Французский дворянин

Французский дворянин
Стэнли Джон Уаймен

Серия исторических романов
Франция, 1588 год. Война трех Генрихов – де Гиза, Валуа и Наваррского – достигла кульминационной точки. Повсюду люди шепчут друг другу в темноте: «Скоро, очень скоро, придет День кинжала!» Все понимают, что старой династии вот-вот наступит конец. Но кто же будет следующим правителем?

Тем временем король Наваррский поручает одному безызвестному, но весьма искусно владеющему шпагой дворянину секретную и довольно опасную миссию…

Стэнли Уаймен

Французский дворянин

Знак информационной продукции 12+

© ООО «Издательство «Вече», 2014

© ООО «Издательский дом «Вече», 2012

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2014

Об авторе

Стэнли Джон Уаймен родился 7 августа 1855 года в старинном маленьком городке Ладлоу, в графстве Шропшир на границе с Уэльсом. Он был вторым из трех сыновей в семье местного адвоката Томаса Уаймена и его супруги Мэри Блэк. Мальчик рос любознательным и начитанным. Среди любимых книг его детства были французские романы плаща и шпаги. Поэтому неудивительно, что после окончания школы в Шрусбери и поступления в Крайст-Чёрч, один из самых крупных аристократических колледжей Оксфорда, молодой Уаймен особо преуспел в изучении истории. Но отец хотел, чтобы все сыновья шли по его стопам, и молодому Стэнли пришлось заниматься юриспруденцией.

После более чем скромной адвокатской карьеры (1881–1890 гг.) нервный и одновременно застенчивый барристер Стэнли Уаймен, имевший совсем маленький доход и слишком много свободного времени, решил попробовать себя в литературе и неожиданно для всех, кто его знал, очень быстро достиг успеха. Трех рассказов, принятых к публикации в журнал «Корнхилл», было достаточно, чтобы Уаймен поверил в свои силы и перешел к более крупной форме. В 1888–1889 годах он создает «Волчье логово», историко-приключенческий роман из времен Варфоломеевской ночи и последующих кровавых событий в обезумевшем Париже Карла IX. Окрыленный публикацией сначала в иллюстрированном журнале, а потом и в виде книги (после 6 издательских отказов!), Уаймен бросает ненавистную профессию крючкотвора-законника и с головой погружается в средневековые мемуары. Считая себя наследником традиций Дюма-отца, основным местом действия своих книг английский писатель чаще всего выбирает средневековую Францию, богатую замысловатыми интригами, и соответствующие времена: XVI–XVII века, эпоху Религиозных войн и становления абсолютной монархии. К наиболее популярным романам Уаймена относятся: «Французский дворянин» – о борьбе за корону Генриха IV, первого короля из династии Бурбонов, и «Под красной мантией» – захватывающая история об эпохе «Трех мушкетеров» и грозного кардинала Ришелье. За период 1890–1904 годов из-под пера Уаймена выходят его лучшие произведения, благодаря которым современники наградили писателя титулом «Принц рыцарского романа». Успех и хорошие гонорары позволили Уаймену реализовать свою вторую мечту – страсть к путешествиям. Писатель поставил себе цель, сначала самому побывать в тех уголках Европы, куда должны попасть герои его очередного романа. Вместе со своим другом (тоже писателем) Генри Мерриманом, исповедовавшим те же творческие принципы, вдохновенные литераторы заделались заядлыми путешественниками.

В 1895 году Уаймен женится (раз и навсегда) и переезжает в тихое патриархальное предместье городка Рутин в Северном Уэльсе. Здесь, как шутит писатель, он собирается «писать книги и выращивать коров, одних для получения прибыли, других для собственного удовольствия». В этом благословенном крае английский романтик поправляет свое здоровье (больным легким Уаймена требуется чистый воздух), он занимается верховой ездой и увлекается велосипедными прогулками по окрестным полям. Неутомимый труженик пера, он ищет новые для себя темы, в надежде удивить и порадовать своих читателей. Но попытка Уаймена начать писать о современной Англии не имела успеха. Поклонники таланта «второго после Вальтера Скотта певца Средневековья» были страшно недовольны его социальными виршами, и Уаймену пришлось опять разматывать клубок хитроумных политических интриг и примерять боевые латы на своих героев. В 1908 году уставший писатель решает отложить перо, полагая, что уже ничего интересного он не напишет, и посвящает себя общественной жизни Северного Уэльса.

После Первой мировой войны Уаймен, по состоянию здоровья, выходит на пенсию и снова возвращается к творчеству. Он публикует еще 5 романов. И хотя писатель получал хорошие гонорары, солидного состояния он так и не скопил, потратив основную часть денег на благотворительность и обустройство городка, где давно обосновалась его семья.

Стэнли Уаймен умер 10 апреля 1928 года в возрасте 72 лет в своем доме близ города Рутин. В 1955 году, к столетию со дня рождения писателя, его племянник, подполковник Артур Уаймен, установил в церкви города, где закончилась жизнь его дяди, мемориал в виде большой открытой книги из камня цвета морской волны. На страницах ее надпись: «Во славу Божию, и в память о Стэнли Джоне Уаймене, писателе».

    В. Матющенко

Избранная библиография С. Уаймена:

«Волчье логово» (The House of the Wolf, 1890)

«Французский дворянин» (A Gentleman of France, 1893)

«Под красной мантией» (Under the Red Robe, 1894)

«Человек в черном» (The Man in Black, 1894)

«Красная кокарда» (The Red Cockade, 1895)

«Граф Ганнибал» (Count Hannibal, 1901)

«Длинная ночь» (The Long Night, 1903)

Часть первая. В поисках красавицы

Глава I. Проделки шутов

Последовавшая весной 1588 года смерть принца Конде лишила меня моего единственного покровителя и тем поставила в крайне стесненное материальное положение. К середине зимы, когда король Наваррский приехал в Сен-Жан д’Анжели[1 - Сен-Жан д’Анжели – город в департаменте Нижней Шаранты. Обязан своим происхождением монастырю, основанному в VIII в. Пипином Коротким и привлекавшему, благодаря находившимся в нем мощам, такое количество паломников, что около монастыря позднее возник и сам город.], чтобы провести там Рождество, счастье окончательно отвернулось от меня. Я положительно не знал тогда – теперь могу сознаться в этом без стыда, – где раздобыть немного денег, чтобы купить себе хотя бы новые ножны, и не имел никаких видов быть принятым на службу. Мир, незадолго перед тем заключенный в Блуа между королем Франции и Лигой[2 - Лига – католическая партия во Франции, организованная в 1576 году Генрихом де Гизом. Поддерживалась папой Сикстом V, иезуитами и Филиппом II Испанским. Основной целью Лиги была борьба с гугенотами, а также ограничение централизованной королевской власти.], грозил гугенотам полным поражением. Казна их была пуста, и они не могли выслать в поле свежих войск.

Смерть Конде поставила короля Наваррского в положение главного и наиболее известного вождя гугенотов; ниже его стояли виконт де Тюренн, отличавшийся непомерным честолюбием, и г. де Шатильон. К несчастью, имя мое было одинаково неизвестно всем трем вождям. А в декабре месяце, среди увеличивавшейся нужды, мне стукнуло сорок лет – возраст, который я, вопреки общепринятому мнению, считаю поворотным в жизни мужчины. Всякий поверит, что я нуждался во всем мужестве, которое могут дать человеку религия и полная испытаний жизнь старого служаки.

Незадолго перед тем я был вынужден продать всех своих лошадей, за исключением черного Сардинца с белым пятном на голове. Мне пришлось расстаться также с лакеем и конюхом, которых я отпустил в один и тот же день, заплатив им жалованье последними звеньями оставшейся еще у меня золотой цепи. Не без страха и огорчения увидел я себя лишенным этих необходимых принадлежностей дворянина, вынужденный собственноручно чистить свою лошадь под покровом ночи. Мало того, платье мое, неизбежно страдавшее от этих холопских обязанностей, вскоре стало ясно свидетельствовать о перемене, происшедшей в моих обстоятельствах. В день въезда короля Наваррского в Жан я уже не посмел присоединиться к толпе, всегда готовой посмеяться над несчастьем людей, стоящих выше ее: пришлось терпеливо остаться в своей каморке, на чердаке дома точильщика на Ножевой улице – в единственном доступном для меня в то время помещении.

Клянусь Богом, странно устроен свет! Удивительное это было время; еще более удивительным кажется оно мне, когда я сравниваю его с настоящим. Помню, что размышления мои в этот день носили мрачный характер. Как бы я ни смотрел на свое положение, я должен был сказать себе, что весна моей жизни прошла безвозвратно. Вокруг глаз уже собирались морщинки. В усах, которые, казалось, все надменнее выступали на моем лице, по мере того как оно вытягивалось, пробивалась уже седина. Я был плохо одет; карманы были пусты; меч проглядывал сквозь дырявые ножны. Меня вряд ли можно было бы отличить от любого из тех презренных оборванцев, с помятыми султанами и грязными галунами, которые толпой увивались вокруг виконта де Тюренна. Правда, я владел еще одной скалой и несколькими десятинами пустынной земли в Бретани[3 - Бретань – северо-западный угол Франции.], составлявшими последний остаток родовой собственности; но небольшая сумма, ежегодно выплачиваемая крестьянами, высылалась в Париж моей матери, не имевшей других доходов. Этих денег я поклялся не трогать, ибо решил хотя бы умереть дворянином, если даже мне не удалось с честью носить это имя при жизни. Не имея ни друзей при дворе, ни кого бы то ни было, кто мог бы дать ход моему делу, не имея поэтому и никаких надежд на успех, я тем не менее сделал все, что от меня зависело, выбрав для этого единственный представлявшийся мне путь. Я составил прошение и, подкараулив однажды секретаря короля Наваррского, господина Форжэ, лично вручил его ему, прося передать государю. Он принял его и обещал исполнить мою просьбу, выказав мне ласковость и ту вежливость, которой я вправе был ожидать. Но небрежность, с которой он сложил и бросил в сторону бумагу, стоившую мне такого труда, а также плохо скрытая усмешка, игравшая на лице его лакея, бросившегося за мной в надежде получить обычную подачку, но напрасно (как я еще теперь со стыдом вспоминаю), ясно свидетельствовали о том, что я не имел никаких оснований предаваться розовым надеждам.

Однако весь следующий день я провел в лихорадочном ожидании, последовательно предаваясь то повышенным надеждам, то отчаянию; меня бросало то в жар, то в холод. Наконец, на третий день утром (помню, что до Рождества оставалось всего три дня) послышались шаги на лестнице. Я не мог сомневаться в том, что они направлялись ко мне: хозяин мой жил в своей лавке, а две другие комнаты стояли пустыми. Я вышел на лестницу. Первый же взгляд на посланца убедил меня в основательности моих надежд и в справедливости всего того, что мне приходилось слышать о великодушии короля Наваррского. Я узнал в юноше одного из королевских пажей: за день или за два перед тем этот нахал, идя следом за мной по улице, вздумал выкрикивать: «А ну, кому старого тряпья!» Я вовсе не думал припоминать ему теперь это обстоятельство; казалось, и он не вспоминал о нем. Вежливость, с которой он подал мне письмо, могла служить счастливым предзнаменованием благоприятного для меня содержания записки. Во избежание всякой ошибки я счел, однако, нужным с подобающей случаю важностью спросить его, мне ли предназначено письмо. Сохраняя почтительную осанку, он отвечал, что оно было послано сьеру[4 - Сьер (sieur) – как и слово сир (sire), обращение к сюзерену, а позже к королю.] де Марсаку, то есть мне, если только это мое имя.

– Нужен ли ответ? – спросил я, заметив, что он почему-то медлил уйти.

– Король Наваррский, – отвечал он с низким поклоном, – рассчитывает получить ответ от вас лично.

Надев шляпу, которую он снял перед тем, из уважения ко мне, паж повернулся и стал спускаться по лестнице.

Вернувшись в свою комнату и заперев за собой дверь, я поспешно вскрыл письмо, запечатанное большой печатью и носившее все признаки важной бумаги. Содержание его превзошло все мои ожидания. Король Наваррский изъявил желание видеть меня у себя на другой день, в полдень. Письмо заканчивалось такими выражениями благорасположения и доброты, что у меня не осталось никаких сомнений относительно намерений короля. Сознаюсь, я был взволнован. Охватившие меня чувства радости и благодарности были так велики, что впору молодому человеку. Я весело принялся за починку своего платья и за этим занятием провел остаток дня. С благодарностью думал я о том, что мне по крайней мере удастся вырваться из когтей бедности, которая позорит дворянина. Думая о своей жалкой внешности, я утешался мыслью, что дня через два и в платье моем, и в положении наступит полная перемена.

На следующее утро, незадолго до полудня, я бодро вышел из дому и зашагал по направлению к дворцу. Я уже давно не показывался на улицах, имевших теперь необычайно оживленный вид по случаю приезда короля Наваррского, и не мог не заметить, что многие зеваки посматривали на меня, посмеиваясь. Действительно, вид я имел сильно обтрепанный. Заметив, однако, что достаточно мне было нахмурить брови, чтобы положить конец веселости этих господ, я разглаживал усы и, гордо подняв голову, смело шел вперед. Навстречу мне показался тот самый паж, который накануне принес мне письмо. Он с почтением остановился передо мной и отвесил глубокий поклон. На лицах всех присутствующих нарисовалось изумление: этот франт, похоже, был весельчаком, какого только могли желать фрейлины. Затем он попросил меня поторопиться, поскольку король уже ожидал меня в своем кабинете.

– Он уже дважды осведомлялся о вас, сударь, – заметил он с поклоном, при этом перья его шляпы почти коснулись земли.

– Король, – ответил я, ускоряя шаги, – назначил мне аудиенцию в полдень. Если бы я опаздывал, он действительно мог бы быть мною недовольным.

– Та, та! – отвечал он, фатовски помахивая рукой. – Всякое бывает! Ведь знаете, иной стянет лошадь прежде, чем другой выглянет в окно.

Несмотря на седые волосы и угрюмый вид, человек может сохранять известную юношескую наивность. Услышав эти слова, указывавшие на совершенно неожиданное расположение ко мне короля, я почувствовал, как вся кровь прилила мне к лицу и сердце исполнилось чувством глубокой благодарности. Я не мог понять, кто взял на себя труд замолвить за меня словечко перед королем и тем оказал мне столь важную услугу, решив, однако, что до слуха короля так или иначе дошли известия о моем участии в деле под Бруажем, таким образом, я вступил в ворота дворца с гордым и самоуверенным видом, вполне оправдываемым, как мне кажется, обстоятельствами. Затем, следуя за своим проводником, я вошел во двор.

Тут толпились конюхи и лакеи: один из них водил коней взад и вперед, другие перебрасывались шутками с высовывавшимися из окон девицами; иные, стоя на месте, топали ногами, чтобы согреться, или же, подражая своим господам, играли в мяч. Такие бездельники всегда нахальнее своих господ; однако они с почтением уступили мне дорогу. И я, поднимаясь по лестнице, с торжеством, хотя и не без оттенка насмешки, вспомнил известные слова комедии: «Кого король удостоит чести…»

Достигнув верхней ступеньки лестницы и пройдя мимо часового, паж отворил дверь в переднюю и, посторонившись, попросил меня войти. Я вошел, дверь за мной захлопнулась.

В первую минуту я остановился в смущении. Мне показалось, что в комнате было до ста человек и половина из них женщины. Хотя я и имел случай приглядеться к пышности при дворе принца Конде, тем не менее эта переполненная передняя вызвала во мне чувство удивления и даже некоторого страха, которого я, впрочем, в следующую же минуту устыдился. Правда, шуршание шелка и блеск драгоценных камней превосходили все виденное мною до сих пор, ибо я никогда не имел счастья бывать при королевском дворе; но я вспомнил, что предки мои умели с достоинством держать себя при подобных обстоятельствах. И с поклоном, отвечавшим скорее этому соображению, чем скудности моего одеяния, я сделал несколько шагов вперед среди воцарившегося в компании молчания.

– Господин де Марсак! – возвестил паж.

Голос его прозвучал как-то странно, так что я вдруг обернулся, чтобы взглянуть на него. Но его уже не было, и тотчас же я заметил сдержанную улыбку на лицах присутствующих. Стоявшая рядом со мной молодая девушка хихикнула. Смущенный всем этим и не зная, к кому обратиться, я в замешательстве оглянулся кругом. Я находился в узкой, длинной комнате, обшитой каштановым деревом, с рядом окон с одной стороны и двумя каминами, наполненными горевшими головнями, – с другой. Между каминами стояло оружие. Вокруг ближайшего огня расположилась группа пажей, как две капли воды похожих на того молодца, который провел меня во дворец; они спокойно разговаривали с несколькими молодыми дамами. Две большие собаки грелись перед огнем, а между ними, положив ноги на спину большой собаки, лежала такая странная фигура, что в другое время я не поверил бы своим глазам. На ней был одет пестрый шутовской кафтан и колпак с погремушками. Приглядевшись, я убедился, что это женщина. Густые черные волосы ниспадали ей на плечи; глаза ее на остром, тонком, исхудавшем лице блестели каким-то диким весельем и пронизывающе смотрели на меня. Позади нее, вокруг второго камина, стояла кучка человек в двадцать дам и молодых людей. Один из них подошел ко мне.

– Сударь! – начал он вежливо, от меня не ускользнуло изящество его поклона. – Вы желали видеть…

– Короля Наваррского, – отвечал я возможно вежливее.

Обратясь к стоявшей позади него группе, молодой человек каким-то особенно смиренным голосом произнес:

– Он желает видеть короля Наваррского.