Доктор Фаустов. Повесть

Доктор Фаустов. Повесть
Александр Викторович Антипов

История повторяется. Всегда. И то, что происходило в XVIII или XIX веке, может запросто повториться в XXI веке. Да, люди другие. И другие пристрастия и взгляды на жизнь. Бытовые условия и достижения прогресса. Но соблазны и искушения те же. И человеческие ценности те же. Как и слабости и пороки. И так же идет вечная борьба Добра со Злом. Мы этого просто не замечаем. Идет незримая Битва за наши Души. И фатальные ошибки можно исправить. Нужно исправить! Надо просто в это поверить и найти ту искру Божию, которая поможет это сделать.

Александр Антипов

Доктор Фаустов. Повесть

Пролог (почти на небесах)

На отметке 374 метра маршевая лестница заканчивалась тамбуром с металлической дверью и зелёной светящейся табличкой над ней. Дальше, почти до самого верха шли пожарные пролеты. Прямо над тамбуром находилась полукруглая каморка, конструктивно составляющая с ним одно целое. С площадки в каморку вела складывающаяся вбок раздвижная лестница, наподобие тех, что установлены в купе поездов дальнего следования. Причем, покрашена она была в тон бетонной стены башни и практически сливалась с нею. Не посвящённым в голову не могло прийти, что над тамбуром есть какое-то помещение. Изобилие металлоконструкций усиливало маскировочный эффект. Вроде бы планировалось разместить здесь спецаппаратуру. Какую? Спецаппаратуру. Этим незамысловатым термином всё сказано. В результате места оказалось маловато и от этой затеи отказались. Дверка в эту камеру была также металлическая, открывающиеся наружу и фиксируемая винтовым барашком. Полумрак, царивший в этой технической части башни не позволял внимательно разглядеть и сложенную лесенку, и дверцу-лаз в эту каморку. Внутри неё, вдоль наружной полукруглой стены башни стояли четыре винтовых табурета. Классические табуреты с круглым карболитовым сиденьем, меняющим высоту посредством вкручивания – выкручивания винтообразного, полнотелого металлического штыря, штанги. Три стальные ножки делали всю конструкцию массивной и надёжной. Это был классический стул пианиста. Как они сюда попали и зачем, история умалчивает, как говорят писатели. Вроде бы, при сдаче башни, Никитин и три члена высокой госкомиссии уединились в этой каморке и отметили это событие. Хотя, безусловно, это полная ерунда и ахинея. Но как бы там ни было, табуреты пианиста в количестве четырех штук так и остались в этой непонятной комнатушке.

И сейчас в ней находились четыре персоны. Благообразный старичок с зачесанными назад и собранными в аккуратный пучок волосами, с небольшой седой бородкой. Волосы фиксировал кожаный, с серебряными заклёпками ремешок. На голове была густо-пурпурная косынка. Одет он был в непонятный и бесформенный балахон фиолетово-изумрудного цвета. То ли он, то есть балахон, был когда-то фиолетовым и выцвел, то ли был тёмно-зелёным и от времени приобрёл непонятную расцветку, было не ясно. Три его спутника были одеты в рабочие, точнее, технические комбинезоны. Или похожие на рабочие. Фасон комбинезонов был одинаковым на всех трёх спутниках старичка. Однако, цвета у комбинезонов были разные. На Микаэле (так звали одного из спутников) комбез был чёрно-линялого цвета. Как его называли одно время, антрацитового. На втором, по имени Габриэль, тёмно-василькового цвета. И наконец, на третьем, по имени Рафаэль, комбинезон был тёмно-вишнёвым. Посмотрев на цвета этих комбинезонов, любой дизайнер одежды авторитетно заявил бы, что это не промышленные краски. А окрашены они, эти комбинезоны, в каком-то ателье по пошиву одежды по индивидуальным заказам. Более того, внимательный модельер сделал бы определенный вывод о ткани, из которой они были пошиты. Молескин. Это хлопчатобумажная ткань особого плетения. Плотная, но дышащая. Зимой в ней не холодно, а летом не жарко. Не случайно в СССР из этой ткани изготавливали лётные комбинезоны для лётчиков и прыжковые для десантников. Называлась эта ткань Чёртова Кожа. Почему? Да пёс его знает. Конечно же, никакая это не кожа, хотя прочность её поразительна. Но это и не брезент. Что-то похожее на парусину. В одном замечательном произведении, сбитый советский лётчик по фамилии Мересьев, в схватке с медведем, будучи травмирован, вышел из неё победителем. Пока медведь-шатун безуспешно рвал когтями комбинезон из Чёртовой Кожи, лётчик достал пистолет, переложенный из кобуры в набедренный карман перед вылетом. Порвать когтями комбинезон не удалось, и медведь вцепился в него зубами. Грянул выстрел.

Микаэль, Габриэль и Рафаэль на разные лады восхваляли деятельность своего старшего, если можно так сказать, товарища. Наставника и учителя. Властелина. Была ли это лесть, вопрос. Нет, конечно. Потому что создатель всего живого на земле в лести не нуждался. В какой-то момент к их тёплой компании присоединился один персонаж. В каморке стало совсем тесно. И в какой-то миг, в какое-то мгновение, пространство как бы раздвинулось. Нет-нет, всё осталось, как было до этого. И карболитовые круглые табуретки, и сидящие на них, и стоящий перед ними. Пространство как бы исказилось и расширилось в стороны и вверх. И каморка превратилась в залу. Как в каком-нибудь огромном концертном дворце, только без кресел и без зрителей. Очертания стен терялись в далёкой визуальные перспективе. Предзакатное небо цвета маренго являлось апофеозом этих трансформаций. Гость так и остался стоять.

– Я попал к вам на приём, чтобы в общих чертах обрисовать картину происходящего там, внизу. Всё, как всегда, без изменений. Плохо живётся простому человеку. Грязь и мрак.

– Не знаешь ли ты Фаустова?

– Геннадия? Это, который доктор? По паспорту Генрих? Да, чудят родители иной раз, выбирая имя для своих отпрысков.

– Он мой слуга.

– Его служба вам далека от совершенства. В храм не ходит, посты не соблюдает. Не причащается и не исповедуется. И это вы называете служением?

– Когда сажают цветы, заведомо известно, какими они вырастят. Так и с ним. Он вырвется из мрака и грязи бытия. -Готов поспорить и заключить пари. Я ввергну его в пучину алчности и соблазна. Если вы не будете мне мешать и ставить палки в колёса. Дайте мне ваше разрешение на эту мою забаву.

– Даю. Можешь соблазнять его любыми желаниями. Искушать любыми благами. Обуревать страстями или загонять в тупики, затмевая его разум. Пусть выбивается из тени в свет. Я не сколько не сомневаюсь, что так и будет. Пока он жив – он твой. Готов принять твоё пари и поспорить с тобою.

– Ему не выбраться из тьмы желаний и соблазнов. Окажется в дерьме по уши. И испоганит свою душу.

– Ты всегда меня забавлял. И из всех крайне отрицательных героев ты самый интересный. Я всегда рад тебя видеть. Как только будет результат, жду тебя с докладом…

Пространство опять трансформировалось, и вся честная компания оказалась в каморке на отметке 374 метра. В башне, которую некоторые злые языки именовали Вавилонской. Безусловно, новой Вавилонской башней. Гость приоткрыл дверцу и стал спускаться по раздвижной лестнице. Оказавшись на площадке, он сдвинул лестницу вбок, собрав её. И услышал, как за ним закрыли дверцу. Лязгнула задвижка-фиксатор.

Да, старик забавный. И явно продолжает хорошо к нему относиться. Хотя его гость не заслуживает этого. Но в мире должен быть баланс во всём. Особенно, между тёмными и светлыми силами. Гость на миг задумался. Куда теперь? Пари заключено. И для него теперь есть дело в этом огромном, огромном и прекрасном, разрастающимся ввысь и вширь, погрузившим свои корни в преисподнюю, простёршим свои длани к небу, в этом чудесном, бесконечно непознаном Городе. Столице Новой Византии.

Придётся подзадержаться. Наверное, ненадолго. А потом обратно, в полюбившийся ему всем сердцем древний Фатерланд.

Глава первая (она же единственная в этой повести)

Дмитрий, как и обещал, заехал на Пасху в Москву. Буквально на пару дней. И они вдвоём с Геннадием отправились на дачу в Переделкино. Посидели в беседке, выпили. Шашлык делать не стали, не хотели возиться возле мангала. Пошли гулять в лес, который тянулся практически до Внуково. Та, ухоженная часть леса, от Писательского посёлка до Минского шоссе была разделена продольно-поперечными тропинками. Попадались столбики, установленные лесничеством. На них были циферки, участки лесного массива. Погода была хорошая и народ массово выбрался за город, на дачи. Часто навстречу попадались люди, которые здоровались с ними. Молодёжь, студенты, школьники, пожилые. Все высыпали в лес. То здесь, то там попадались компании, сидевшие на брёвнышках. С маленькими декоративными костеркам. После обеда воскресная погода разгулялась на славу. Даром, что Пасха. Народ бегал по лесу, веселился от избыточного счастья. Дмитрий не был сторонником безудержного веселья и гулянок. Служба наложила отпечаток на всю его жизнь. А чего веселиться? Внезапно от одной компании, сидевший на двух параллельных брёвнах, с бренчавшей гитарой, отделился пожилой мужчина. Скорее, старик, но шустрый, явно не по годам. Он подошёл к нашим спутникам со стаканом в руке.

– Доктор! Народ поручил мне выразить вам свою признательность и благодарность. Вот сколько капель в этом стакане, столько же дней да пошлет вам Господь!

– И вам, Сергей Петрович, и вашим добрым друзьям. Здравствовать много лет!

Люди вставали с брёвен и обступали Геннадия с Дмитрием. Пока они стояли на тропинке, к ним присоединились ещё несколько человек, проходивших мимо или сидевших неподалеку и увидевших необычное явление. Многие, узнавшие Геннадия, выражали ему свою благодарность и признательность. Мужчины жали руку, женщины обнимали и целовали. Дело в том, что во время недавней эпидемии и последовавший в следствие этого изоляции, Геннадий и его отец, ныне покойный, помогали всем этим людям. Отец был врачом когда-то, да и у Геннадия было в том числе военно-медицинское образование. Проживая в изоляции в дачном посёлке, подвергшимся, как и весь мир нашествию чумы, они не могли оставаться в стороне. Отец, давший когда-то клятву Гиппократа. И его сын, бывший военный медик. Хотя, это была лишь одна из специализаций Геннадия. Врачей и медсестёр не хватало. Больницы были переполнены. Люди умирали. Ковид косил всех без разбору. Отец с сыном доставляли продукты всем нуждающимся, ставили капельницы, делали уколы. Без сна и отдыха мотались на своих авто по всей округе. Доставляли в поликлиники и больницы тех, кому это было необходимо. Существовала огромная вероятность подцепить эту заразу. Однако, Бог миловал. Но люди не забыли эту их человечность и самопожертвование.

– Да я-то что? Так, на подхвате был. Это всё отец. Скажу тебе честно, как на духу. Лучше бы мы этим не занимались. Может быть, многие были бы живы. Я никому этого не говорил, да и говорить то некому. В общем, отец экспериментировал. Никто не знал, что это за болезнь и как её лечить. Все экспериментировали. Итальянцы, американцы, немцы, французы. Все! Но смешивать разные лекарства в надежде на чудо, это уже слишком. Отец такое вытворял, что я только сейчас понимаю, насколько это было опасно для пациентов. Да, итальянские врачи стали использовать для лечения ковида Тоцилизумаб. Или, как его ещё называют Актемру. Точнее, не от самого ковида, а от его самого опасного проявления. Цитокиновый шторм. Слышал про такое? Это такая реакция организма на, допустим, инфекцию. Это ответ иммунной системы человека на, к примеру, коронавирусную пневмонию. Иммунитет начинает активную борьбу, превращая эту борьбу в хаос. И тогда защитные клетки нашего организма начинают уничтожать не только вражеские, инфицированные. Защита организма начинает долбать всё подряд. И своих, и чужих. И тогда происходит полиорганное поражение. Отказывают органы. Летальный исход от цитокинового шторма огромный. Порядка сорока процентов. Знающие медики говорят, что большинство смертей от ковидной пневмонии именно благодаря этому сумасшедшему ответу иммунной системы, спровоцировавшему цитокиновый шторм. Остановить его можно только применив Актемру. Это иммунодепрессор. То есть он бьёт по башке разбушевавшемуся иммунитету больного. Самое паскудное в этой ситуации то, что чем выше иммунитет больного, тем скорее наступит цитокиновый шторм. И спортсмен, военный, какой-нибудь экстремал погибнет быстрее тюленя, всё свободное время валяющегося на диване перед телевизором. А теперь самое интересное. Этот самый Тоцилизумаб, или Актемра, применяется обычно при лечении ревматоидного артрита! Артрита! Понимаешь? И стоит недешево. Я бы сказал, очень и очень недёшево. Итальянцы первыми применили его при лечении ковида, и зачастую успешно. Отец тоже экспериментировал с препаратами. Но когда я узнал, с какими, я отказался верить в его разумное состояние. Думаю, отец был болен. И это его психическое расстройство стимулировало его безумные исследования и поступки. Короче, я не уверен, что все, кто умер во время лечения, все, над кем экспериментировал отец, умерли от ковида. Он давал им, по факту, яд. И мне стыдно слышать эти дифирамбы от жителей посёлка. Ладно, пойдём куда-нибудь на поле. Там людей меньше, не хочу общаться. Перейдём железную дорогу. Там поля.

Они перешли железнодорожное полотно и спустились по насыпи. Большинство полей было уже застроено домами. Когда это произошло? Видимо, Геннадий давно здесь не был. Пошли вправо, в сторону платформы Мичуринец. Безрезультатно, везде строительство. Продрались сквозь поредевший лес и вышли на поляну. Как водится, на ней лежали внахлёст поваленные деревья, образуя некое подобие комфорта. Присели.

– Ты видел? Этот пёс давно бежит за нами. Когда мы перешли железку возле Лукино, он бегал кругами, далеко. То ближе, к Новопеределкино, то к железной дороге.

Я давно его заметил.

– Ну, бегает кругами собака. След ищет хозяйский. И что с того?

– Да, но он всё ближе и ближе, как по спирали. И вроде как всполохи огня за ним по земле. Вон, гляди! Опять круг заложил, ближе к бревнам. Вокруг нас круги нарезает. Что-то мистическое исполняет, какой-то обряд.

– Да перестань, командир. Виноват, учитель. Ну, бегает собака, потеряшка. Вон, смотри, нас увидел и хвост поджимает.

– Смотри же! Вокруг брёвен последний круг, и к нам!

– Всё нормально. Лёг, хвост ходуном. Признал за хозяев. Бедняга. Никакой мистики, обычный барбос, даже породистый.

Геннадий встал и начал отдавать собаке примитивные команды. Сидеть, лежать, апорт за палкой.

– Безусловно, собака умная, обученная. Ничего сверхъестественного и колдовского.

– Ладно. Пойдём домой, нагулялись.

Дмитрий уехал. Опять в Африку. Или, что более вероятно, в Новороссию. Куда, не сказал. А Гена не спрашивал. Так принято. Вернётся, расскажет. Чёрный пудель, увязавшийся за ними во время прогулки, теперь бегал по всей даче, обнюхивая двери, окна и не переставал резвиться. Геннадий пытался его угомонить, потом плюнул на это дело и стал готовиться ко сну. Длительная прогулка утомила его. Взял книгу с полки, какой-то английский любовный роман. Увлёкся и сон как рукой сняло. Собака не успокаивалась. Отложил книгу, взял другую. Это был Новый Завет на немецком. Открыл, и пытаясь вспомнить подзабытый язык, попытался перевести. В начале было Слово. Нет, не так. В начале была Мысль. Опять не так. В начале была Сила. А если ещё точнее, в начале было Дело. Пудель продолжал скакать как бешеный, прыгал, вставал на задние лапы, скулил и повизгивал. Гене всё это порядком надоело. И он предложил собаке убраться из его дома. Вместо этого собака начала видоизменяться. Она увеличивалась в размере, становилась шире. Глаза горели неземным огнём.

– Кого же я привёл к себе в дом? Значит, Огненный След на поляне, тянущийся за псом, это не плод моего воображения.

Так думал Геннадий, зажигая лампаду, висевшую в углу перед иконой Спасителя. Там-же лежала пачка восковых свечей. Он зажёг их все, не снимая обёртки. Вспомнил какие-то заклинания из каббалы, которые ему показывал отец. Собака, вернее какой-то просто монстр огромный, похожий на собаку, развалился возле входной двери. шерсть встала дыбом, морда оскалилась, из пасти появилась кровавая пена. Геннадий, с пачкой горящих свечей в левой руке и крестом в правой пошёл к собаке, читая одну молитву, которую он помнил наизусть с детства. Отче наш. Собака вся сжалась и распласталась по полу, как медвежья шкура. Дым от свечей становился всё гуще и гущею. Вскоре он заполнил всю прихожую. Она начала пятиться на кухню и спряталась за большим котлом отопления.

Старый советский котёл был почти с человеческий рост и стоял в углу у окна. За ним и исчезла собака. Дым постепенно рассеялся. Из-за котла вышел молодой человек. В какой-то корпоративной одежде, с вышитым гербом учебного заведения на джемпере, в традиционных бордовых цветах известного университета или академии. В руках двухцветный рюкзачок с таким же гербом на клапане. Типа, закончилась сессия и он едет домой.

– Вот, значит, в кого превратилась собака. Сдал экзамены и до дому? Кто ты?

– Дух отрицания. Зла, разрушения, вреда… а людям хоть бы хны. Терпят всё, плодятся и размножаются. И гонят меня отовсюду. Осталась одна стихия, где я спокоен. Огонь… Но, впрочем, мне пора. Запарили вы меня, дяденька. Спешу откланяться.

– Ну, что же, прощай. Надумаешь пообщаться, милости просим. Как будешь выходить? Через дверь, окно? Как обычные люди. Или через вытяжку на кухне?

– Через дверь. Но выйти мне не дает рисунок над дверной притолокой. Когда-то он назывался Липень. Вы зачем-то давным-давно, балуясь, нарисовали звезду над входом. Пентакль ваш тогда очень позабавил родителя вашего. И до кучи вы тогда впервые попробовали вина. Я понимаю, молодость. Батюшка ваш посмеялся, да и забыл стереть и сейчас этот знак мешает мне выйти. А вошёл я сюда, вернее вбежал, через вон тот недорисованный угол. Небрежность свойственно молодым людям. Угол не дорисован до конца. Вот я через этот маленький проход, эту щелку и вошёл. Сюда-то я проскочил, обратно не могу. Звезда, он же Пентакль. Это пять ран вашего Христа. И этот знак не даёт мне отсюда выбраться. Собака обозналась и проскочила в дом через недоделанный угол звезды. Я же вижу знак целиком. А выходить через другие пути, окна, трубы, чуланы мы не можем. Это закон на уровне Федерального. Через что вошёл, через это и выходишь обратно.

– Забавно. Бес у меня в плену. Вязать скотчем тебе руки не имеет смысла? То есть, пока я сам, собственноручно и громкогласно тебя не выпущу, ты мой пленник? Отлично. Тогда давай, рассказывай мне про жизнь, про моё будущее. Нарисуй картину мира, Открой тайны вселенной. Давай, весели меня, рогатый. Раз попался.

– Да пожалуйста. Сейчас вызову незримых духов и они тебя повеселят. И все твои шесть органов чувств воспримут это. Твои глаза, язык, уши, нос, кожа. И вестибулярный аппарат даст тебе знать, что ты плывёшь, паришь и летишь.

Когда Гена заснул, усыплённый хороводом духов, его гость вызвал крысу, и она выгрызла достаточно места в половице у входа. Гость предварительно налил туда в нужное место масло для крысы. Она быстро справилась со своей работой, и пленник покинул этот гостеприимный дом, пожелав Геннадию спокойного и глубокого сна.

Проспал он достаточно долго, как никогда. Пробуждение от сна было тяжёлым. Снилась разная чертовщина, бесы и другая нечисть. Он не помнил, как засыпал. И что было перед этим. Собака куда-то запропастилась. Сбежала, вероятно. Да, надо заниматься делами. Прошло какое-то время, в дверь постучали.

– Открыто, входите!