По крупицам. Российские школьники об истории ХХ века. Сборник работ лауреатов Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия – XX век»

Самое сильное впечатление на меня произвела глава под названием «Отец». В этой главе бабушка рассказывает о своем отце Александре Тимофеевиче Бугрине, ленинградском художнике. Великая Отечественная война застала его на выпускном курсе Академии художеств. С первых до последних дней войны он был в рядах Красной армии, на Ленинградском фронте.

Бабушка хорошо помнит, как провожали отца на фронт, как долго отец держал ее и брата на руках, не имея сил с ними расстаться. Но когда началась блокада, Нина как будто забыла отца. И когда в один из февральских дней зимы 1942 года отец пришел навестить их, дети не узнали его и даже дичились. И отец не узнал своих детей, так они изменились за полгода.

Это были два маленьких скелета, – писал он потом своей матери, – два старичка. Их руки и ноги – это одни кости, даже кожа на них сморщилась…

Отцу дали увольнительную на сутки, чтобы навестить семью, находящуюся в блокадном Ленинграде. Он шел в лютую стужу по оцепеневшим и вымороженным улицам, тысячу раз скользя и спотыкаясь, шел целый день, через весь город, под обстрелами и бомбежками, в тонкой шинели, ветхой гимнастерке, брезентовых ботинках. Под шинелью, в железном солдатском судке отец нес Нине и ее брату гороховый суп – свой солдатский паек. Он копил свои порции несколько дней, чтобы отдать эту еду детям. Вкус этого супа бабушка запомнила на всю жизнь.

Поэтому и грибной пирог, и гороховый суп – такие незамысловатые блюда, запечатлелись в памяти моих дедушки и бабушки как символ любви их отцов в то страшное военное время.

Александр Тимофеевич Бугрин не только воевал на Ленинградском фронте, но и продолжал рисовать. Его работы, главным образом портреты, были представлены на блокадной выставке в мае 1943 года.

Тема войны и блокады продолжала жить и в его послевоенном творчестве. Сохранилась фотография, где Александр Тимофеевич изображен в 1948 году за работой над картиной «Салют Победы».

Яичный порошок

Когда открыли второй фронт, с едой стало получше. Появились американские продукты – кокосовое масло удивительного белого цвета и яичный порошок. Его смешивали с водой и жарили. Получалось что-то типа омлета. Но все равно было голодно. От голода особенно страдал брат моей бабушки, Владимир Бугрин. В 1944-м ему было шесть лет. Однажды он нашел банку с темно-желтым порошком.

Находка его очень обрадовала – ведь это тот самый яичный порошок, такой вкусный и питательный! Не разбирая вкуса Володя стал жадно поглощать этот порошок, он съел почти целую банку, пока не почувствовал сильное жжение. Ведь это был совсем другой порошок – горчичный! Его рот стало жутко жечь, так что он не мог ничего сказать. Он выпил воды, но от этого только усилился огонь во рту. Володя обжег себе весь пищевод, понадобилась срочная госпитализация. В больнице врачи спасли ему жизнь, но болезнь он себе нажил. Вот насколько сильный голод был у ребенка во время блокады, что он даже поначалу не разобрал, что ест, так как для него главным был не вкус, а сама еда.

Владимир Бугрин в дальнейшем стал художником, так же, как отец, окончил Академию художеств. Будучи участником выставок неофициального искусства (например, выставки 1975 года в ДК «Невский»), подвергся преследованиям и был вынужден эмигрировать. Долгие годы, живя вне пределов нашей страны, создавая новые произведения, участвуя в выставках, Владимир Александрович не забывал свое блокадное детство, рассказывал об этом своей жене и детям.

Он смог приехать в Ленинград только когда началась перестройка, в 1988 году. Последние годы его жизни тоже прошли в нашем городе, в той же квартире на Английской набережной. В это время Владимир Александрович сделал несколько иллюстраций к книге воспоминаний своей сестры. Интересно, что Владимир Александрович – выпускник школы № 238, тогда еще мужской. В этой школе учусь сейчас и я.

Пирог родительского дня

Как и у всех ленинградцев, блокада – эта самая трагическая страница жизни нашей семьи. Следующее поколение, поколение наших родителей, родилось в самую благополучную эпоху советского времени, в период так называемого застоя. В отношении еды это было время стабильное, но без изысков. Как и рецепты тех времен, в которых смешивались друг с другом простые и доступные продукты.

Моя мама, Елена Михайловна Ольшанская, как и большинство советских школьников, часто проводила лето в пионерском лагере. В лагере «Авроровец» работали разные кружки.

Мама записалась в кружок молодой хозяйки. Там ее научили готовить два блюда: рыбу под майонезом и «кружевной пирог». Ингредиентов требовалось немного. Но до сих пор эти блюда пользуются у нас неизменным успехом. Мама рассказала нам о том, как молодые хозяйки должны были приготовить шесть «кружевных пирогов» для угощения родителей в родительский день. Маргарин, яйца, сахар, мука – все было в достатке, но на шесть пирогов им было выдано только пять баночек клубничного джема, которым надо было смазывать пироги. Джем тогда был дефицитом, многие захотели его попробовать, и джема, естественно, не хватило. Руководительница кружка была очень недовольна, ей пришлось открывать шестую баночку, на которую у нее, возможно, имелись особые планы.

«Кружевной пирог» вызывает у мамы воспоминания о лагерных линейках, на которых поднимался флаг, тихом часе, пионерских кострах. И я думаю, что этот ее опыт для нас, ее дочерей, уже неповторим, так как связан с эпохой, которая произошла в истории только один раз, и хорошо ли или плохо ли, но она больше не повторится.

Коммунальные рецепты

Большинство блюд, которые мы готовим в семье, относятся к эпохе застоя, который тогда назывался «развитым социализмом». Для него характерны большие государственные учреждения, фабрики, заводы с огромным количеством рабочих мест и зарплатой, которой хватало на скромную жизнь без излишеств. Продукты питания в то время были доступны по цене, но не разнообразны. Кулинарные книги не продавались в таком количестве, как сейчас. Люди сами составляли свои кулинарные книги, обмениваясь рецептами с сослуживцами, соседями, вырезали рецепты из журналов «Работница», «Крестьянка» или даже «Наука и жизнь». Рецепты того времени отличаются простотой и не включают в себя никаких особенных ингредиентов. Если это рис, то это рис. И не надо уточнять какой он – длиннозернистый, белый или коричневый (о существовании последнего вообще никто не знал). Если в рецепте была упомянута рыба, то подразумевалась треска, окунь или минтай, или уточнялось, что это лосось в банке. Это было время так называемого дефицита, люди радовались приобретенным продуктам и считали удачей, если им удавалось купить что-то редкое или почти не появлявшееся на полках магазинов.

В советское время многие люди жили (и даже до сегодняшнего дня иногда живут) в так называемых коммуналках. Это квартиры, в которых семья или отдельный человек занимали одну или несколько комнат, вместе пользовались ванной, туалетом, кухней («местами общего пользования»), а также коридором и прихожей. Такие условия поневоле сталкивали людей друг с другом, заставляя их выстраивать какие-то отношения.

Конечно, если люди делили общую кухню, то интересные новые блюда, которые рядом с тобой готовила твоя соседка, не могли не привлечь внимания. Возникали вопросы, давались советы, делились опытом… Бывало так, что вся квартира «заболевала» каким-то рецептом. Моя мама помнит, что в квартире ее бабушки, в которой проживало 14 человек, такими общими рецептами были: творожная запеканка, 12-часовой пирог и чайный крем к торту «Наполеон». К сожалению, рецепты первых двух блюд у нас не сохранились, а чайный крем готовится просто: стакан с очень крепким, сладким, холодным чаем по чуть-чуть вливается во взбиваемое масло до полного растворения.

Сосед маминых родителей – он был из Одессы – научил их готовить баклажанную икру: четыре баклажана, четыре помидора запечь в духовке, затем, очистив от шкурки, перетереть с чесноком, добавив соль, перец, подсолнечное масло и уксус.

Это блюдо сезонное, а вот блюда, которыми мы угощаем гостей в праздничные дни, пришли от коллег моих бабушки и дедушки. Это салат «Мимоза», который у нас называется «генеральским» (рецепт с бабушкиной работы), это салат охотничий из моркови, лука и зеленых помидоров, залитых горячим маринадом. Маринадами занимался дедушка, и особенно хорошо ему удавались маринованные грибы. Рецепт он разработал сам. И теперь только мама в нашей семье владеет им. Могу лишь сказать, что в маринад для грибов кладутся пряности и сахар.

Семейные обеды, праздничные застолья – часть нашей семейной культуры. За столом мы рассказываем о прошедшем дне, слушаем воспоминания взрослых. Я думаю, мне и моей сестре удастся сохранить эту традицию. Мы едим блюда, которые теперь, когда мы знаем их историю, являются для нас отголосками времени. У нас довольно часто готовится «недопад», и мы вспоминаем при этом принца Ольденбургского, чьи заслуги перед отечеством стали признавать в последнее время. А грибной пирог и гороховый суп, такие незамысловатые блюда, стали для нас символом любви отцов наших дедушек и бабушек в страшное военное время.

Рецепты времен «застоя», записанные от руки в блокнотах и тетрадках, – отголоски того времени, когда из обычных продуктов, которые иногда с трудом приходилось добывать, хотелось приготовить что-то оригинальное.

Ненаписанная кулинарная книга моей семьи – это книга воспоминаний. Читая ее, я переживаю историю своей семьи. Кулинарные традиции – ниточка, которая связывает у нас разные поколения, разные времена. Каждый раз, когда мы садимся за стол, мы чувствуем эту связь. Умение сохранять традицию способствует сплочению семьи, помогает выстоять в трудных обстоятельствах, что как раз и было проверено на примере моих близких.

По ту сторону правды

Алексей Губанов, Ольга Павлюченко, Артем Рыжонков

Люди города N

г. Новочеркасск, Ростовская область, научный руководитель Е. Г. Губанова

Эта работа посвящена судьбам представителей интеллигенции нашего города в 1920-х – начале 1930-х годов. Показать положение, в котором оказались эти люди, мы решили через историю профессоров Донского политехнического института. Власть пыталась сломить их, потому что ей казалось, что они самим фактом своего существования уже представляют для нее угрозу.

Источниками для этой работы стали материалы дела «Промпартии» из архива ФСБ по Ростовской области, публикации местных газет 1926–1930 годов, документы Государственного архива Ростовской области и другие.

Донской политехнический институт

2 марта 1907 года был издан закон Совета министров России, одобренный Госсоветом и Государственной думой, об учреждении в Новочеркасске Донского политехнического института. В соответствии с этим законом институту полагались 19 кафедр. Кафедру по прикладной геологии занял Петр Николаевич Чирвинский, кафедру полезных ископаемых – Петр Петрович Сущинский. Приезд этих двух выдающихся ученых из Петербурга в Новочеркасск был, несомненно, большой удачей и значительно повышал статус нового института и самого города.

Сегодня мы не можем определенно сказать, почему они приняли это предложение, ведь в столице их научная карьера развивалась достаточно благополучно. Возможно, их привлекли новые перспективы, которые могло дать заведование кафедрами в новом учебном заведении. В их судьбах много общего, они пересекаются, несмотря на то, что оба родились и жили поначалу в разных городах, но в дальнейшем они работали в Минералогическом кабинете Санкт-Петербургского университета совместно с В. И. Вернадским, М. А. Семеновым-Тянь-Шанским, А. Е. Ферсманом.

Петр Сущинский после переезда в Новочеркасск собрал обширные минералогические коллекции, начал работу по изучению геологических особенностей Донской области. А Петр Чирвинский фактически создал новую кафедру, читал лекции и на других факультетах. В 1911 году он получил за свои исследования Ломоносовскую премию.

Спустя много лет, когда в 1931 году оба ученых были арестованы, на допросах в ОГПУ они вспоминали о многих проблемах, с которыми пришлось столкнуться в новом вузе.

Как отмечает Сущинский, в Новочеркасск были переведены преподаватели из Варшавского политехнического института, закрытого за участие студентов в революции 1905 года. Часть потом вернулась в Варшаву, а часть во главе с «математиком Зиминым, который отличался реакционным направлением, был ярым антисемитом и большим поклонником казаков», остались в Новочеркасске. По словам Сущинского, в университете отдавалось предпочтение местным кадрам. Эта ситуация обижала ученого, более того, его начали считать «либералом». В профессорской среде образуются группы: малочисленные «либералы» и преобладающая – пассивно-консервативные преподаватели. Борьба шла за автономию института и выборность ректора.

Петр Сущинский не был мягким, покладистым человеком, он мог и высмеять, и сказать колкость, потому отношения с ректором и некоторыми преподавателями у него были напряженные. При этом он видел своей целью не просто научную деятельность, но и работу по развитию образования в нашем городе и области, причем образования, основанного на либеральных подходах и идеях. Не случайно именно он стал первым выборным ректором ДПИ.

П. Н. Чирвинский в показаниях, данных на следствии, также подчеркивает, что жизнь в царской России была не идеальна. Он вспоминает и недостаточно быстрое присуждение титула, соответствующего занимаемой должности, и отсутствие благосклонности начальства (видимо, он также относится к группе «либералов», добивавшихся выборности ректора), и свое участие в протестах против царской власти.

Из показаний Петра Чирвинского:

Сидел за студенческие беспорядки в 1905 г. Укрывал большевика Шлихтера (нарком Земледелия Украины)… В чисто служебном отношении в царское время я не имел почти никакого продвижения – достаточно сказать, что я только по должности профессора считался статским советником, а так был коллежским советником. Ни за что меня не допускали к должности декана и т. п. Со своим кабинетом прикладной геологии я дольше всех мариновался в тесном временном помещении и т. д. Все это, конечно, исторические мелочи, но характерные для того, чтоб не иметь повода видеть во мне личность, видевшую в прошлом достаточно прелестей, которые бы могли меня сбивать с пути честного советского специалиста.

П. П. Сущинский и П. Н. Чирвинский были знакомы задолго до приезда в Новочеркасск, ведь они работали вместе в Петербурге. После переезда они продолжают общаться, вместе работать. В своих дневниковых записях за разные годы В. И. Вернадский не раз упоминает их фамилии, следит за их судьбой; в архиве сохранилась их переписка с Вернадским. К нему же с просьбой о помощи обращается Елизавета Ивановна Сущинская после ареста мужа и своего ареста в 1937 году. Ферсман добивается реабилитации Чирвинского в 1944 году и даже выдвигает его кандидатуру на выборы в Академию наук.

Круг таких высокообразованных людей России был достаточно узок, и появление в Новочеркасске профессоров из Москвы и Петербурга давало возможность и донским студентам попасть в этот круг, в первую очередь в качестве учеников своих педагогов. Традиции столичной и европейской научной среды они попытались привить и в Новочеркасске. Д. П. Сердюченко, выпускник ДПИ, отмечает: «Лекции профессора Чирвинского усердно посещались студентами, аудитория была всегда полной» (из показаний Сердюченко). Лекции Сущинского были менее яркими, но он часто приглашает наиболее способных студентов к себе домой в гости, так что они получали возможность общаться и после занятий. При этом сам Чирвинский говорит о себе, что он «плохой компанеец», не любит пить, редко бывает в театре, а Сущинский, наоборот, любил повеселиться, любил компании.

Так или иначе, но за короткое время они смогли заложить основы новой геологической школы, занимаясь не только прикладными, но и теоретическими исследованиями.

Время надежд

«Февральская революция и свержение самодержавия значительной частью профессуры и в особенности „младшими преподавателями“ была встречена с восторгом», – так характеризует настроения преподавателей и студентов к революции П. Сущинский. Именно он становится первым избранным ректором. Время было тревожное, но вселяло надежды. Даже приход к власти большевиков не виделся тогда окончательным: «произошедшее после Октябрьской революции объединение казаков и избрание атаманом Каледина заставило меня, как и большинство профессоров надеяться на победу казачьих войск над красными». Профессора активно включились в общественную жизнь, они не входили в правительство Каледина, но принимали участие в работах крестьянских съездов. Приближение красных к городу заставило прекратить занятия в институте. На общем собрании, организованном студентами, было решено «отдать себя в распоряжение калединского правительства» (из показаний Сущинского). Институт прервал работу.

Самоубийство Каледина и приход красных все изменил. Сущинский говорит о настроениях того времени:

Слухи о зверствах и бесчинствах, творимых Красной армией, заставили нас переживать не только за свои жилища, но и за целостность наших лабораторий, кабинетов, с которыми сроднились, которые были для нас чем-то родным. Все это вместе взятое поддерживало во мне сильную активность против советской власти.

Опасения не были беспочвенными. В Ростове произошло чудовищное убийство профессора Андрея Робертовича Колли, которое произвело на всех тяжелое впечатление. Его подробности были изложены в акте Особой комиссии по расследованию злодеяний большевиков при главнокомандующем вооруженных сил Юга России: