На задворках империи

– Вы сегодня явно не в духе, господин корнет. Цельтесь чуть ниже, и третий выстрел будет точнее…

– Господа, согласно вышеназванным условиям, я прекращаю дуэль, – категорически заявил ротмистр, – и еще раз прошу вас помириться.

– Я удовлетворен, – спокойно сказал Своевский, – и думаю, что вы, господин корнет, достаточно наказаны за свои темные делишки.

– Я предлагаю вам, господа, пожать друг другу руки и мирно разойтись, – предложил Баташов.

– Ни в коем случае, – презрительно взглянув в глаза Мясоедова, возразил штабс-капитан. – Честь имею!

– Если вы удовлетворены, то я, несмотря ни на что, больше не намерен с вами драться, – миролюбиво промолвил Мясоедов и, угрюмо опустив голову, направился, в сопровождении ротмистра, к стоящей невдалеке пролетке.

Баташов и Своевский, вскочив на коней, галопом пронеслись мимо, обдав явно удрученных неудачей жандармов терпким конским духом и пылью…

Чтобы рассеяться и снять напряжение после удачного поединка, офицеры по приезду в Петербург сразу же направились в ресторан.

Своевского встретил сам метрдотель и, предупреждая его желания, сразу же проводил штабс-капитана вместе с гостем в самое тихое и спокойное место.

– Что прикажете подать-с? – подобострастно спросил он, как только офицеры заняли место за столиком.

– Как обычно, Петрович, – не заглядывая в меню, ответил штабс-капитан.

– Будет исполнено, вашество, – склонил в полупоклоне голову метрдотель и, подозвав к себе официантов, начал им что-то строго втолковывать.

Не прошло и пяти минут, как на столе появился графин с шустовским коньяком и самые разнообразные холодные и горячие закуски.

– Я уже не раз бывал здесь, – признался Баташов, – но так лихо меня еще ни разу не обслуживали. В чем же тут секрет?

– Ну, секрета здесь никакого нет, – улыбнулся в ответ Своевский, – все до банального просто. Этот метрдотель приехал из Варшавы по моей рекомендации и, как видите, прижился.

Он потянулся было к графинчику, чтобы разлить по бокалам коньяк, но его желание было тут же исполнено услужливым официантом.

– Выпьем за нашу встречу! – предложил первый тост штабс-капитан. – За нашу дружбу.

Выпив и закусив малосоленой семгой, офицеры принялись вспоминать о ближних и дальних родственниках и конечно же о службе. Больше рассказывал Баташов, а Своевский, налегая на закуски, внимательно слушал его и многозначительно молчал. Да и что он мог сказать, когда этот молодой человек почти полностью повторял его офицерскую судьбу? Но тогда он и предположить не мог, что через многие годы Баташов, будучи уже опытным контрразведчиком, докажет преступную связь Мясоедова с врагом и поставит последнюю точку в деле этого бесчестного и нечистого на руку человека. Все это еще будет, а пока штабс-капитан Своевский вместе с подпоручиком Баташовым, радуясь родственному общению за этим, уставленным самыми лучшим ресторанными яствами столом, много говорили о былом и строили планы на будущее, которое виделось им ясным и безоблачным. Никто из них тогда не мог и предполагать, что не пройдет и четверти века, как все, о чем они простодушно мечтали, канет в Лету, а пройдя через две войны и три революции, их любимая Россия станет совсем другой. Другими будут и они…

Глава II

Санкт-петербург – Ташкент. 1893–1894 гг

1

Евгений Евграфович Баташов, среднего роста, широкоплечий юнкер, отличался не только крепким телосложением, но и терпением, и мужеством, позволявшим ему достойно и с честью переносить все тяготы и лишения военной службы. Широкое лицо его было обрамлено короткими русыми волосами, ниспадающими ровным пробором на крупный лоб, под которым за густыми бровями сияли крупные голубые глаза, в которых блистали гордость и постоянная настороженность настоящего военного. По окончании обучения в кадетском корпусе он поступил в Михайловское артиллерийское училище. Как и в кадетке, Баташов отлично успевал по всем основным предметам обучения. Через год, став портупей-юнкером, уже командовал юнкерским взводом. Однако с молоком матери усвоенное им понятие чести то и дело давало о себе знать, зачастую перечеркивая все его училищные достижения и успехи. Баташов никогда не опускался до того, чтобы унижать слабых и младших. Но если дело касалось его личной чести и достоинства, то он был готов на все. У него было с кого брать пример.

Главным воспитателем и молчаливой грозой училища был командир батареи полковник Чернявский. Основными чертами его духовного облика были поразительное хладнокровие и удивительная ясность ума. Он был всегда ровен в сношениях как с подчиненными, так и с начальством – до шефа училища Великого Князя Михаила Николаевича включительно. Одной своей довольно грузной фигурой с правой рукой за бортом сюртука он производил и в стенах училища, и на стрельбе, и особенно на маневрах, какое?то успокаивающее действие на юнкерские горячие головы. Не производя своей фигурой впечатления изысканной вежливости, полковник Чернявский тем не менее был со всеми очень тактичен. Про эти его качества Баташов был наслышан не только от преподавателей училища, но и от бывших под его началом юнкеров, ставших офицерами. Больше всего ему запомнился случай, произошедший с Великим Князем Сергеем Михайловичем в бытность его юнкером: после первого конного батарейного учения в лагере батарея приезжала в парк, где полковник Чернявский обычно командовал: «Ездовые, слезай»; Великий Князь немедленно же после этого отправился в барак, не ожидая последующей команды. В другой раз полковник Чернявский проделал то же самое и, дав Великому Князю время пройти значительное расстояние по направлению к баракам, скомандовал: «Садись». Великому Князю пришлось бежать обратно к своему коню. Естественно, более не повторялось ничего подобного. Этот инцидент не отразился на добрых отношениях Великого Князя к своему «дядьке», как любовно называл он полковника Чернявского.

Конечно, были в училище и офицеры, которые по ряду причин не пользовались любовью юнкеров, но их было не так много в училище. Однажды портупей-юнкеру Баташову пришлось столкнуться с таким. Офицер училища поручик Лавров, стараясь уязвить портупей-юнкера Баташова, заметно преуспевающего в военном деле, сделал ему несправедливое замечание:

– Господин портупей-юнкер, – ехидно усмехаясь в усы, промолвил он, – вам не кажется, что вы слишком кичитесь своими военными познаниями? И от этого среди своих товарищей выглядите белой вороной.

– Лучше быть белой вороной, чем безмозглой курицей, – сразу же, не задумываясь о последствиях, парировал Баташов.

– Господин портупей-юнкер!.. – побелев от бешенства, вскричал поручик и сделал рукой резкое движение, словно намереваясь надавать ему пощечин.

У Баташова не дрогнул на лице ни один мускул. Сохраняя ледяное спокойствие, он опустил руку на эфес шашки, давая понять, что за свою честь намерен стоять до конца.

Видя, что дело принимает неприятный оборот, офицер быстро ретировался. Такого конфуза он Баташову, конечно же, простить не мог и при каждом удобном случае старался ему хоть чем-то насолить. Но это продолжалось недолго. Неуживчивая натура поручика, оскорбительно отозвавшегося об одном из коллег по училищу, однажды привела к дуэли. Лавров был ранен и отправлен в отставку, а вызвавший его на поединок капитан, к огорчению большинства Михайловцев был направлен в Туркестанский военный округ. Наверное, уже тогда в голове Баташова зародилась неожиданная мысль: «Что же это за округ такой, куда ссылаются люди чести?»

Про многие военные округа и воинские части Баташов знал из рассказов отца, ветерана Бородинского сражения, других офицеров, которые продолжали дело своих отцов и дедов и достаточно поколесили по просторам Российской империи. Но никто из них почему-то не вспоминал о Туркестане. И прежде всего, наверное, потому, что большинство из них служили в Санкт-Петербурге или Москве, в крайнем случае на территории европейской части страны, а не в Богом забытых восточных задворках Российской империи.

2

Закончив дополнительный курс училища, что дало приоритет при распределении на службу и погоны подпоручика, Баташов задумался. Перед ним открылась перспектива службы в гвардии или в столичном военном округе, однако он, на удивление сокурсников, выбрал Туркестанский военный округ и получил назначение в одну из батарей Туркестанской артиллерийской бригады. Служба проходила в самых экстремальных условиях. Снабжение войск было налажено из рук вон плохо, и офицерам частенько приходилось жертвовать своими деньгами для того, чтобы воинская часть была в постоянной боевой готовности. Кроме повседневных занятий и караулов, Баташов находил время для того, чтобы заниматься самообразованием, изучением восточных языков и просвещением солдат. Для пытливого ума подпоручика каждый выезд в Алайскую долину на рекогносцировку являлся незабываемой встречей с ранее неведомым миром Востока и потому был для него достаточно познавательным.

Изучая языки и обычаи инородцев, он мог подолгу слушать повествования горцев о снежных вершинах и цветущих долинах их горной страны. Но в последнее время вместо горделивых рассказов о своей подоблачной родине подпоручику все чаще и чаще приходилось слышать их горестные стенания.

Один из жителей гор запомнился Баташову надолго. Он познакомился с ним, когда его батарея, отстрелявшись на дальнем полигоне, возвращалась в гарнизон. Это был оборванец, одетый в какие-то старые лохмотья, сквозь которые проглядывало бронзовое от загара истощенное тело. Взглянув на офицера голодным взглядом, горец на удивление не стал просить милостыни, как это обычно делали нищие, а с достоинством поклонившись, промолвил, коверкая русские слова:

– Русски карашо! Русски и таджики карашо!

Не совсем понимая, что хотел сказать незнакомец, Баташов спросил на фарси:

– Что вы, уважаемый, хотели мне сказать?

Горец, услышав родную речь, радостно всплеснул руками, вскочил и, сделав несколько торопливых шагов к офицеру, вдруг упал на колени, стараясь схватить полу его шинели и поцеловать.

– О таксыр! – торопливо заговорил он. – Вы себе и представить не можете, что приходится переносить нам от захватчиков – афганцев. Это лютые звери, которые жгут наши дома, убивают детей и насилуют жен. Мы лишены возможности оградить свои семейства от такого великого несчастья…

У таджика потекли слезы. Вид его был ужасен. Черная борода, усы и нависшие над костлявыми глазницами брови были всклокочены и казались серыми от густого слоя пыли, а его босые ноги, сбитые дальней дорогой, были сплошь покрыты кровоточащей коркой. Как потом оказалось, это был не простой таджик, а родственник правителя Шунганского княжества, за голову которого завоеватели назначили довольно высокую цену. Он бежал из захваченного афганцами княжества, надеясь найти убежище и помощь в России.

Убедившись в том, что батарея, расположившись в широкой седловине перевала, находится под бдительной охраной часовых, а свободные от службы солдаты наспех варганили походный кулеш, Баташов пригласил путника к своему импровизированному столу, который был устроен его предприимчивым денщиком из двух снарядных ящиков. Видя, что шунганец, насытившись, поставил пиалу вверх дном, подпоручик, стараясь унять свое искреннее любопытство, спросил:

– Что же послужило поводом к подобному варварству афганцев?

– Прежде всего то, что шунганцы всегда были свободным народом! Еще с незапамятного времени мы почитали кокандских ханов и платили им подати. Позднее наши ханы правили уже совершенно самостоятельно. Но четверть века назад на наши земли пришли захватчики во главе с афганским эмиром Дост-Магомедом, и тогда многие Памирские ханства пали, несмотря на геройское сопротивление жителей. Мы оказались в полном рабстве у афганцев и терпеливо переносили это бедствие, посланное на нас Аллахом за грехи наши тяжкие. Но однажды в Афганистане вспыхнуло восстание. Брат афганского эмира Абдурахмана Ис-хак решил отвоевать престол. Он бросил клич о том, что все, кто станет под его знамена, будут свободными. Воспользовавшись слабостью афганской власти, правители Шугнана, Рошана и Бадахшана, а также Вахана, скрывавшиеся до этого в пределах Бухары, вновь вступили в свои владения, стремясь восстановить и удержать свою прежнюю власть. Но войска Абдурахмана, разделавшись с восставшими, в ярости прошли по нашим землям, сжигая и уничтожая все на своем пути. В короткий срок слабые, разрозненные силы князей были разбиты, имущество сожжено, а жены и дети отведены в Афганистан и проданы в рабство. Большинство из уцелевших бросились в Россию и Китай через суровый Памир, где многие погибли от голода и холода, а другие попались в руки памирского разбойника Сахиб-Назара и были выданы афганцам. Только немногом счастливчикам удалось благополучно добраться до Ферганской долины. Во время восстания я командовал конным отрядом, но как бы хорошо я ни воевал, дело наше было обречено на неудачу. Снова завоевав непокорные княжества, афганцы ввели свои порядки и законы, в крепостях оставили войска во главе со своими офицерами, которые безнаказанно творят все, что хотят. У меня афганский офицер взял себе в наложницы двух дочерей, а жену мою, которая в мое отсутствие защищала бедных девочек, приказал зарезать. Когда в прошлом году на Памире появился русский полковник с вооруженным отрядом, мы обрадовались, думали, что русские, видя наше бедственное положение, решили заступиться за нас, и за одну ночь, когда отряд стоял на границе Шунгана, вырезали всех афганцев, солдат и офицеров, бесчинствовавших в нашем ханстве. Афганцы побоялись тогда мстить нам за смерть своих соплеменников, полагая, что русский отряд двигается для нашего освобождения, но мы ошиблись. Отряд ушел, и как только афганцы узнали об этом, то с неистовым ожесточением бросились на моих несчастных соплеменников, и кровь рекой полилась по долине реки Бортанга. Нашей мирной жизни пришел конец, и теперь сотни таджикских семейств бегут в Россию просить заступничества Ак-Паши – Белого Царя…

Рассказчик глубоко, с надрывом вздохнул и неторопливо поправил свалившийся с плеч ободранный халат, причем грудь его и правая рука оголились. Баташов с любопытством взглянул на его худую, но довольно мускулистую грудь, на которой виднелись две большие белые круглые метки, величиной с копейку, резко выделявшиеся на бронзовом фоне тела.

– Что это такое? – спросил он таджика.

Шунганец опустил голову и, ткнув пальцем в один из знаков, вскинул на офицера свои огромные голубые глаза, в которых вдруг вспыхнул злобный огонек, потом сказал:

– Это? Это – пули, которые я получил, сражаясь с афганцами.

Дав путнику на дорогу хлеба и немного денег, Баташов скомандовал батарее продолжать движение, намереваясь к вечеру добраться до гарнизона.

Доложив командиру артиллерийской бригады полковнику Егорову об успешно проведенных стрельбах, Баташов рассказал ему и о встрече с шунганцем, о трагедии, постигшей его народ.

– Я уже не раз слышал о притеснениях афганцев. Жаль горцев, конечно, – с сожалением сказал полковник, – но, несмотря на неоднократные просьбы инородцев о помощи, из Санкт-Петербурга идут лишь успокоительные отписки.