План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945

Эта политика имела два результата. Во-первых, промышленные мощности Остланда давали рейху гораздо больше необходимой в военное время продукции, чем другие, потенциально более богатые области, где управление осуществлялось с ненужной жестокостью и притеснениями. Хотя и здесь работе на войну мешала баснословная коррупция и неэффективность – ведь для мелких и крупных немецких бизнесменов открылся «охотничий сезон», и они строили свои частные промышленные империи, прибегая к «конфискации» и «лицензированию», а затем используя их для производства и продажи «предметов роскоши» (как, например, детских колясок), которые были запрещены в более жестко организованной экономике рейха.

Вторым результатом было то, что партизанское движение никогда не являлось местной опорой для Красной армии, как потом стало в других частях России. В Эстонии, Латвии и Литве население переживало войну в состоянии молчаливой покорности, умеряемой в последующие годы опасениями возмездия со стороны Красной армии после ее возвращения.

Пока тыловые районы подчинялись этому режиму – смеси террора, некомпетентности и порабощения, – германская армия продолжала свой галоп по степям. 1 июля Гудериан перешел Березину у Свислочи силами 4-й танковой дивизии, а на следующий день 18-я танковая дивизия отвоевала плацдарм выше по реке у Нового Борисова и вошла в город одновременно с танками 14-й дивизии на правом фланге Гота. Но личные трения, неразлучные с некомпетентностью у гражданской администрации, отнюдь не были новостью при проведении военных операций даже на этой ранней стадии. От этого порока в особенности страдала группа армий «Центр».

Первичным источником этих осложнений были трения между Гудерианом и К л ю г е. До этого Клюге командовал 4-й армией в Польше (когда у Гудериана был корпус) и во Франции (и снова Гудериан был только командиром корпуса). Теперь Клюге все еще командовал 4-й армией, а его бывший подчиненный командовал самым острием клина в составе группы армий Бока, который должен был пронзить центр европейской России. Правда, Клюге получил звание фельдмаршала за свои успехи во Франции, и 4-я армия была самой мощной среди 11, развернутых в начале реализации «Барбароссы». Хотя это и могло уменьшить досаду Клюге, это не утешало его в том, что ему не досталась группа армий.

Частью из уважения к чувствам фельдмаршала, частью из каких-то соображений предполагаемого административного удобства порядок подчинения в группе армий «Центр» был изменен таким образом, что Гудериан стал подчиняться Клюге, а не непосредственно Боку, как должно быть. Обстоятельства, благодаря которым все так получилось, были следующими. Крепость Брест-Литовск находилась непосредственно на направлении, отведенном 2-й танковой армии. Для овладения ею Гудериан попросил придать ему пехотный корпус из 4-й армии и разделил свои танки, направив одну колонну на север, другую на юг. Версия Гудериана о таком соглашении такова:

«С целью обеспечения единоначалия я просил, чтобы эти войска были на это время подчинены мне, и выразил готовность самому перейти под командование фельдмаршала фон Клюге на это время. [Такой план]…являлся большой уступкой с моей стороны; с фельдмаршалом фон Клюге трудно работать в качестве подчиненного».

Гудериан был блестящим танковым генералом, гораздо более талантливым, чем Манштейн, О'Коннор, Модель, и гораздо хладнокровнее, чем Роммель и Пат-тон. Он знал, как руководить танковой дивизией. Он был одним из тех немногих, кто действительно усвоил учение Лиддел-Гарта о важности скорости, маневренности и огневой мощи танка; кто считал танковые войска самостоятельным родом войск, а не просто придатком к ортодоксальному развертыванию сил. Клюге, с другой стороны, не выносил, когда танки рвались вперед («слишком вперед»), и утверждал, что они необходимы для локализации очагов сопротивления русских. Гудериан полагал, что это задача пехоты, что танки должны непрерывно двигаться и что они уязвимы только когда стоят. Бок, командующий всей группой армий, в глубине души соглашался с Гудерианом. Но он видел риск, который в те первые неистовые недели лучше ощущался в штабах, чем был виден в смотровых щелях командирских танков. Политика Клюге была осторожной, а главная забота Бока состояла в том, чтобы ничто не помешало его надеждам стать покорителем Москвы и молотом, разбившим Советы. Он пытался найти компромисс между сдержанностью Клюге и дерзостью Гудериана и при этом всегда иметь оправдание, если что-нибудь пойдет не так.

Для этого офицера характерно, раздраженно записал Гальдер, что он требует письменного подтверждения приказа из штаба только потому, что не согласен с ним.

Сам Гальдер, который мог бы взять инициативу на себя, увиливал от ответственности. Со своего места в ОКХ он мог видеть возможности, но его жесткий профессиональный опыт подсказывал необходимость осторожности. Да кроме того, к нему шел непрестанный поток телефонных вызовов от нервничающего Браухича, который сам находился на постоянном перекрестном допросе, учинявшимся Гитлером. Слонимский очаг сопротивления все еще держится? 292-я дивизия уже перешла Десну? Это верно, что два русских корпуса обнаружены в Налибокском лесу? Сколько исправных танков осталось в 29-й моторизованной?.. Можно представить раздражение Гальдера, когда он нацарапал фразу «Опять эта дерготня», отрываясь от своих записей, чтобы снова ответить на телефонный вызов из Растен-бурга.

Раздираемый надвое Гальдер 29 июня сделал одно из самых малодушных признаний в бессилии, когда-либо произнесенное начальником Генерального штаба:

«Будем надеяться, что командующие корпусов и армий будут принимать важные решения без специальных приказов, которые нам не разрешено отдавать в силу указаний фюрера главнокомандующему сухопутными силами».

Однако кажется, что в это время Гальдер не особенно знал, в чем должны состоять эти «важные решения», ибо уже на следующий день он повторил жалобы Клюге на своевольное наступление Гудериана:

«…игнорируя полученные приказы, танковая группа пренебрегла задачей очистки захваченного района от противника и теперь непрерывно занята отражением локальных прорывов противника».

Между этими пятью генералами уже назревали разногласия, которые при вмешательстве Гитлера к концу июля вылились в открытый конфликт.

1 июля мощная русская атака против восточной стороны Слонимского очага сопротивления пробила немецкое прикрытие и дала остаткам двух танковых бригад вырваться в лесисто-болотистую местность между 47-м и 24-м танковыми корпусами. Этот промах со стороны немецких танкистов произошел почти одновременно с форсированием Березины 18-й танковой дивизией более чем за 60 миль к северо-востоку. Эта дивизия была растянута до предела и находилась под угрозой русской бригады, находившейся по обе стороны ее коммуникаций, так что возникла задача ее экстренного усиления. Гудериан вызвал в тот день 17-ю танковую дивизию, приказав немедленно двигаться к Борисову. Но Клюге отменил приказ, причем снесся непосредственно с Вебером, командиром дивизии, не обратившись к Гудериану.

До сих пор инцидент не представлял ничего особенного, хотя Клюге был не тактичен в своем решении. Но далее появляется элемент загадочности. Гудериан в течение всего дня объезжал передовые части и узнал о приказе из 4-й армии, только когда прибыл в штаб Вебера во второй половине дня. Он ничего не упоминает о состоявшемся между ними разговоре, и узнать об этом больше неоткуда, так как Вебер был смертельно ранен спустя неделю. Однако, когда Гудериан наконец ночью прибыл на свой командный пункт, он «немедленно послал сообщение в 4-ю армию о том, что при передаче приказов в 17-ю дивизию произошел сбой; часть дивизии не получила приказа остаться на фронте окружения и из-за этого вышла в направлении Борисова… Было слишком поздно что-либо сделать».

Реакция штаба Клюге была мгновенной – вызов явиться лично в 8:00 утра на следующее утро. Гудериан рассказывает, что он был «призван к ответу», а учитывая, что Клюге еще и бушевал на тему «заговора генералов» (такой же «сбой» был ранее и в группе Гота) и грозил ему военным судом, никак не скажешь, что Гудериан сгустил краски.

В результате передовые диспозиции не изменились, и ни силы вокруг Слонимского очага сопротивления, ни ударная сила левого фланга Гудериана не оказались достаточными. 3 июля весь день шли дожди, и движение вперед остановилось. Вскоре начали накапливаться данные о том, что русские намереваются сражаться за Днепр. 6 июля большие русские силы оттеснили назад 10-ю моторизованную и кавалерийскую дивизии от Жлобина и отразили попытку 3-й танковой армии взять штурмом Рогачев. На следующий день началось неистовое давление на левый фланг; 17-я танковая дивизия была выброшена из Сенно.

Но Гудериана это не останавливало. Оживление русских сил вызывало большую необходимость, считал он, форсировать Днепр как можно скорее. Вместо того чтобы убрать свои фланги, он стянул их. 17-й танковой и 10-й моторизованной дивизиям было приказано «выйти из боя» и лишь держать противника «под наблюдением». Планы Гудериана потерпели еще одну неудачу, когда эсэсовская дивизия «Рейх» понесла тяжелые потери в попытке захватить мосты у Могилева – прямо в центре фронта танковой группы. Но даже это не остановило Гудериана, и, обнаружив слабые места у Копыси и Шклова, он приготовился к переброске 47-го и 46-го танковых корпусов через реку.

К этому времени не только Клюге был встревожен. Гальдер записал, что «каждый [в ОКХ] соперничает за честь рассказать самые леденящие кровь сведения о количестве русских сил [за танковой группой в Припятских болотах]. Тут первыми идут люди из радиоразведки, которые уверяют, что там находятся три бронетанковых корпуса и два стрелковых». Другим беспокоящим признаком было усиливавшееся сосредоточение войск под Брянском и Орлом и то, что оставшиеся советские истребители, по-видимому, целиком направлены на защиту этих железнодорожных узлов.

День 9 июля был отмечен «крайне раздражительными разговорами». Клюге прилетел в штаб Гудериана на рассвете и «приказал прекратить операцию [т. е. переправу через Днепр] и остановить войска до прибытия пехоты». Гудериан возражал, что его подготовка «зашла слишком далеко, чтобы ее отменять». Он продолжал настаивать, что «…эта операция решит русскую кампанию в этом же году, если это решение вообще возможно».

После долгих споров удалось убедить Клюге, и он согласился. Но нет сомнений в том, что он дал понять своему подчиненному, что дело идет о «теперь – или никогда»; своевольному генералу нельзя было позволять другого такого шанса. В конце разговора он произнес свое знаменитое суждение о тактике Гудериана:

«Ваши операции всегда висят на волоске!»

На Северном фронте также маячили крупные выигрыши, но генералитет терялся перед широким распространением и стойкостью сопротивления русских. С начала войны танковые генералы сильно критиковали Гёпнера, командующего 4-й танковой армией[44 - Это отношение к Гёпнеру определило и его последующую судьбу: в 1941 году он был уволен, в 1944-м – казнен.]. Но факт остается фактом: из всех танковых армий его армия была слабейшей, и перед ней ставились самые недостижимые цели. От него ожидали, что он двинется прямо на Ленинград, однако в то же время ему пришлось оборонять от русских армий свой правый фланг, а также фланг всей группы армий Лееба вдоль Ловати – незащищенный фланг длиной свыше 200 миль. Задача Гёпнера осложнялась еще и тем, что ось наступления его соседа, Гота, была направлена на восток и фактически не раз отжимала его войска внутрь навстречу Гудериану.

Манштейн описывает, как после того, как его корпус прождал два дня у Двинска, Гёпнер прилетел на «физелер шторхе», но «не мог ничего сказать нам», кроме того, чтобы «расширяли плацдарм и держали переправы открытыми». Командир 56-го корпуса продолжал жаловаться: «…Можно было бы ожидать, что командующий целой танковой группой должен знать о будущих целях, но тут этого не было». Но как мог бы Гёпнер позволить Манштейну наступать вперед силами только двух дивизий (8-й танковой и 3-й моторизованной) – чего, видимо, хотел Манштейн, когда другой корпус той же армии еще не только перешел Двину, но даже и не подошел к ней? И так прошло еще пять дней, пока не подошла эсэсовская дивизия «Мертвая голова» и 41-й танковый корпус не форсировал реку у Якобштадта (Екабпилса). Тем временем русские лихорадочно передислоцировали свои силы, забирая людей, танки и самолеты с финского фронта, чтобы поддержать разваливающиеся армии Попова и Кузнецова. Вместо того чтобы сберечь их по-хозяйски для последующей стадии, эти регулярные войска были использованы для усиления массы призывников и ополченцев, только что начавших осваиваться, и именно их бросали в ожесточенные контратаки, так что «…в ряде пунктов положение немецких войск стало критическим». Что же касается русской авиации, то «…почти с ослиным упорством одна эскадрилья за другой летела бреющим полетом, только чтобы быть сбитой… Только за один день они потеряли 64 машины».

Как во многих других случаях, это отчаянное расточение человеческих жизней и вооружения приводило немцев в состояние замешательства. Переоценивая численность противника и согласованность русского командования, Лееб сделал свою первую тактическую ошибку. Когда танковая армия возобновила свое наступление 2 июля, два корпуса стали наступать по разным осям: Рейнгардт в направлении на Остров, а Манштейн – в зияющую пустоту на правом фланге, к Опочке и Ловати.

Через несколько дней и 8-я танковая и моторизованная дивизии прочно застряли в болотистой местности. Эсэсовская «Мертвая голова» продвинулась дальше, но затем она уперлась в бетонные укрепления линии Сталина, где «их потери и недостаток опыта привели к тому, что они… упустили благоприятные возможности, и это… вызвало их втягивание в ненужные боевые действия». Ни одна из трех дивизий 56-го танкового корпуса не смогла оказывать поддержку другим, и через неделю безрезультатных боев 8-я танковая и моторизованная дивизии были отведены назад и направлены вслед за Рейнгардтом. После этого скоротечного и жестокого опыта настоящих боев «Мертвую голову» возвратили в резерв, где она смогла изливать свою злобу на гражданском населении.

Рейнгардт тем временем овладел Островом, но у него не было достаточных сил, чтобы вести наступление за Псковом и вдоль восточного берега Чудского озера. И снова Манштейну не дали добавить вес своего корпуса к главному удару; он был направлен прямо на восток – теперь уже только с двумя дивизиями. Перед ним была поставлена нелепо смутная, но весьма претенциозная задача: «перерезать коммуникации между Ленинградом и Москвой в возможно ранний срок». Это разделение на два направления двух слабых танковых корпусов вскоре привело к серьезным результатам.

Такое накопление ошибочных решений на Северном и Центральном фронтах могло быть (и было) объяснено рядом причин: нерешительностью ОКВ, личными раздорами, отсутствием долгосрочного стратегического плана и так далее. Но остается неоспоримым факт: даже на этом раннем этапе немцы хотели слишком многого. Их маневренные силы не были достаточно многочисленны, чтобы одновременно поддерживать три удара.

Мало кто из командиров в германской армии понимал это в то время. Каждый находил объяснение своих (частных) неудач в других, чисто местных причинах. На настенных картах в штаб-квартире Гитлера захваченные территории казались громадными и особенно внушительными по отношению к срокам их завоевания.

«Никакая свинья никогда не сдвинет меня отсюда», – сказал Гитлер генералу Кёстрингу, когда тот был у него в Растенбурге. Что именно думал Кёстринг, – последний военный атташе в Москве, который знал о Красной армии больше, чем кто-либо из присутствующих, – может быть, подсказала лаконичность его ответа. Все, что он выдавил из себя, было: «Надеюсь, нет».

Глава 4

ПЕРВЫЙ КРИЗИС

В этот момент произошло замедление реализации кампании. Скрытый доселе конфликт между Гитлером и его генералами стал оказывать все большее влияние. Он приобрел максимальный размах к 1944 году, когда изменение баланса сил между вермахтом и Красной армией совпал с окончательным подчинением профессионалов дилетантам в Германии. Это было фактором первостепенной важности в политической эволюции Третьего рейха, и он снова начал усиливаться по мере того, как стали бледнеть перспективы победы.

Сказать, что Гитлер был дилетантом, не означает того, чтобы опорочить его. Он был храбрым человеком, заслужившим Железный крест. На протяжении всей жизни он изучал военные предметы. Его способность понимать чувства простого солдата и вдохновлять его на военные подвиги не вызывает сомнений. Все это является важными составными частями успешного командования. И в первые месяцы войны его энтузиазм, его склонность рисковать, его «интуиция» принесли желанные плоды.

Но через восемь недель после начала кампании на Востоке эти роли переменились. Генеральный штаб стал практически единодушен в своем желании усилить Бока и нанести удар непосредственно на узком фронте в направлении Москвы. Гитлер настаивал на ортодоксальном решении согласно Клаузевицу – методическом уничтожении сил неприятеля на территории независимо от географических или политических целей. Еще 13 июля он заявил Браухичу: «Не так важно быстро наступать на Восток, как уничтожать живую силу противника». И это отношение, которого он придерживался в последующие два месяца, вполне совпадало с исходными условиями директивы «Барбаросса», которая предусматривала, что цель операций – «уничтожить русские силы и предотвратить их уход на широкие просторы России».

Эта задача была проста в формулировке, но крайне сложна по существу. После первого упоения успехом вермахт начал терять темп. Отчасти проблема заключалась в снабжении. Продукты и боеприпасы, техническое обслуживание – обеспечение всего этого становилось все труднее по мере расширения фронта и расхождения дивизий веером. Но был еще и тактический аспект. Детальные планы, разработанные Гальдером и Варлимоном, уже давно были выполнены, и рассредоточение армий усиливалось с каждым днем по мере того, как они с боями продвигались все глубже вдоль своих предписанных осей, обходя очаги сопротивления и используя слабые места противника. На таком удалении от командования и штаба командующие армиями и даже командиры дивизий все чаще действовали по своей инициативе, причем более активные вели ряд совместных (но необязательно согласованных) местных боевых действий глубоко в тылу русских, а их более флегматичные коллеги терпеливо сидели кольцом вокруг окруженных частей Красной армии.

В середине июля германский фронт шел прямо по линии север – юг от Нарвы на эстонской границе до устья Днестра на Черном море. Но в центре перевернутое S зловеще выпирало своими двумя огромными выступами. Танковые группы из группы армий «Центр», наступающие на Москву севернее и южнее Минского шоссе, уже миновали Смоленск. Но справа от них русская 5-я армия все еще удерживала свои передовые позиции в Припятских болотах. Таким образом, получился дополнительный фронт более 150 миль, проходивший вдоль оголенных флангов группы армий «Центр» и левого крыла Рундштедта при его наступлении на Киев. Русский выступ, хотя и производил впечатление, в действительности состоял из раздробленной каши разбитых частей, солдат без оружия, танков без горючего, орудий без снарядов. Однако этого не было видно на крупномасштабных картах в Растенбурге, а у немцев просто не хватало людей, чтобы прозондировать этот район и выяснить реальную обстановку. Поэтому само присутствие русских тормозило продвижение групп армий по обе стороны выступа. Тем временем русские полностью использовали тот необычный дар импровизации, который так часто приходил им на помощь во время кампании.

Под руководством Потапова[45 - Генерал-майор танковых войск Потапов, командующий 5-й армией.] они восстановили и собрали воедино свои разгромленные бригады, заложив основы партизанского движения и активно действуя силами кавалерии – единственного маневренного рода войск, оставшегося у них в более или менее боевом состоянии. 5-я армия и собравшиеся вокруг нее части стали крупнейшим сосредоточением войск, действовавшим в немецком тылу, но было много и других, все еще активно сопротивлявшихся, несмотря на свою полную оторванность (в отличие от 5-й армии) от главного фронта. Протяженность балтийской прибрежной линии вплоть до участков западнее Таллина, непрекращающееся сопротивление этих «очагов» – все это подтверждало аргументы тех, кто считал, что вермахт чрезмерно и опасно растянут.

Намереваясь восстановить сосредоточение войск, ОКВ 19 июля принял Директиву № 33. Она начиналась с напоминания о том, что, хотя линия Сталина прорвана по всему фронту, «…ликвидация крупных вражеских контингентов, застрявших между подвижными элементами «Центра», потребует определенного времени». Далее в директиве выражалось недовольство тем, что у группы армий «Юг» северное крыло остановлено сопротивлением советской 5-й армии и действиями защитников Киева. Поэтому «…целью ближайшей операции является не дать противнику отвести свои крупные силы за Днепр и уничтожить их». В связи с этим:

a) советские 12-я и 6-я армии должны быть разгромлены группой армий «Юг»;

b) внутренние фланги групп армий «Юг» и «Центр» должны уничтожить советскую 5-ю армию;

c) группа армий «Центр» должна наступать в направлении Москвы силами только пехоты. Ее подвижные элементы, не занятые к востоку от Днепра, должны помогать наступлению группы армий «Север» на Ленинград, прикрывая ее правый фланг и перерезая коммуникации с Москвой;

d) группа армий «Север» должна продолжить свое наступление на Ленинград, когда 18-я армия сомкнётся с 4-й танковой армией и когда правый фланг последней будет надежно обеспечен 16-й армией. Эстонские морские базы должны быть захвачены, и противник должен быть лишен возможности отвести свои войска к Ленинграду.

Все было достаточно понятно. Директива сводилась к приказу о прекращении наступления для группы армий «Центр» («наступать» силами пехоты ничего не означало при таких расстояниях), пока не будут обеспечены фланги.

Объяснение заключалось в том, что и ОКХ и ОКБ были поставлены в тупик непрекращающимся сопротивлением русских армий. Эти непонятные изгибы линии фронта, донесения о сопротивлении за их собственными глубокими выступами, усиление партизанского движения – все это казалось в отдаленных штабах не только возмутительно неправильным, но и зловещим. Группа армий «Центр» была намного сильнее других, и она должна была разрезать русский фронт надвое. Однако, несмотря на ее стремительное продвижение и блестящие операции по окружению, противник сохранял способность к взаимодействию и сопротивлялся так же упорно, как и в начале кампании. Во всех немецких отчетах о боях за это время отчетливо звучит удивление тем, что противник долго сопротивляется даже после своего окружения:

«Русские не ограничивались тем, что сопротивлялись фронтальным атакам наших танковых дивизий. Они пытались найти каждый удобный случай, чтобы действовать против флангов наших моторизованных элементов, которые неизбежно становились растянутыми и относительно слабыми. Для этого они использовали свои танки, которых было так же много, как и наших. Особенно они ставили себе цель отделить танковые части от следующей за ними пехоты. Часто оказывалось, что они в свою очередь попадали в ловушку и в окружение. Обстановка была иногда такой запутанной, что мы, с нашей стороны, не могли понять, мы ли выходили им во фланг или они обошли нас».

Постоянным источником тревог ОКХ было то, что танковые армии Гота и Гудериана все время опережали поддерживающую их пехоту. Немцам очень не хватало моторизованных пехотных частей, а те, что имелись, действовали в непосредственной близости к танкам как часть танкового клина. Основная часть армии шла пешим строем, снабжение осуществлялось при помощи лошадей и мулов, и темп движения был ограничен. 17 июля головные элементы 4-й армии все еще были у Витебска, а 9-я армия даже не перешла Двину. Танки же Гота уже находились северо-западнее Смоленска. Также вырвался вперед и Гудериан, форсировавший Десну 10-й танковой дивизией и дивизией СС «Рейх» во главе клина, однако на его карте на тот день не отмечена пехота к востоку от Днепра, а это расстояние превышает 100 миль.

Штабы научились уже многому в управлении танковых сил с мая 1940 года, когда контратака британцев под Аррасом заставила их задержать Бока перед Гравлином на два критических дня. Но это была не Северная Франция со складами линии Зигфрида в восьми часах пути по исправным железным дорогам. Между танковыми войсками и их складами лежали две сотни миль по Белоруссии и всей Восточной Польше. Разграбленная и разрушенная территория с грунтовыми дорогами и одноколейными железнодорожными путями с широкой колеей, усеянными партизанскими очагами сопротивления и группами разрозненных русских войск, контролировавшими отдельные районы.

Эта колоссальная, захватывающая дух мобильная война шла еще только несколько недель. Сказать, что Генеральный штаб был ошеломлен, явилось бы преувеличением. Но бесспорно, что его педантичная профессиональная выучка не оставляла много простора для воображения. Кроме Гудериана и Гота, имелось немало других, которые могли бы довести свои танки до Москвы. Некоторые, как Модель, были еще в относительно невысоких чинах, Роммель и Штудент не находились на Восточном фронте. У Бока было желание, но не хватало дара убедить своих коллег и фюрера. Но зная, как известно нам теперь задним числом, о численности русских армий даже в это время и о планах отпора, который они готовили, нельзя быть уверенным, что такой бросок оказался бы успешным. Это было бы огромным риском, о котором можно было бы сказать только одно: он положил бы конец войне – в пользу тех или других. Собственное отношение Гитлера характеризовалось, как это часто бывало, двойственностью. Перед вторжением он уверял Рундштедта, что русские армии будут уничтожены западнее Днепра. Можно не сомневаться, что он приветствовал поддержку консервативного мнения в своем желании задержать бросок к столице противника, поскольку это способствовало разделению, а следовательно, и ослаблению позиции генералов. Но, по-видимому, он не собирался и принимать те ограничения, которые они советовали. Теперь Рундштедт рекомендовал замедлить наступление и в центре, и на Украине, но сосредоточить усилия против Ленинграда с целью освобождения Балтики и обеспечения соединения с финнами ранее зимы. Но Гитлер пока не желал «обременять» себя крупными городами-столицами с их огромным голодным населением, а считал, что, разделив свои силы между севером, где следовало «изолировать» и «обойти» Ленинград, и югом, танковые армии встретятся уже позади Москвы, отрезав город и всю упорно державшуюся армию Тимошенко. Это должно было стать новыми Каннами, величайшей битвой на уничтожение, которую когда-либо наблюдал мир. Таким образом, в последнюю неделю июля и ОКХ, и ОКБ придерживались одного мнения: наступление группы армий «Центр» должно быть замедлено. К этому мнению пришли разными путями, исходя из разных соображений, но в своей совокупности оно имело огромный вес. Однако уже через несколько дней после выхода Директивы № 33 влияние событий на фронте сделало ее оценки устаревшими.