План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941-1945

Русская оборона была совершенно не согласована и на этой стадии зависела от инициативы – где ее осмеливались проявить – местных командиров и от инстинктивной стойкости передовых частей, которые, ни на что не надеясь, стояли насмерть малочисленными группами в недостроенных укреплениях. Даже тогда, когда бои бушевали уже в течение трех с половиной часов, когда по германскому радио прославляли «величайшее наступление, какое видел мир», приказ советского командования предписывал: «…Войскам атаковать силы противника и уничтожать их на участках, где они нарушили государственную границу, но до особого распоряжения границу не пересекать».

Были запрещены полеты советских ВВС над Финляндией и Румынией.

Немцы разделили свои силы на три группы армий: «Север» – под командованием фельдмаршала Риттера фон Лееба; «Центр» – фельдмаршала фон Бока, и «Юг» – фельдмаршала Герда фон Рундштедта. В соответствии с порядком развертывания, который так успешно использовался в Польше и Франции, бронетанковые силы были обособлены от пехоты и сосредоточены в четыре независимые группы под командованием молодых, энергичных и умелых танкистов – Клейста, Гудериана, Гота и Гёпнера. По-видимому, такое разделение сил (против которых вскоре была создана эквивалентная русская диспозиция) соответствовало трем целям – Москва, Ленинград и Украина, и это предположение вошло в историю как ориентир для измерения успеха германской стратегии. Но на самом деле «общий замысел» директивы «Барбаросса» был географически не определен. В очень расплывчатых выражениях говорилось о задаче достичь рубежа от Архангельска до Каспийского моря, но зато было ясно сказано, что первичная цель является исключительно военной:

«…Уничтожение основной массы Красной армии, находящейся в европейской части России посредством смелых операций, включающих глубокие вклинивания танками в первом эшелоне; предотвращение отхода боеспособных элементов в глубь России…»

Танковые войска должны были дробить Красную армию, а наступавшая вслед пехота и артиллерия – заставлять ее сдаваться. Гитлер не собирался сражаться за города Советского Союза или вести в них бои, и многие генералы в штабе соглашались с ним. Битва за Францию была выиграна ударом в направлении Ла-Манша, а не Парижа.

Как будет видно дальше, эта формула несла в себе семена будущих осложнений. Часто бывали трения между командующими танковыми соединениями, считавшими, что вся Россия уже у их ног, и мечтающих о движении к сверкающим куполам обеих столиц, и пехотой, не выходящей из боев с массами упорных русских войск в тылу, которая считала, что танки должны приостановиться и помогать им. Эти трения вызвали ряд локальных тактических ошибок и постепенно заразили все Верховное командование нерешительностью, из-за чего в начале осени произошел ряд командных кризисов. Но в июне бесспорным казалось то, что все условия директивы выполняются с буквальной точностью.

В самом важном центральном секторе, где 800 танков 2-й танковой группы скапливались у Буга, оба моста южнее Брест-Литовска, целые и необороняемые, попали с ходу в руки немцев. К северу от города 18-я танковая дивизия, используя свои бронемашины, специально загерметизированные для операции «Морской лев» (планировавшееся вторжение в Англию по морю), форсировала реку и через болотистую местность нанесла удар по главным оборонительным сооружениям русских на левом берегу Лесной. С каждой минутой продвижения танков все глубже и возрастания дальности огня германской артиллерии толчки, потрясавшие русский фронт, ощущались все сильнее и чаще, и к середине дня главные секторы передовой обороны русских стали разваливаться со скоростью горной лавины.

Во второй половине дня, когда до защитников стали доходить первые конкретные приказы, постепенно зашевелилось командование на уровне корпусов и дивизий. Но настоящего усилия к сосредоточению не было – просто все части, группировавшиеся по границе, видимо, сбились вместе насколько могли и двинулись в лобовое столкновение с немцами. В это же время люфтваффе завершило свою работу по бомбардировке ближайших советских аэродромов, и теперь в их авиаприцелах появились войска противника в маршах сближения. Дороги были разбиты и изрыты пулеметным огнем; танковые парки взорваны; склады ГСМ подожжены; тысячи обезумевших раненых лошадей неслись, не разбирая дорог. Это был классический трафарет блицкрига, перенесенный на огромное полотно.

Кроме выигрыша благодаря внезапности, немцы обеспечили себе громадное преимущество в численности и огневой мощи в пунктах, выбранных для танковых прорывов. План Гальдера использовал всю танковую мощь германской армии в этих начальных атаках, разделив ее на четыре танковые группы, целью которых являлось раскрыть с первого же удара оборону русских, затем, маневрируя на этой территории, изолировать и уничтожить отряды Красной армии первого эшелона. На карте видна эффективность достигнутой степени сосредоточения.

На севере три танковые дивизии (свыше 600 танков) и две пехотные дивизии имели полосу наступления шириной менее 25 миль. Против них находилась одна слабая 125-я стрелковая дивизия. В центре, где группа армий Бока играла роль Schwerpunkt (острие копья, точка максимального сосредоточения), имелись две группы танков под командованием Гота и Гудериана, состоявшие из семи дивизий общей численностью почти 1500 танков. Против них была одна полная стрелковая дивизия (128-я), полки из четырех других дивизий и танковая (22-я) дивизия, недоукомплектованная машинами и находившаяся в процессе реорганизации и формирования. На Южном фронте против двух советских стрелковых дивизий наступали шесть пехотных дивизий в тесном взаимодействии с 600 танками. Неудивительно поэтому, что, как писал немецкий лейтенант из 29-й моторизованной дивизии, «…русская оборона могла сравняться с рядом стеклянных теплиц» и что к полудню 22 июня головные части всех четырех германских танковых групп уже неслись по сухим неповрежденным дорогам России, слыша за собой замирающий гул артиллерийской канонады.

Эти «разведывательные отряды» являлись смешанными группами мотоциклистов, бронеавтомобилей и бронетранспортеров на полугусеничном ходу, которые на прицепе везли противотанковые пушки; иногда их поддерживало небольшое количество легких или средних танков Т III. По дорогам они шли со скоростью около 25 миль в час. Сразу за ними двигалась вся остальная масса танков, имевших непрерывную радиосвязь с командирами и готовых развернуться в боевой порядок, если голова колонны будет атакована. Еще дальше к хвосту находился «сандвич» из механизированной пехоты, дивизионной артиллерии и снова пехоты. Вся колонна, развернутая в расчлененный походный строй, занимала дистанцию от семи до десяти миль, однако к вечеру 22 июня все головные танковые дивизии ушли далеко из полосы боевых действий и вторглись в территорию на глубину своей почти удвоенной колонны.

Самое глубокое вклинивание на севере осуществил 56-й корпус Манштейна, который перешел через границу Восточной Пруссии на рассвете и до восхода солнца захватил мост у Эйраголы через долину реки Дубисы, совершив пятидесятимильный прыжок вперед. В центре наступления колонны Гудериана после обтекания Брест-Литовска соединились, овладели Кобрином и Пружанами и преодолели рубеж Днепровско-Бугского канала.

Но уже до наступления сумерек 22 июня стали заметны кое-какие отличия от предшествовавших военных кампаний. Подобно некоему доисторическому ящуру, пойманному сетью, Красная армия отчаянно боролась, и по мере рефлекторного пробуждения наиболее удаленных частей тела все с большим эффектом. До этого дня немцы всегда наблюдали, что окруженный противник ложился и умирал: начиналось сокращение периметров фронта, втягивание флангов, иногда были слабые попытки вырваться из окружения или контратаковать, но затем следовала капитуляция. Стремительность и глубина танкового вклинивания, присутствие в воздухе самолетов люфтваффе и прежде всего великолепная координация всех родов войск создали вокруг немцев ореол непобедимости, которого не было ни у одной армии мира со времен Наполеона. Странно, но казалось, что русские этого не знали, как и не подчинялись правилам из военных учебников.

Реакция окруженных частей в каждом случае была энергичной и агрессивной, что ставило немцев в тупик и мешало ликвидации очагов сопротивления. Целые дивизии русских собирались вместе и двигались прямо в наступление, «идя на звук выстрелов». В течение дня пустели танковые парки, когда одна бригада за другой пополнялись топливом и боеприпасами и с лязгом уезжали, чтобы быть уничтоженными, едва успев появиться в поле зрения германских артиллеристов. К полудню новые самолеты советской авиации, прибывшие с аэродромов в центре России, начали появляться над полями боев, хотя «это было просто детоубийство – они летели, путаясь в тактически невозможном строю». К этому времени запрет Сталина на полеты над германской территорией был снят, и русские бомбардировщики (в массе избегнувшие первого удара люфтваффе благодаря более удаленному от границы расположению своих баз) послушно взлетали в соответствии с уже устаревшим оперативным планом. Свыше 500 бомбардировщиков было сбито. 23 июня застрелился генерал-лейтенант Копец, командующий группой бомбардировщиков. Не прошло и недели, как командующий авиацией на Северо-Западном фронте генерал Рычагов был приговорен к смерти за «изменнические действия» (то есть за то, что понес поражение). В первые два дня русские потеряли свыше 2 тысяч самолетов – беспрецедентный уровень потерь. Самая сильная (численно) авиация в мире была фактически уничтожена за 48 часов.

Результат такой внезапной потери прикрытия с воздуха был бедственным для приграничных армий. До конца года русским пришлось сражаться, имея лишь минимальную поддержку своих военно-воздушных сил, и они быстро приноровились к такому трудному положению. Но за эти первые трагические дни хаоса и окружения, когда не поступало приказов, не было центрального руководства, ничего более конкретного, чем постоянные инструкции, «…нападать на врага, где бы и когда бы он ни встретился», потери стали десятикратными из-за «слепоты» разведки и уязвимости на марше.

Пока немецкие танки мчались вперед по равнине, к целям, отстоящим на расстоянии 70 миль, происходила медленная поляризация среди русских армий, оставленных в Польше. Подобно гигантским кедрам, продолжающим стоять и после того, как их корни подрубили, они смело встречали атаку, исход которой был предрешен. В первые недели кампании четыре главные «битвы на уничтожение» расчистили путь германской армии, которая смогла теперь вступить в европейскую часть России и дойти до Днепра.

Идиотская диспозиция приграничных армий оставила Павлова со слабым центром (носившим в первые десять дней название Западного военного округа) и чисто номинально равной численностью по пехоте. Что касается танков, то о сравнении сил не было и речи, потому что против него находилось почти 80 процентов от общего количества германских танков, включая танковые группы Гёпнера, Гота и Гудериана.

У Павлова было три армии – 3-я, 10-я и 4-я, вытянутые в линию от латвийской границы к Влодаве, на краю Припятских болот. В непосредственном резерве он имел пять механизированных корпусов, которые были равномерно распределены и целиком заняты подготовкой к усвоению того неожиданного «поворота кругом», который проделало высшее командование Красной армии в отношении применения бронетанковых войск.

Гёпнер слегка задел правый фланг русской 3-й армии в первый же день, проделав широкую брешь между ней и Прибалтийским военным округом, через которую с невероятной скоростью хлынул 56-й танковый корпус Манштейна. Русские контратаки во второй половине дня оказались направлены против всей мощи 4-й танковой армии, быстро разрушавшей фланги бреши, и увяли под ее огнем. К ночи три русские стрелковые дивизии были полностью уничтожены – живая сила, артиллерия, штабная организация, транспорт, – а еще пять дивизий зализывали раны. Половина танков Павлова была потеряна в страшном хаосе первого послеполуденного боя. 14-й механизированный корпус, сосредоточенный в районе Пружаны – Кобрин, настолько пострадал от германских бомбардировщиков, что он так и не смог двигаться; 13-й, находившийся ближе к месту столкновения, вступил в бой к шести часам вечера, но нехватка горючего, поломки и неподходящие боеприпасы[32 - Большинство русских танков были снаряжены бризантными боеприпасами для «непосредственной поддержки» пехоты, и замена их на бронебойные снаряды для борьбы с танками только что началась.] свели к минимуму их результат, так как бригады вступали в бой малыми силами, часто идя друг за другом и повторяя ошибки.

В течение ночи Павлов попытался оттянуть назад остаток своих танковых сил из 10-й армии, превращая 6-й и 11-й механизированные корпуса и 6-й кавалерийский корпус в отдельную «ударную силу» под командованием своего заместителя генерал-лейтенанта И.В. Болдина, и 23 июня приказал атаковать южный фланг германского клина. Вполне вероятно, что эти приказы не дошли в эту первую страшную ночь; возможно также, что командующий 10-й армией генерал-майор К.Д. Голубев не пожелал получать их в незашифрованном виде, так как давление на его собственный фронт усиливалось. Во всяком случае, на следующее утро на месте был только 11-й механизированный корпус. И 6-й, и кавалерийский корпуса находились еще в пути, растянутые во всех направлениях, неукомплектованные и уязвимые. Утром на них совершила налеты германская авиация, и в особенности кавалерия дорогой ценой заплатила за свою задержку. В результате в течение 24 июня армии Павлова ничего не предприняли, чтобы закрыть брешь.

Тем временем командующий Прибалтийским военным округом (теперь переименованным в Северо-Западный фронт) сосредоточивал все оставшиеся у него танковые силы, и после полудня 23 июня все они (равные по суммарной численности трем дивизиям) были брошены в атаку на юго-западе от Шауляя. Весьма сомнительно, что можно было закрыть эту брешь, даже если бы эта атака была проведена одновременно с группой Болдина. При бездействии Болдина она была обречена на провал, потому что сразу наткнулась на сосредоточенные силы 41-го танкового корпуса Рейнгардта, развертывавшегося для атаки на Ковно (Каунас). На следующий день, 24 июня, Болдин тоже осуществил атаку, но бомбежка на марше и разобщенность действия тоже лишила его успеха. К этому времени Северо-Западный фронт, потерявший свои танковые войска, быстро разваливался, а сохранившиеся армии отступали к Риге, открывая подходы к Двинску (Даугавпилсу). К 24 июня Манштейн вклинился на 100 миль, достигнув Вилькомира (Укмерге); 25 июня он был уже в виду Двинска; 26-го он вступил в него, после того как мотоциклисты 8-й танковой дивизии захватили важный мост через Двину в тот момент, когда часовые возились с взрывчаткой.

Теперь коридор шириной почти 100 миль у своего входа вел прямо к Ленинграду. За пять дней немцы покрыли половину дистанции, отделявшей их от «колыбели революции».

Стремясь закрыть брешь и восстановить контакт с распадающимся Северо-Западным фронтом, Павлов продолжал кое-как выводить дивизии из района 19-й армии на север, чтобы поддержать слабеющую 3-ю армию. Это открыло Минск и оставило несчастного командующего 4-й армией генерал-майора A.A. Коробкова без поддержки на обоих флангах. Если бы русские могли знать, что угроза Ленинграду была ничто по сравнению с той, что нависла над 4-й армией! Центр Коробкова находился под давлением Клюге, с севера он был отрезан 3-й танковой группой Гота, а в его левый фланг вклинивалась 2-я танковая группа Гудериана. За три дня Гудериан прошел 100 миль на северо-восток к Слониму, вместе с Готом затягивая петлю вокруг всей массы советской пехоты и танков, которые Павлов оставил на позиции. 25 июня 26-й танковый корпус овладел Лесной и приблизился на 50 миль к Слуцку; 26 июня утром 66-й танковый корпус занял Барановичи, прошел за день почти 60 миль и к ночи вошел в Столбцы. 27 июня этот корпус покрыл оставшиеся 50 миль до Минска, где сомкнулся с южной частью клещей Гота, став непосредственно позади Слонимского очага сопротивления, и таким образом осуществил одно из самых знаменитых наступлений в истории танковых войск.

На юге Красная армия оборонялась лучше, хотя ценой страшных потерь в живой силе и материальной части. Фронтом командовал генерал-полковник М.П. Кирпонос (командовавший Киевским военным округом), и силы, которыми он располагал, были гораздо значительнее, чем у его коллеги на севере – незадачливого Павлова.

Главный германский удар был направлен через относительно узкую брешь между южным краем Припят-ских болот и отрогами Карпат. Здесь Рундштедт, командующий группой армий «Юг», сосредоточил всю 1-ю танковую армию (генерал-полковник фон Клейст) и 6-ю армию (фельдмаршал фон Рейхенау), а также 17-ю армию (генерал-полковник фон Штюльпнагель). На более протяженном фронте за Прутом и вниз до побережья Черного моря имелась только одна германская армия, а именно 11-я (генерал фон Шоберт), усиливавшая большую смешанную группу армий венгров и румын. Эти последние не сильно торопились в наступление, не представляя большой угрозы.

Поэтому у Кирпоноса были развязаны руки, и он мог сосредоточиваться против Клейста и Рейхенау. У него были четыре стрелковые армии[33 - Это были 5-я (генерал-майор танковых войск М.И. Потапов), 6-я (генерал-лейтенант И.Н. Музыченко), 26-я (генерал-лейтенант Ф. Костенко) и 12-я (генерал-майор П.Г. Понеделин).], три механизированных корпуса в непосредственной поддержке (22-й, 4-й и 15-й), один (8-й) в резерве, находящийся на 250 миль глубже на территории, и два в «стратегическом резерве» в Житомире (19-й и 9-й). Но все эти мощные силы тратились на мелкие, разрозненные контратаки, и из-за трудностей осуществления командования и неопытности старших офицеров Красной армии в руководстве танковыми соединениями это крупнейшее сосредоточение русских танковых сил на востоке утратило свой ударный потенциал до того, как возникла действительно критическая фаза в сражениях на юге. 22 июня Кирпонос вызвал все три механизированных корпуса из резерва с целью сосредоточить их северо-восточнее Ровно и организовать наступление вместе с 22-й дивизией (уже находившейся там на позиции) против левого фланга Клейста. В действительности же 22-й механизированный корпус был втянут в бой в первый же день и уничтожен. 15-й механизированный корпус, атаковавший с юга, тоже остановился перед противотанковой завесой немцев. Несмотря на такое серьезное уменьшение количества танков, Кирпонос продолжал стойко держаться, но к тому времени, когда 8-й механизированный корпус завершил свой форсированный марш, обстановка настолько ухудшилась, что он один был с ходу послан в бой. Снова русские танки понесли большие потери, хотя лучшая боевая дисциплина и более современное оснащение (некоторые полки были перевооружены танками Т-34)[34 - 24 июня Гальдер отметил в дневнике: «Интересное историческое совпадение – Наполеон овладел Вильной тоже 24 июня» и приписал (подчеркнув эти слова): «Новый тяжелый танк у противника!»Танк Т-34 поступил в отдельные танковые бригады в мае 1941 года и участвовал в боях уже в первую неделю кампании. Отнюдь не в битве под Москвой, как иногда утверждают.] помогли корпусу устоять. Когда из Житомира наконец прибыли 9-й и 19-й корпуса, положение уже было таким отчаянным, что их сразу направили в бой – с половиной первоначально запланированных сил. Неопытные экипажи русских танков, изнуренные четырехдневным маршем и непрерывными бомбежками с воздуха, не могли противостоять уверенным ветеранам 1-й танковой армии, которые знали, как сосредоточиться, когда рассеяться, когда не открывать огня и как выбирать местность. Много русских танков были подбиты, другие угодили в германские засады или заблудились. Одна дивизия вслед за своим корпусным комиссаром заехала в болото, и все танки пришлось бросить.

Однако, если со стороны русских обстановка казалась отчаянной, немцы были совершенно озадачены стойкостью противника. «Руководство войсками противника, находящимися перед танковой группой «Юг», – ворчал Гальдер, – поразительно энергичное, его непрерывные фланговые и фронтальные атаки причиняют нам тяжелые потери». И снова, на следующий день: «Приходит ся признать, что русское командование на этом фронте довольно хорошо знает свое дело».

По крайней мере, Кирпонос, не жалевший ни жизней, ни техники, ухитрялся обеспечивать существование фронта. Но его дни были сочтены, ибо севернее Припятских болот русские армии уже разваливались. Повсеместные отказы средств связи ухудшали передачу различных приказов. Войска связи, радиосвязь, проводная связь – ничего не работало как следует. Шоссейные и железные дороги были перепаханы бомбежками; некоторые части теряли на маршах до половины своей численности.

Только машина Осоавиахима на местах исправно действовала, непрестанно выбрасывая все новые контингента призывников в соответствии с планом мобилизации. Этих бедных парней 1919-го, 1920-го, 1921 годов рождения, со следующими за ними еще более молодыми кадрами, свозили со всей России в медленно движущихся товарных поездах и выгружали как можно ближе к линии фронта, если позволяла германская авиация. Они выбирались из теплушек, в гражданской одежде, со своими фанерными чемоданами и трогались в путь пешком, к мобилизационным центрам, до отказа забитым такими же, как они.

На огромной ничейной территории Белоруссии, которой суждено было через неделю, через несколько дней быть завоеванной врагом, выживали самые приспособленные. Несколько комиссаров и смелых и предусмотрительных командиров Красной армии работали днем и ночью, формируя свежие части из невооруженных солдат, отставших от своих частей, возвращавшихся из отпуска и служивших в гарнизонах. Уничтожались учреждения, поджигались склады, возводились временные оборонительные сооружения, скот и птицу забивали или угоняли на восток. Над всем этим бдили тыловые отряды госбезопасности НКВД с пулеметами наготове, чтобы «прекращать панику… и предотвращать неразрешенное отступление». 28 июня Коробков был увезен в Москву и расстрелян за трусость. За ним последовал Павлов, вместе со своим начальником штаба Климовским и начальником связи Григорьевым.

Приграничные армии гибли в боях, а в тылу формировались новые, с новыми командирами. Чтобы ускорить сосредоточение войск, русские превратили все главные железнодорожные линии к западу от Днепра в дороги с движением в одном направлении, в обратную сторону неслись только паровозы, чтобы забрать новые составы. Это поставило в тупик германскую разведку.

Реакция Гальдера была типична для всех немцев, столкнувшихся лицом к лицу с необычайной расточительностью русских в бою. Вначале у немца был восторг: считал головы врагов, измерял пройденные мили, сравнивал со своими достижениями на Западе и пришел к выводу, что победа уже за углом. Затем недоверие: такие безрассудные траты не могут продолжаться, русские, бесспорно, берут на пушку, через сколько-то дней они выдохнутся. Затем какая-то щемящая тревога: бесконечное, бесцельное повторение контратак, стремление отдать десять русских жизней за одну немецкую, необъятность территории, ее пасмурный горизонт. Некий немецкий полковник Бернд фон Клейст пишет:

«Германская армия, сражающаяся с Россией, подобна слону, напавшему на армию муравьев. Слон затопчет тысячи, может быть, даже миллионы муравьев, но в конце концов их количество одолеет его, и он будет обглодан до костей».

Различия наблюдались также и в манере сражаться. Манштейн описывает, как в самый первый день ему показали тела немецкого патруля, который был отрезан от своих, – они были «зверски изуродованы»; и советскую практику «поднимать руки вверх, как бы сдаваясь, и хвататься за оружие, как только наша пехота подходила достаточно близко, или… притворяться убитыми, а затем стрелять в наших солдат, как только они повернутся спиной». Уже 23 июня Гальдер жалуется на «отсутствие захватов больших групп пленных», 24 июня – что «упорное сопротивление отдельных русских частей поражает», 27 июня – снова неудовольствие из-за «удивительно малого количества пленных». Трещины в моральном состоянии русских, которые появятся той осенью (и также внезапно исчезнут), были еще где-то глубоко под поверхностью.

Все это сразу почувствовала на себе немецкая пехота, непосредственно соприкасавшаяся с противником. Но над экипажами танков сияло солнце. В течение первых нескольких дней казалось, что это – как летняя кампания на Западе, когда мимо их мощных машин пролетали мирные деревни с их ошеломленными обитателями, выглядывавшими из окон и дверей. Однако вскоре это сходство стало исчезать. Многие моторизованные дивизии были пополнены трофейными французскими грузовиками, и они начали ломаться на плохих дорогах. Запасные части пришлось доставлять по воздуху, так как долгие дороги, оставшиеся за танковыми бросками, были опасны и уязвимы для бродячих отрядов «окруженных» русских. «Несмотря на пройденные нами расстояния, – писал капитан из 18-й танковой дивизии, – не было того чувства, как во Франции, что мы – в побежденной стране. Вместо этого сопротивление, всегда сопротивление, как бы оно ни было безнадежно. Где-то одна пушка, где-то кучка людей с винтовками… один раз из дома у дороги выбежал парень, в каждой руке по гранате…»

29 июня, записав в своем дневнике итоги продвижения за день, Гальдер заключает:

«На этот раз, наконец, наши войска вынуждены сражаться в соответствии с уставами. Это в Польше и на Западе им можно было вольничать, а здесь это не удастся».

Эта запись дышит чуть ли не удовлетворением. Как будто лучший выпускник Академии Генерального штаба, довольный, что теперь правила войны начинают брать свое.

30 июня был день рождения Гальдера, и для ОКХ это стало поводом для праздника. Спустившись в столовую, начальник Генерального штаба увидел украшенный стол и младших офицеров, выстроившихся с поздравлениями, а также «коменданта штаба в сопровождении караульного с букетом полевых цветов». Гальдер прочел телефонные сообщения из штаба группы армий и объявил, что все новости удовлетворительны. Русские отступали, а сообщения люфтваффе с Южного фронта говорили о дезорганизованных колоннах по 3–4 человека в ряд. Из 200 сбитых накануне самолетов большинство было старого типа, бомбардировщики-монопланы ТБ-3 с верхним расположением крыла, подтянутые с учебных аэродромов центральной части России. Очевидно, противник наскребывает последние крохи.

Как парадоксально думать об этих щепетильных, безупречных штабных офицерах в своих самых парадных мундирах ради этого дня, сидящих за накрахмаленной скатертью и обменивающихся чопорными шутками. Эти люди находились в нервном центре германской военной машины на востоке. Каждый день они обрабатывали доклады, которые свидетельствовали о все возрастающей человеческой агонии – людях, умирающих от ран и жажды, разгромленных и подожженных деревнях, забиваемых животных, разделенных семьях, увозимых в рабство. Они уже слышали, что Гитлер говорил о своих намерениях по отношению к русскому народу, о его отказе соблюдать Женевскую конвенцию по отношению к военнопленным, о его приказе относительно «комиссаров», о его желании сровнять с землей Ленинград. Они знали также, что такое нацистская оккупация: все они воевали в Польше и видели своими глазами ужасающее поведение отрядов СД. Но такова способность человеческого мозга – выбрасывать из головы все жуткое и, подобно школьникам, веселиться на дне рождения своего начальника.

Браухич, или ObdH[35 - Это сокращение от Oberst des Heeres, главнокомандующий сухопутных сил – именно так Гальдер всегда называл Браухича в своем дневнике.], как его дружески называл Гальдер, пунктуальный как всегда, прислал красные розы и землянику к столу. Когда Гальдер поблагодарил его по телефону, главнокомандующий сообщил ему захватывающую новость. Гитлер решил лично посетить штаб ОКХ. Он прибудет к чаю. Заразившись идиллической атмосферой празднования у Гальдера, Браухич добавил (покривив душой), что визит фюрера «в основном связан с вами». Затем стали поздравлять и другие доброжелатели, вплоть до фанатической нацистки, фрау Браухич, визгливо прокричавшей в трубку: «Хайль Гитлер!»

В течение дня распад русского фронта все усиливался. На участке Кирпоноса, в единственном месте, где оборона еще держалась, доблестный 8-й механизированный корпус больше не мог сражаться. Потеряв почти все свои танки, Кирпонос отдал приказ на отход к позициям на старой советско-польской границе. На севере войска Павлова были в состоянии полного развала, окончательно подточенные рядом контратак, которые по своей непродуманности и расточительности могли соперничать разве что с более поздними действиями Буденного на Украине. В центре масса советских войск попала в окружение под Слонимом и Минском, и теперь казалось, что германские танки могут беспрепятственно передвигаться везде. После восьмидневных боев основная масса советских сил, находившихся на границе, была расколота, и в соответствии с директивой «Барбаросса» ОКХ приказало овладеть переправами через Днепр.

Гитлер прибыл к чаепитию, и адъютант СС принес большой серебряный графин со сливками. После осмотра карт на стенах фюрер уселся за стол, и разговор – если так можно назвать осторожные поддакивания бессвязным монологам фюрера – перешел на «глобальные предметы».

После некоторого ворчания относительно германских колоний в Африке (возвращение Того «несущественно») Гитлер начал с непривычным благодушием развивать тему «европейское единство после войны». В Англии для него еще были некоторые надежды. Особенно, записал Гальдер, вероятность смещения Черчилля консерваторами с целью предотвратить социалистическо-коммунистическую революцию в стране. Фюрер был в прекрасном настроении. Некоторым присутствующим это могло напомнить случай, произошедший почти за год до того, как он сплясал какой-то победный танец в Компьенском лесу.

В эти первые безмятежные дни побед, когда вся кампания, казалось, почти завершилась, Гитлер в счастливой расслабленности погружался в мечты о колониальном Востоке. Теперь на самом деле представлялось, что самые фантастические нацистские видения – миллион квадратных миль и славянские рабы, управляемые расой господ, – вот-вот воплотятся в реальность. Гитлер представлял себе гибрид Британской Индии и Римской империи: «Появится новый тип человека, настоящие повелители… вице-короли».

Но реальность, так стремительно созревающая в области военных достижений, прискорбно отставала в сфере управления. Качество «вице-королей» было далеко от однородности, ибо, когда министерствам было предложено выделить в соответствии с квотами гражданских чиновников для аппарата управления на Востоке, они увидели в этом желанную возможность освободиться от личных недругов, назойливых педантов и всяких бездельников.

Результатом стало пестрое и случайное сборище гауляйтеров, крейсляйтеров, чиновников из Трудового фронта и большого числа руководителей CA всех мастей, которые заняли высокие посты в гражданской администрации, прослушав несколько вступительных лекций, прочитанных сотрудниками Розенберга в нацистском учебном центре в Крёссинзе.

Вся эта сборная команда номинально была подчинена своему шефу, Розенбергу. Фактически туда, особенно в высшие эшелоны, проникли личные представители высших нацистов, твердо решивших отхватить себе собственные империи из восточной территории, пока дела идут хорошо. Кроме Розенберга, наиболее упорными и жадными соперниками были Борман и Гиммлер, но иногда вмешивался (хотя потом все реже и реже) рейхе-маршал Геринг, который обосновывал свои притязания ответственностью, возлагаемой на него «четырехлетним планом».

Собственные взгляды Розенберга были изложены в апреле в длинном меморандуме. Часть этого документа – малопонятная и несвязная болтовня, но суть его можно понять из следующего абзаца:

«Цель нашей политики поэтому представляется мне лежащей в таком направлении: поддержать, разумно и с учетом нашей цели, стремления к освобождению всех этих народов и дать им образоваться в определенных государственных формах, то есть нарезать государственные образования из этой огромной территории… и настроить их против Москвы с тем, чтобы освободить Германский рейх от восточной угрозы на веки веков».