Двуллер. Книга о ненависти

Двуллер. Книга о ненависти
Сергей Александрович Тепляков

Двуллер #1
«Двуллер» – это повесть о нашей сегодняшней жизни. Жизнь не стоит ни гроша. Ненависть переполняет сердце. Закона нет, а правоохранительные органы погрязли в воровстве и личных разборках. Если закона нет для одних, то в конце концов его нет ни для кого…

Сергей Тепляков

Двуллер. Книга о ненависти

Часть первая

Глава 1

– Вот это встреча! Вот это встреча! – трое мужиков, не стесняясь прохожих, обнимались прямо на тротуаре в предновогодний день 29 декабря 1994 года. В витринах светились елки, блестела мишура. Мимо мужиков плыла в обоих направлениях озабоченная толпа с кульками, пакетами и разноразмерными коробками. Это был первый после экономического кризиса год, когда народ вдруг понял, что полегчало и после покупки еды еще остаются кое-какие деньги. И тогда город охватила подарочная лихорадка.

Мужикам было лет около сорока – может, чуток за сорок. Двое были одеты в теплые куртки, какие носят летчики. В городе с советских времен оставалось летное училище, поэтому летной курткой здесь никого было не удивить. А вот третий впечатлял: ухоженный, в хорошей дубленке нараспашку, в наглаженных брюках, в лакированных туфлях, с уложенными волосами – похоже было, что он разбогател недавно и с тех пор поспешно исполняет разные свои мечты. Одна такая мечта стояла на дороге – большой черный джип.

– А ты, Сашка, судя по всему, поменял самолет? – прищурился на джип один из тех, что в куртке.

– Ну да! – горделиво ответил мужик в дубленке. – Только-только купил. Джип «Гранд-Чироки». Сказал бы, что это мечта детства, но кто из нас в детстве об этом мечтал?!

И все захохотали. Мужик в дубленке хохотал при этом громче своих товарищей: за всех, и для всех – и для друзей, и для прохожих. Прохожие взглядывали на него, переводили глаза на джип, но в общем-то завистливо не вздыхали – ну джип и джип, эка невидаль. Еще недавно на появившиеся в городе первые иномарки (два стареньких поцарапанных и дребезжащих «Ниссан-Патруля»), хозяева которых гордо ездили по главному проспекту кругами, оглядывались все. Но теперь крутых (или выглядевших как крутые) тачек было столько, что народ, наконец, привык. Мужика в дубленке это, похоже, не радовало.

– Да уж, – сказал тот из мужиков в куртках, который был с усами. – В детстве мы все мечтали быть космонавтами.

– Не скажи, – сказал второй мужик в куртке, с худым лицом и длинным носом. – Я мечтал стать милиционером.

– А я, – начал мужик в дубленке, – не поверите, мечтал мороженым торговать. И ведь почти сбылось – торгую. Правда, мясом!

– Ну так оно же мороженное? – спросил усатый. Он засмеялся, прищурив глаза, и хлопая товарища по плечу, сказал: – Мечты сбываются, Саня!

Ураганов (так звали мужика в дубленке) усмехнулся, но видел, что товарищи подшучивают над ним по-доброму.

– Ребята, а поехали посидим где-нибудь, за встречу поднимем по пятьдесят грамм! – понизив голос, заговорщицки сказал он. – Если ваши бюджеты этого не предусматривают, так беру все на себя. Без обид! Могу же я как нэпман угостить защитников Родины!

– Ураган, если в недорогое место, то мы и сами за себя заплатим… – проговорил усатый.

– Ну что значит – недорогое? В чебуречную что ли пойдем? Чебурек и полстакана водки? Двадцать лет не виделись, и в чебуречную?! – расстроился, и довольно натурально, Ураганов.

Усатый посмотрел на него. Усатого звали Георгий Зощенко. Он был майор авиации в запасе, и вместе с Урагановым и другим мужиком в куртке, Михаилом Кутузовым, когда-то давно учился на одном курсе в здешнем летном военном училище. Зощенко и Кутузов потом стали летчиками, а вот Ураганов, говорили, летал недолго – выбрал другой маршрут. «И не прогадал», – без злобы – а чего злиться? – подумал Зощенко.

– Ты как, Михаил? – спросил Зощенко.

– Да чего ж, 20 лет не виделись – можно и посидеть… – ответил Кутузов. – Немножко деньжат на это и у меня есть. А если не хватит, тогда и попросим господина нэпмана о ссуде.

– Ребята, бросьте вы. Как не родные… – заговорил Ураганов. – В машину, в машину! У меня там такая консоль – не хуже, чем в нашем штурмовике!

Они залезли в джип. Ураганов тут же врубил музыку и свет – так, чтобы засветились бесчисленные кнопки на панели приборов. Внутренности машины впечатляли: кнопки сияли синим, желтым и красным.

– Даааа… – протянул Зощенко. – Ты уже все кнопки тут помнишь? Катапульта где?

– Катапульты нет! – засмеялся Ураганов, поняв, что товарищи поражены до глубины души, хоть и скрывают это. – Но есть айрбаги – воздушные подушки.

– Парашюты что ли? – это Кутузов, хоть и понимал, о чем речь, прикинулся наивным деревенским парнем.

– Подушки безопасности. Чтобы при аварии ты не мордой в лобовое стекло попал, а в подушку… – начал объяснять Ураганов, понял, что товарищи только прикидываются дурачками, но все равно продолжил объяснять – так ему это нравилось. – Вот эти кнопки – кондиционер. Вот эти – наклон кресел. Вот это – теплый воздух в ноги. А если вот так – теплый воздух в лицо. А какой здесь звук, братцы!

Он включил. Густой чистый звук, от небольшого пространства автомобиля казавшийся еще гуще и чище, заполнил салон. Играли скрипки.

– Ураган, ты полюбил классику? А как же «Я московский озорной гуляка!»? – спросил Кутузов.

– Да вчера девчонку одну подвозил с филфака, решил блеснуть эрудицией… – отвечал Ураганов.

– Так ты бы поставил как раз «Я московский озорной гуляка» и пояснил бы ей, что это не блатняк, а Есенин. Вот и блеснул бы! – не удержался Зощенко.

– Вот не зря у тебя было прозвище Писатель! – усмехнулся Ураганов. – Есенин! Придумал тоже…

Кутузов улыбнулся в усы, поудобнее устраиваясь на кожаном сиденье. «А хорошо устроился Ураган… – подумал он. – Как это сейчас говорят – раскрутился?»..

Сам Зощенко только недавно вернулся в родной город из Москвы, где пытался преподавать в летной академии. Уехал оттуда от нищеты – денег не платили, офицеры таксовали или работали сторожами в саунах. Зощенко, боевой летчик с тремя орденами за Афганистан, все же в сторожа пойти не мог – претило. Между тем, семья – жена и двое детей – хотели есть. Тут в родном училище предложили место преподавателя и он согласился – на родине, казалось ему, перемочься будет проще. Однако и здесь не вышло – без него было много желающих на это относительно теплое место. Из училища пришлось уйти и теперь вся семья Зощенко кое-как жила на его пенсию. За пенсией-то и пошел Зощенко сегодня с утра.

Вся пенсия уже заранее была тщательно распределена им: сколько оставить на прожитье, а сколько потратить на подарки, чтобы напомнить родным, что жизнь все-таки прекрасна. Не то чтобы кризис задавил их совсем, но все-таки пока Зощенко служил, а тем более воевал, семья его жила иначе – привыкли к чекам Внешпосылторга, к магазинам с товарами не для всех. Зощенко нет-нет, а думал, что за шубейку для жены, за спортивный костюм для сына заплачено кровью. Было неприятно.

Нынче Зощенко купил сыну модель самолета, которую надо было клеить. (Когда покупал, предвкушал, как они вместе будут клеить его и как он будет объяснять сыну, для чего в самолете то, и для чего это). Самолет был большой – сыну должно было понравиться. В последние годы Афганской войны семья Зощенко жила в азербайджанском городке Ситал-Чае, туда же незадолго до окончания войны перебазировался полк, летавший на боевые задания уже с территории СССР. Зощенко помнил, какими глазами сын смотрел на самолеты. Он и сам смотрел на них так же. Георгий любил свой штурмовик, разговаривал с ним перед боем и в бою. Он считал, что это железо имеет душу. Иногда дотянувшие до аэродрома самолеты были в таком виде, что никакого материалистического объяснения тому, как он долетел и как сел, быть не могло. Зощенко знал, что самолет – это его боевой товарищ, и в бою он его не продаст.

Зощенко было жаль, что вот так кончилась его служба. Он не очень понимал, чем ему теперь заниматься. Жена молчала, но он понимал, что когда-нибудь она заговорит с ним о том, как жить и на что жить. Сын учился в последнем классе школы, дочери было восемь лет. Жена устроилась работать в детский сад. Денег там почти не платили, зато она приносила домой в бидончике еду. Зощенко понимал, что это осталось от детских обедов и ел это с трудом.

Нынешний Новый год был каким-то просветом. У Зощенко образовалась кое-какая заначка (подработал ремонтом машин), да тут еще пенсия – он полагал, что получится немного развеселить домашних. Жене купил халат – такой, что заранее улыбался в усы, представляя ее в нем. Дочери – куклу. И еще – киндер-сюрприз. Георгий видел, как она на них смотрит, как радуется и шоколаду, и сюрпризу в пластмассовом яйце. Но железный кулак, в который был зажат семейный бюджет, ради киндер-сюрпризов разжимался редко. Нынче он решил – кутить так кутить! – и купил их два.

Кутузова он встретил в сберкассе. Кутузов в училище имел вполне объяснимое прозвище Фельдмаршал, но как и Зощенко дослужился лишь до майора – после развала СССР вылетел из армии вместе со многими другими. Кутузов был одинок – жена ушла от него еще во время его службы в Афганистане, сказав, что душманы видят ее мужа чаще, чем она. Кутузов и до этого не был душой компании, а после и вовсе замкнулся и жил от дома до аэродрома и наоборот. Теперь и вовсе остался один дом. При этом характер Кутузов имел жесткий, и казался всегда закрученным на все гайки. Даже про его историю с женой Зощенко, друживший с Кутузовым с училища, узнал со стороны.

Вместе они пошли по магазинам. Из того, что Кутузов, сделав каменное лицо, купил что-то в отделе женского белья, Зощенко сделал вывод, что жизнь у товарища налаживается, и порадовался за него – одному нынче было невмоготу. Зощенко радовался тому, что у него есть семья. Особенно любил дочь. Нынешней зимой он начал учить ее кататься на коньках. Так как жена была категорически против – «нос расшибет! головой ударится!» – да коньки были к тому же незапланированный расход, то он прятал их в старой стиральной машинке, а на каток они с дочерью выходили под предлогом прогулки, имея такой заговорщицкий вид, что Зощенко все не мог понять – как жена еще не раскусила их «тайну»? Впрочем, может и раскусила – она тоже понимала, что у ребенка должно быть детство. Даже если в стране кризис и полная задница, детство быть должно.

Зощенко задумался о дочери, представляя, с какими глазенками она увидит куклу. Ураганов между тем не переставал рассказывать о машине: объем двигателя, литры на сто километров, проходимость: «Да вы знаете, по каким колдобинам я на ней проезжал?! Армейский «Урал» отдыхает». Зощенко подумал, что вот и у Ураганова есть игрушка, и усмехнулся. Они ехали по главному проспекту в этом городе.

– Куда это мы? – спросил Зощенко.

– Тут на рынке я знаю отличное местечко! – сказал Ураганов.

– Ребята, только так, чтобы к шести вечера я был дома… – вставил Кутузов.

– Ого, Миша, а тебе снова есть перед кем отчитываться?! – изумился, подняв брови, Ураганов. Тактичность, впрочем, никогда не была его коньком – он с юности был в образе разухабистого парня, которому прощается если не все, то больше, чем остальным. Ему и на самом деле прощали больше, чем остальным. Вот и сейчас Кутузов, вместо того, чтобы обидеться, вдруг усмехнулся и на скулах его Зощенко с удивлением увидел румянец. «Надо же! Краснеет наш Фельдмаршал!» – подумал Зощенко.

– Есть… – медленно ответил Кутузов и против воли улыбнулся.

– Ого! – закричал Ураганов глядя на товарища в зеркало заднего вида. – Так вот же и еще повод!

Они подъехали к кафе и вошли. Ураганов, то ли решив пожалеть карманы товарищей, то ли желая минимизировать свой расход, выбрал кафе средней руки. Однако по сравнению с совсем недавними советскими забегаловками типа «тошниловка» здесь было очень даже ничего: деревянные столы и скамьи, большая стойка, официанты. Зощенко разделся, прошел, сел с товарищами за столик и почувствовал, как он от всего этого отвык. «Давненько я не был в таких местах»… – подумал он.