девочка меж тем неотступно следовала за мной, держась на расстоянии. Придя в школу, она села за последнюю парту, на свободное место рядом с двоечницей Айшой, с которой никто не хотел сидеть. Посреди урока в класс внезапно вошел директор школы и вызвал Нино к доске. Девочка растерянно взглянула на директора, молча вышла из-за стола и, подойдя к доске, взяла в руки мел. Очевидно, она думала, что ей дадут какое-то задание и приготовилась писать. Вместо этого директор окинул ее неприязненным взглядом и, обратившись к остальным ученикам, резко выпалил: «Дети, будьте осторожны с Нино Горелик, ее отец – враг народа[28 - Враг народа – человек, обвиняемый в «антисоветской деятельности»: в нелояльности по отношению к советской власти, «контрреволюционных действиях» (например, противоправительственной агитации), шпионаже или вредительстве (причинении ущерба советской экономике).]». Нино без слов положила мелок обратно на учительский стол и, опустив голову, вернулась на свое место, а Айша тут же пересела от нее на другое место, потеснив близняшек Кундыз и Жулдыз. До конца урока все с опаской озирались на Нино и перешептывались, в то время как она сидела, не поднимая глаз, молча уткнувшись в книгу.

Следующим уроком была математика.

– Дети, приготовьтесь к самостоятельной работе, – сказал Николай Николаевич, входя в кабинет.

В конце урока он прошелся между рядами и собрал тетрадки на проверку.

– Что ж, начнем с новенькой, посмотрим, что она успела сделать.

С этими словами он углубился в чтение тетрадки Нино, время от времени поправляя очки. Обычно он аккуратно исправлял красным карандашом ошибки, но в этот раз красный карандаш так и не пригодился.

– Надо же! Ни одной ошибки, – пробормотал он, удивленно взглянув на Нино из-под очков. – Как тебя зовут?

– Нино, – ответила девочка, робко подняв глаза. – Нино Горелик.

– Молодец, Нино, – похвалил ее учитель. – Ставлю тебе… «отлично»!

В классе воцарилась гробовая тишина. Николай Николаевич был очень строгим и требовательным учителем, и получить у него не то что «пятерку», а даже «четверку» было большим делом.

После уроков я остался в классе доиграть в морской бой, который начался еще на уроке русского языка. Нино тем временем аккуратно сложила тетрадки и учебники в ранец и пошла домой. Неожиданно я услышал громкие голоса на школьном дворе. У меня похолодело в груди от недобрых предчувствий.

Схватив портфель, я выбежал на улицу. То, что я увидел, было ужасно. Мои тихони-одноклассники – те, что еще пять минут назад прилежно сидели за партой, – теперь шли за Нино, насмехались, бросали в нее комья грязи и кричали: «Дочь врага народа! Дочь врага народа!» Нино, совершенно беззащитная, шла молча, сгорбившись, и лишь прикрывала лицо руками. Меня аж затрясло от гнева.

– Да вы в своем уме? – крикнул я. – При чем тут она?! Разве родителей выбирают?!

Воинственно размахивая портфелем, я погнался за обидчиками. Когда они разбежались, я подошел к Нино и увидел ее раскрасневшееся заплаканное лицо.

– Пошли домой, – небрежно сказал я, будто ничего особенного не случилось.

Она робко улыбнулась сквозь слезы – словно солнышко выглянуло из-за туч.

– Только маме ничего не говори, – попросила Нино. – А то она огорчится.

Я молча кивнул в ответ, и мы пошли домой.

Глава 6

Воображаемая скрипка

Однажды вечером, когда Татия Георгиевна задержалась на работе, из пристройки раздались красивые и печальные звуки музыки. Я заглянул в комнату. Нино стояла у окна, прикрыв глаза и прижав к подбородку какой-то необычный музыкальный инструмент. Легко и плавно водила она смычком по струнам, извлекая из инструмента щемящие звуки, отдаленно напоминающие человеческий голос. Из окошка в комнату теплым золотистым потоком струились лучи заходящего солнца. И казалось, что эта странная худенькая девочка с бледным одухотворенным лицом и волосами цвета спелой пшеницы была его продолжением – каким-то небесным созданием из других, более высоких миров, сотканным из света, воздуха и этой удивительной музыки, которое, по какой-то нелепой случайности, занесло к нам, в маленький саманный домишко посреди бескрайней ветреной степи.

– Что ты делаешь? – удивленно спросил я.

Девочка прекратила играть, открыла глаза и перевела на меня задумчивый взгляд.

– Играю на скрипке, – ответила она.

– Можно мне посмотреть? – попросил я.

Нино протянула мне скрипку. Я осторожно взял в руки музыкальный инструмент. Это была маленькая детская скрипка с изящным гладким корпусом, покрытым золотисто-коричневым лаком. Вдоль черного грифа, заканчивавшегося изящным завитком, были натянуты четыре струны. Девочка протянула мне смычок. Стоило мне легонько провести смычком по струнам, как скрипка тут же отозвалась нежным серебристым звуком. Нино любовно провела рукой по корпусу скрипки и бережно положила ее обратно в футляр, обитый внутри темно-зеленым бархатом.

– Эту скрипку подарил мне папа, – тепло улыбнувшись, сказала Нино. – Когда нас забирали из дома, это единственное, что я взяла с собой. Папа обещал мне, что когда я вырасту, мы вместе выступим на концерте. Я буду играть сольную партию скрипки, а он – дирижировать.

– Ну, чтобы выступать на концерте, надо серьезно заниматься, – рассудительно сказал я.

На следующий день после школы я повел Нино в Дом культуры. Там работал Борис Ефимович Дахшлейгер – тоже в прошлом заключенный. Поговаривали, что еще до войны, будучи фотокорреспондентом газеты, он осмелился написать очень резкое и прямое письмо самому товарищу Сталину о «перегибах на местах» во время хлебозаготовок[29 - Голодомор – массовый голод, охвативший в 1932–1933 годах всю территорию Украинской ССР в существовавших на тот период границах и повлекший многомиллионные человеческие жертвы.] в 30-х годах на Украине (сам он был родом из Одессы), за что и поплатился. Это был невысокого роста сухонький старичок с коротко стриженой белой бородой, неизменно ходивший в мягкой фетровой шляпе и видавшем виды твидовом пиджаке с замшевыми налокотниками. В кармане он носил надушенный платок и нюхательный табак в маленькой жестяной баночке. Борис Ефимович работал библиотекарем в Доме культуры и, при случае, играл на скрипке, например, на смотре художественной самодеятельности, когда из города приезжало высокое начальство. Поскольку днем в библиотеке обычно было мало посетителей, он согласился обучать Нино музыке. Так каждый день после школы мы стали ходить в сельскую библиотеку: я читал книги в то время как Нино занималась с Борисом Ефимовичем. Он очень хвалил девочку и удивлялся ее способностям.

– У Ниночки исключительный музыкальный слух, – повторял он. – Ей непременно надо учиться в консерватории.

Как-то раз я задержался в школе – учительница по русскому языку оставила меня после уроков на дополнительное занятие, потому что я плохо написал контрольный диктант, и Нино пошла в библиотеку одна. Вдруг посреди урока в класс постучался запыхавшийся от быстрого бега Жанибек.

– Там это… Нино… помочь надо, – сказал он прерывающимся голосом, и по тому, как он это сказал, я сразу понял, что случилась беда.

– Галина Григорьевна, можно я доделаю работу над ошибками дома? – попросил я, бросая на учительницу отчаянный взгляд.

– Беги, раз такое дело, – сказала Галина Григорьевна, переводя озадаченный взгляд с Жанибека на меня. – Завтра сдашь мне тетрадь на проверку.

Мы побежали к Дому культуры. Я увидел Нино на заднем дворе – там, где росли три старых тополя. Она беспомощно шарила руками по земле. Вокруг валялись обломки разбитой скрипки.

– Что случилось? – выпалил я.

– Папина скрипка… – растерянно пробормотала Нино, поднимая на меня полные слез глаза. – Они разбили ее.

– Тили-тили-тесто! Жених и невеста! – донесся до меня язвительный смешок школьного хулигана Аманжола Жакиева.

Рядом стояли его дружки и, посмеиваясь, поддакивали ему.

– Если ты не трус, выходи один на один, – закричал я, сжав кулаки.

– Где это ты труса нашел? – процедил сквозь зубы Аманжол. – Да я тебя одной левой уложу!

Меня как будто что-то торкнуло внутри. Я подскочил к Аманжолу, со всей силы толкнул его в грудь, и в тот же миг, сцепившись, мы кубарем покатились по земле, награждая друг друга тумаками. Аманжол был выше меня на целую голову, но я оказался проворнее – изловчился и дал ему по морде, так что у него побежала из носа кровь. Шатаясь, я слез со своего обидчика. У нас, у мальчишек, существовал негласный кодекс чести: драться только один на один, лежачего не бить, драться до первой крови и, самое главное, не покалечить другого. Поэтому я прекратил драку.

– Если кто-нибудь обидит ее, – кивнул я в сторону Нино, запахивая порванную рубашку, – тот будет иметь дело со мной.

– Что вы стоите, олухи! Бейте их! – крикнул Аманжол, поднимаясь с земли. – Нас же больше – проучим их как следует!

– Только попробуйте, – решительно сказал Жанибек, поднимая с земли большой камень. – Шарахну так, что мало не покажется!

Аманжол сплюнул на землю и грязно выругался.

– Не хочется руки о вас марать, не то мы бы вам показали, – злобно сказал он, хлюпая разбитым носом. – Айда[30 - Айда – междометие русского языка в значении «пойдем, иди, давай».], ребята, отсюда!

Когда они ушли, мы помогли Нино собрать то, что осталось от скрипки.

– Да не реви ты так! – сердито сказал я Нино. – Нашла из-за чего реветь. Ведь что такое скрипка? Это вещь. Значит, можно купить новую.

– Да, – всхлипывая, ответила Нино. – Просто это все, что у меня осталось от отца.