Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева
Зинаида Александровна Миркина

В книгу известного поэта, прозаика и переводчика Зинаиды Миркиной вошли эссе о Достоевском – «Истина и ее двойники», о Пушкине – «Гений и злодейство», а также исследование о творчестве Цветаевой, ее поэзии, ее взглядов на искусство – «Огонь и пепел» (духовный путь М. И. Цветаевой).

Зинаида Миркина

Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева

Зинаида Александровна Миркина родилась в Москве в 1926 году. В 1949 году она окончила филологический факультет МГУ, но из-за болезни на пять лет приковавшеё её к постели, распределения не получила и работала потом дома. Писала всю жизнь стихи и прозу. В советское время печататься могла лишь как переводчик из-за религиозной направленности своих стихов. Основные переводы – Р.-М. Рильке, суфийская поэзия. В 90-е годы начали выходить книги – вышло десять поэтических сборников и несколько томов эссеистики и художественной прозы, часть из них в соавторстве с Г. С. Померанцем. З.А.Миркина – лауреат норвежской премии Бьёрнстерне Бьёрнсона.

Учиться падать

В сказке Михаэля Энде[1 - Михаэль Энде – всемирно известный современный немецкий сказочник-мистик, переведенный на многие языки и издаваемый огромными тиражами в разных странах мира.] человек живет на уютно меблированном диске, вертящемся в уютной полусфере, вроде планетария, украшенной звездами и луной. Но вдруг небесный свод треснул и сквозь трещину глянула бездна. В бездне, ни на что не опираясь, стоит закутанная человеческая фигура, – и этот человек ни на чем позвал: «Иди ко мне!» – «Я упаду, – ответил человек на диске. – Ты обманщик, ты зовешь меня в пропасть…»

Трещина за трещиной – весь мир человека разваливается, а человек ни на чем при каждом повороте диска смотрит в глаза и мягким голосом зовет к себе: «Учись падать. Учись падать и держаться ни на чем».

Я помню вечер в Коктебеле, когда Зинаида Миркина читала свои стихи. «Нет, я еще жить хочу!» – воскликнул поэт Р. Он не хотел падать и держаться ни на чем. И как человек на своем рассыпающемся диске, он вцепился в обломки. Но диск рассыпается, открыты или закрыты наши глаза, видим мы трещины или нет.

Мир начинается с нуля.
Из ничего встает Земля.
И звезд немое волшебство
Рождается из ничего.
Из полной тьмы восходит свет.
Из одного сплошного «нет»,
Как океанская вода,
Разлилось мировое «да!».
О, тот чреватый миром ноль,
В котором утихает боль!
Та точка, где весы стоят,
Уравновешивая ад,
Где Дух одолевает вес
Всех гор и всех семи небес.
………………………………..
Кто не доходит до нуля,
Под тем колеблется Земля,
Над тем гремит небесный гром –
Тот не становится творцом.

Кто до нуля дойти не смог,
Тому лишь только снится Бог,
И глаза Божьего овал
Его пугает, как провал.

    (3. Миркина)
Нуль Зинаиды Миркиной – это опустошенность сосуда, в который входит дух Целого. «Одна капля твари вытесняет всего Бога», – говорит Майстер Экхарт[2 - Мейстер Экхарт – мистик XIII–XIV вв., оказавший большое влияние на развитие всей европейской и русской религиозной мысли. Его «Проповеди и рассуждения», пер. Маргариты Сабашниковой. М., 1912.]. Нуль – это ни одной капли твари, абсолютное ничто твари. И вот здесь, когда все очевидное рассыпается в прах, наступает черед веры. «Вера же есть… уверенность в невидимом» (Послание к евреям, 11:1), которое не может быть удостоверено внешне и постигаемо только внутренне. Говоря языком автора, это черед истины без ее двойников, без застывших авторитетов, без слов, выцветших от тысячи повторов, миг авторитета внутри нас, миг творчества.

Зинаида Миркина обращается к истокам творческого самосознания, о котором писали «Вехи»[3 - «Вехи» – сборник статей Бердяева, Булгакова, Гершензона, Изгоева, Кистяковского, Струве, Франка. 1909 г. «Творческое самосознание» – статья М.О. Гершензона.]: к Пушкину, к Достоевскому – и изнутри Пушкина, изнутри Достоевского освобождает их от препятствий, созданных страхом падать и держаться ни на чем, когда вдруг терялась способность идти по водам – и, подобно апостолу Петру, они начинали тонуть (Матфей, 14:30–31). Это не внешний суд (очевидно, немыслимый); это Пушкин судит Пушкина, Достоевский – Достоевского. Да, но устами Миркиной? Странно. Непривычно.

Литературоведы так не пишут. Филологи так не пишут. Пишут – поэты, а у каждого поэта свой Пушкин, свой Достоевский, и в этом своем Достоевском Зинаида Миркина видит его взлеты и провалы: так, как поэты видят взлеты и провалы своих героев. Ибо для каждого подлинного поэта его герой – сын, единосущный отцу… Можно не согласиться с Пушкиным Марины Цветаевой (у вас, может быть, – ваш Пушкин, ставший частью вашего внутреннего мира). Но некорректно возражать, что «Мой Пушкин» Цветаевой[4 - Самим названием эссе Цветаева подчеркнула, что не скрывает своего личного подхода к поэту.] – не настоящий Пушкин. Настоящий Пушкин – это именно Пушкин личного восприятия, Пушкин читателей, а не памятник на площади и не условная схема юбилейных статей.

Все поэтические воплощения Пушкина или Достоевского – это факты одновременно двух творческих биографий: посмертной – того, о ком пишут, и живой биографии пишущего. Творческая личность познается творческой личностью. Лирический отклик на лирику не менее истинен, чем структурно-семиотический анализ (целостно истинен). А доподлинный Пушкин, доподлинный Достоевский – вечная, неисчерпаемая тайна, к которой можно бесконечно подходить – и никогда нельзя окончательно, бесповоротно прийти так, чтобы и говорить больше не о чем и пересматривать нечего. Зинаида Миркина, может быть, глубже других заглянула в эту тайну: до конца, до предстояния вместе с Пушкиным и Достоевским на Страшном Суде. Но это не документ из канцелярии с печатью Страшного Суда. Это поэт глазом своего сердца увидел поэта. Каждый подступ к великой тайне – «опыт», эссе (слово «эссе» и значит: опыт, попытка). Это эскиз целого. Факты, документы – осколки целого. Сами по себе они не складываются во что-то живое. Душу в глину вдувает художник, монтирующий факты, создающий из «фактов жизни» Пушкина и Достоевского живого героя. Всегда единосущного его собственной личности. «Пушкинская речь» Достоевского говорит мне и о Пушкине, и о Достоевском (неизвестно, о ком больше). «Мой Пушкин» Цветаевой – о Пушкине и о Цветаевой. «Прогулки с Пушкиным» Синявского (Терца) – о Пушкине и о Синявском. Так и эта книжка – самораскрытие ее автора. На той предельной глубине, которая автору доступна.

Дух нельзя измерить ничем, кроме духа. Только собственной глубиной, ожившей от прикосновения слова, я могу проникнуть в глубину поэта. И в процессе измерения я одновременно изменяю и его (приближая к себе), и себя (приближаясь к нему, вмещая его в себя). Я постигаю его собой (это субъективно); но в ходе постижения я действительно меняюсь и в себе постигаю его (его, существующего вне меня). Бердяев писал, что глубинное познание «транссубъективно» (то есть лично мое и в то же время не только мое) – по ту сторону объективного и субъективного.

Познание Целого подобно борьбе Иакова с ангелом, как ее описал Рильке:

Кого тот ангел победил,
Тот правым, не гордясь собою,
Выходит из любого боя
В сознанье и расцвете сил.
Не станет он искать побед.
Он ждет, чтоб высшее начало
Его все чаще побеждало,
Чтобы расти ему в ответ.

    («Созерцание». Перевод Б. Пастернака)
Не очень важно, какого поэта мы больше познаем в «Моем Пушкине», в «Истине и ее двойниках» и подобной «прозе поэта». Важнее, что мы познаем Поэта и сквозь него – «Поэта величайшего». Так – поэтом величайшим – Тагор называл Бога.

    Григорий Померанц

Истина и ее двойники

«Я на то родился и на то пришел в мир,
Чтобы свидетельствовать об Истине;
Пилат сказал Ему: что есть Истина?»

    (Иоанн. 18: 37-38).

«Мы говорим о том, что знаем,
И свидетельствуем о том, что видели;
А вы свидетельства Нашего не принимаете».

    (Иоанн. 3:11)

Глава 1

Созерцание

«Сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг, все мне казалось, что и говорят они, и в книгах пишут совсем будто не про то, хотя с виду кажется, что про то».

«Сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить»[5 - Достоевский Ф.М. Идиот. Полн. собр. соч. Т. 8. М., 1973. – Далее цитаты приводятся по этому изданию.].

Это слова князя Мышкина, человека, имевшего настоящий религиозный опыт и потому о Боге не спорившего. Меньше всего надеялся он показать и доказать то, что открылось ему в тишине и в глубине. Все слова и доказательства – не про то, ибо «то» – не предмет среди предметов, не явление среди явлений. Все, что можно увидеть физическими глазами, показать и удостоверить – не то. Даже сам Иисус, увиденный одними физическими глазами – не то, не чудо, не Бог.

Чтобы увидеть «то», вовсе не надо закрывать глаза на «это». «То» не опровергает и не зачеркивает этот мир. Оно его только углубляет и высветляет. Увидеть «то» – значит увидеть сквозь этот смертный мир его бессмертную суть, вечность сквозь время, смысл сквозь бессмыслицу. Можно ли это понять и доказать тому, кто видит и чувствует не так, как вы? Можно было спорить о том, что вокруг чего вертится: Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли. Для каждого века была своя научная истина. Я допускаю даже возможность спора о том, существуют ли Земля и Солнце на самом деле или только в нашем воображении. Но о том, люблю ли я солнце, люблю ли я красоту, люблю ли я моих близких и, наконец, Бога, – спорить нельзя. Я люблю. Это бесспорно. Верите вы этому или не верите, это другой вопрос. Но я-то знаю.

Бесконечность жизни ощущается так же, как и любовь: сердцем. Созерцание – это есть виденье сердцем, только сердце может доглядеть вещи до их невидимой сути, доглядеть творение до Творца, мир до Бога. Бога не видел никто и никогда. Это сказал еще апостол Павел.

Бог объективно, то есть извне, не удостоверяется, ибо Он внутри. Где-то очень глубоко внутри нас есть единая, общая всем точка, единый центр, единая реальность, без которой жизнь вообще немыслима, которая и есть Жизнь Вечная.