Средневолжские хроники

– Давай! – радостно согласился Павел.

Молодость легко даёт обещания и так же легко их нарушает. Если бы мы выполнили все обещания, данные самим себе и другим в пору нашей юности, наверное, наша жизнь сложилась бы совсем по-другому. Но молодость – клятвопреступница, и мало какие клятвы и обещания были нами действительно выполнены. Так случилось и с нашими героями.

Как-то раз под Новый год они оказались недалеко от дома Наташиной бабушки. Взглянув на знакомый сталинский дом, Павел вспомнил трагичную историю их дискуссионного клуба, и, глубоко вздохнув, сказал:

– Надо же, и трёх месяцев не прошло, а кажется, лет сто – не меньше!

– Давай, зайдём, – предложила Ната.

– А как же бабушка?

– Она всё ещё болеет, – ответила Ната, направляясь к подъезду.

Они вошли в квартиру. Всё здесь – и зелёный абажур люстры, и большой круглый стол в середине, и пианино в углу – напоминало о триумфе и последовавшей за ним катастрофе, но молодость быстро заживляет раны. Сейчас Павел смотрел на место их первого и единственного заседания, как смотрит ветеран на поле боя, где он пережил и восторг атаки, и страх смерти, и боль тяжёлого ранения, но ему всё равно приятно вспомнить своих друзей, медсестру, в которую он был влюблён, да и просто то, что всё это произошло в его жизни.

– А помнишь, а помнишь, – стали перебирать они общие воспоминания и сами не заметили как оказались совсем близко друг к другу, потом их глаза встретились, и в глубине глаз девушки Павел увидел какой-то скрытый призыв, смысла которого он ещё не мог до конца понять.

Здесь уместно сказать, что, несмотря на свои двадцать лет, Павел всё ещё оставался девственником. И это было несколько странно, поскольку, вопреки строгой советской морали, молодёжные нравы в восьмидесятые годы прошлого столетия не отличались излишним пуританизмом.

В Советском Союзе мало говорили о сексе. Можно сказать, вообще не говорили, если иметь в виду официальное искусство, образование, газеты и телевизор. Краткий курс полового ликбеза проводился только для подавших заявление в ЗАГС, но и этот суррогат сексуального просвещения часто игнорировался излишне скромными молодожёнами. Родители, впитавшие в себя общий дух пуританской морали, тоже не особо откровенничали с детьми.

Молодые люди оказывались в очень сложном положении, когда пробуждающееся половое чувство искало выхода, но не могло найти из-за недостатка информации. Пробел в знаниях заполняло общение со сверстниками и старшими товарищами – половое просвещение стало своеобразной разновидностью молодёжного фольклора, в котором ценные для жизни сведения передавались, как когда-то народные сказки, из уст в уста. Ходили в молодёжной среде и письменные источники вроде американских затёртых до дыр «Плэйбоев» или перепечатанной на машинке «Кама-сутры» со старательно переведёнными чёрной тушью изображениями сексуальных поз.

Но беда в том, что повышенный интерес к вопросам пола казался Павлу чем-то зазорным. Он бежал от слишком откровенных разговоров на сексуальную тему, отказывался от засаленных листков самиздатовской «Кама-сутры», ему были ближе советы Максима Горького и Николая Островского не поддаваться зову плоти, а бороться с ним изнуряющими физическими нагрузками. Следуя советам классиков, Павел активно занимался спортом: бегал кроссы, гонял на велосипеде, плавал в бассейне, играл в баскетбол; в стройотряд он записался тоже во многом для того, чтобы летом не поддаваться расслабляющей праздности.

Но, если честно, повышенные физические нагрузки помогали мало. Во сне случались ночные поллюции. Иногда сексуальное напряжение возрастало до такой степени, что приходилось мастурбировать, за что он потом долго себя ругал, считая онанизм стыдным и недостойным комсомольца занятием, и тем не менее, снова и снова прибегал к нему, потому что в борьбе духа и физиологии в большинстве случаев побеждает физиология, если, конечно, не иметь в виду великих аскетов и святых.

Так Павел мучился со своей проблемой, а вокруг ходили девушки, многие из которых готовы были принять участие в её решении. Павел отлично это понимал, но вместо того, чтобы попытаться сблизиться хотя бы с одной из этих девушек, он избегал их.

Все девушки в его сознании разделились на две большие группы: в одну попали прекрасные и недоступные, достойные лишь платонической любви (к их числу, безусловно, принадлежала и Маша), а в другую – весёлые и открытые, дразнящие своей возможной доступностью, но именно поэтому отвергаемые Павлом.

А половое напряжение всё настоятельнее требовало выхода, и сейчас, стоя лицом к лицу с Натой, он читал в её глазах тот страстный призыв, который давал надежду на невозможное счастье. Но что делать дальше? Ему было это неизвестно, он чувствовал только, как напрягся и вздыбился его член, упёршись в плотную ткань брюк.

Ната приблизила лицо к его лицу и нежно охватила его губы своими, он почувствовал её язык у себя во рту, и это было такое острое и мучительное наслаждение, от которого он, как ему показалось, улетел в какие-то иные миры. Она взяла его за руку и повела за собой в тот коридор, который оставался для него до последней минуты неизведанной территорией.

Коридор оказался узким и тёмным. Из него куда-то вели две двери. Ната толкнула одну из дверей, и они очутились в маленькой тёмной комнате с высоким окном и большой деревянной кроватью посередине. За окном светил уличный фонарь, освещая комнату тусклым золотистым светом. В свете фонаря кружились большие белые снежинки, похожие на медлительных сонных мотыльков.

Световое пятно от уличного фонаря, расчерченное теневыми линиями от оконной рамы, лежало посередине кровати, а остальные части ложа, как и углы комнаты, терялись в густом сумраке. Лицо Наты и её большие распахнутые глаза светились в полумраке. Она сбросила вязаный кардиган, стянула через голову сначала блузку, а затем и шерстяную юбку, сняла полушерстяные колготки и осталась перед Павлом только в белых узких трусиках и бюстгальтере. Павел был ослеплён мерцанием её юного девического тела.

Ната легла на покрывало, и в свете уличного фонаря он увидел её всю – каждую ложбинку, каждую родинку. По телу пробегали волны мелкой дрожи, как будто девушка немного замёрзла, и ему захотелось скорее накрыть её собой, войти в неё, раствориться в ней, исчезнуть, умереть…

Глава 5

С тех пор бабушкина квартира стала местом их тайных свиданий.

В день, когда нужно было поливать цветы, Ната и Павел отправлялись туда после занятий. Ехали в одном трамвае, но в разных вагонах. Шли до дома порознь. Ната первая заходила в квартиру, он минуты через две-три. Эту конспирацию они придумали, чтобы соседи ничего не заподозрили и не поведали об их встречах родителям. К счастью, была зима, и любопытные старушки не дежурили на лавочке у подъезда. Чаще всего в это дневное время подъезд был пуст, а если кто из соседей попадался Павлу навстречу, он демонстративно проходил мимо конспиративной квартиры, поднимался на пол этажа выше, дожидался пока внизу хлопнет подъездная дверь, а затем быстро возвращался на второй этаж и проскальзывал в их убежище.

Остальное время они тоже были вместе – на занятиях, на репетициях, на концертах, в кино, на дискотеке – но там вокруг них всегда были люди, и только здесь они безраздельно принадлежали друг другу.

На зимних каникулах ездили с агитбригадой по сёлам области. Павел пел и играл на гитаре, Ната читала стихи и юморески, заполняя время между номерами. После концертов обычно устраивались застолья, где Павел снова играл, но пели уже все вместе, да и гитарист он был не единственный, и баян в их агитбригаде тоже имелся. Застолья проходили шумно и весело, но влюблённые не особенно веселились, потому что мечтали скорее вернуться в свою тайную квартирку, где они могли бы побыть, наконец, вдвоём.

Однако пока они ездили на своём маленьком ПАЗике по ухабистым замёрзшим дорогам, ночевали в холодных клубах или в районных гостиницах с ржавой раковиной в номере и тараканами по углам, бабушке стало лучше, и она перебралась обратно к себе. Ната радовалась за здоровье бабушки и в то же время огорчалась, что встречаться стало негде. К Павлу домой она почему-то категорически не хотела идти, а у неё дома был младший брат, который приходил со школы гораздо раньше, чем она из института.

После занятий или репетиций они долго бродили по заснеженному городу, заходили в подъезды, обнимались и целовались там до умопомрачения, но неудовлетворённое желание от этого только больше разгоралось.

Ещё одно мучило влюблённых – их незаконченные отношения с прежними возлюбленными. И Павел, и Ната продолжали любовную переписку, но их письма неизбежно становились всё сдержаннее, всё холоднее. Бывшие почувствовали перемену, и в их ответных посланиях зазвучали тревога, страх, подозрения.

Павел с Натой часто обсуждали эту ситуацию. Им было стыдно за своё предательство, но любовь в их глазах оправдывала всё.

А вскоре произошло событие, которое и вовсе отодвинуло их вину перед бывшими возлюбленными на второй план – Ната забеременела.

Павел не был у Наты первым мужчиной. Её первым мужчиной стал тот самый Проша, красавец и спортсмен, стройный мускулистый Аполлон с длинными каштановыми волосами, зачёсанными назад, с которым она сблизилась благодаря Римме ещё в конце девятого класса. Когда Проша вернулся с последних летних школьных каникул, он стал ещё выше, красивее и шире в плечах – Ната просто потеряла голову. Весь десятый класс она уже и не училась почти, а только общалась со своим ненаглядным Прошей. На выпускном вечере они протанцевали всю ночь, а под утро в укромной беседке на волжском берегу случилась их первая близость. На следующий день в голову полезли тревожные мысли о вероятной беременности, но старшая подруга Галя, которая училась в медицинском училище, просветила её насчёт календаря. Оказалось, что если заниматься сексом в «безопасные дни», то риска забеременеть почти нет. Ната быстро просчитала свой цикл и успокоилась, что всё случилось в «безопасный день».

После школы Ната поступила на истфак, а Проша не прошёл по конкурсу. Он устроился работать на завод, и они весь первый курс встречались, в основном, по выходным. Иногда, в «безопасные дни», Ната соглашалась на секс, но это было не главное. Главное – что через год Проша поступит в институт, станут вместе учиться, на последнем курсе поженятся, и у них непременно родятся дети, двое детей: мальчик и девочка.

Но Проша не оправдал надежд: не поступил и на следующий год, а осенью ушёл в армию. Ната писала ему в часть пылкие письма, клялась в вечной любви, считала дни до дембеля, но время и расстояние брали своё, образ Проши постепенно тускнел в её голове, и тут на горизонте появился Павел.

Сначала, когда они стали дружить вчетвером, Ната не очень высоко его оценила – её сердце было надёжно занято Прошей, к тому же Римма посвятила её в тайну своей безответной любви. Но чем дальше они общались, тем больше Павел начинал ей нравиться, и она ничего не могла с этим поделать. Как и с Прошей, она непроизвольно стала примерять его на роль отца своих будущих детей, и, надо признаться, примерка её удовлетворила.

Видя, какими глазами смотрит на неё Павел, Ната с каждым днём сокращала дистанцию между собой и им. Она льстила его тщеславию, восторгаясь его песнями, делала бесчисленные мелкие подарочки, вроде зажигалки или пачки сигарет «Marlboro», которые бог весть откуда добывал отец, а она потихонечку таскала их из распечатанных блоков. С каждой минутой она чувствовала, как нарастает влечение Павла к ней – и, наконец, решилась. Календарь безопасности был отброшен в сторону.

Узнав о беременности, Ната немедленно сообщила эту новость Павлу, и с горьким чувством отметила, насколько он озадачен случившимся.

– Можно сделать аборт, – чтобы как-то подбодрить обескураженного возлюбленного предложила она.

– Это не вариант, – возразил Павел, он много слышал о вредных последствиях абортов для молодого женского организма, и ему совсем не хотелось причинять вред своей возлюбленной, но сказал он другое, – мы ведь любим друг друга. Зачем же нам убивать нашего ребёнка? Пусть он увидит свет.

– Но ведь его надо будет воспитывать! Готовы ли мы к этому? – продолжала проверять потенциального мужа Ната, хотя за месяцы, проведённые вместе, уже достаточно хорошо его изучила, чтобы предвидеть ответ.

– А почему нет? – вполне ожидаемо ответил Павел, – Мало ли бывает студенческих семей! У других получается – и у нас получится.

– Мы с тобой не семья… – горько вздохнула Ната.

– Значит надо создать семью! – серьёзно ответил Павел.

– Это что – предложение, товарищ Семёнов? – глаза Наты радостно заблестели.

– Можно сказать и так! – поставил точку в их разговоре новоиспечённый жених.

Так без цветов, колец и свечей состоялась их помолвка.

Настало время знакомиться с родителями: Ната считала, что сначала необходимо познакомить Павла со своими, а уж потом знакомиться с его.

До этого момента мир взрослых оставался где-то в стороне от молодых. Он, безусловно, существовал, из него поступали ресурсы, необходимые для жизни, и команды, с которыми так или иначе приходилось считаться, но это был далёкий и чужой, почти нереальный мир, живший по своим, непонятным и смешным, законам.

Мир Павла и Наты состоял из друзей и подруг, концертов и репетиций, ночных улиц и тёмных залов кино. В этом мире были сокровенные мечты, любимые книги, песни Высоцкого и Окуджавы, музыка «Битлз», прогулки на лыжах по зимнему лесу и много чего ещё, о чём не расскажешь даже на сотне страниц. Этот мир был заполнен звуками, чувствами, дружбой и любовью. В этом мире было всё, но в нём даже близко не было взрослых.

Два мира – детей и взрослых – существовали параллельно, пересекаясь иногда во время семейных ужинов или совместных походов в театр, но даже тогда они оставались непроницаемы друг для друга.