Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934
Олег Николаевич Кен

Александр Иванович Рупасов

История Советского Союза – во многом история восстановления, расширения и удержания статуса мировой державы. Неудивительно, поэтому, что специалисты по внешней политике СССР сосредоточивали свое главное внимание на его взаимодействии с великими державами, тогда как изучение советской межвоенной политики в отношении «малых» восточноевропейских государств оказалось на периферии исследовательских интересов. В наше время Москва вновь оказалась перед проблемой выстраивания взаимоотношений со своими западными соседями. Трудность осмысления сегодняшних проблем Восточно-Центральной Европы сочетается со сравнительной бедностью комплексного анализа истории взаимоотношений между СССР и его западными соседями.

Существовала ли у руководства СССР целенаправленная политика в отношении западных соседей? Как формировалась советская «внешняя политика»? Как строился процесс принятия решений и насколько существенные перемены в нем произошли со вступлением СССР в «сталинскую эпоху»? Эти проблемы, многие из которых на протяжении более полувека будоражили сознание современников и историков межвоенной эпохи, государственных деятелей и политических аналитиков, находились в фокусе внимания авторов предлагаемой книги – известных российских историков Олега Кена и Александра Рупасова.

Олег Кен и Александр Рупасов

Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 гг.

Издание второе: исправленное, дополненное

Рецензенты

Заместитель директора Санкт-Петербургского института истории РАН д.и.н. Александр Николаевич Чистиков

Заместитель директора Института истории, языка и литературы Карельского научного центра РАН д.и.н. Ольга Павловна Илюха

Предисловие

Последнее десятилетие положило начало исследованию деятельности Политбюро ЦК ВКП(б), являвшегося средоточием небывалой власти. Пало многоярусное табу («секретно», «строго секретно», «совершенно секретно», «особая папка», «хранить на правах шифра» и главное из заклинаний – неформальное «только для членов партии»), некогда наложенное Политбюро на всякий живой интерес к его «трудам и дням», и контуры этого загадочного феномена прояснились. Из тумана выступили общие очертания[1 - John L?wenhardt, James R.Ozing, Erik van Ree. The rise and fall of the Soviet Politburo L., 1992.], началось детальное исследование механизма функционирования и политической роли довоенного, в особенности сталинского, Политбюро[2 - О.В. Хлевнюк. Политбюро: механизмы политической власти в 30-е годы. М, 1996.]. За открытием доступа к некоторым архивным коллекциям Политбюро последовали первые научные публикации его документов[3 - О.В. Хлевнюк, А.В. Квашонкин, Л. П. Кошелев, Л. А. Роговая (сост.). Сталинское Политбюро в 30-е годы. М., 1995. Подборки документов Политбюро, появившиеся в последние годы в «Вестнике архива Президента Российской Федерации» («Источник»), обладают необходимыми признаками научной публикации. Однако оценить степень беспристрастности и полноты при отборе этих материалов затруднительно, поскольку они находятся в закрытых для независимого исследования архивных фондах. По очевидным причинам мы не упоминаем также исследования и публикации документов о деятельности Политбюро, не относящиеся к межвоенному двадцатилетию.].

Бесспорно, обращение к россыпям материалов Политбюро позволило приблизиться к научно обоснованному ответу на многие поставленные ранней историографией вопросы об обстоятельствах и механизмах политической эволюции СССР. Не менее важно, что новые источники позволили начать формулирование новых задач исторического исследования. Появилась возможность исследования международной политики СССР через призму деятельности Политбюро 1920-х – 1930-х гг. Одним из первых заметных шагов в этом направлении явилась публикация постановлений Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) по вопросам советско-польских отношений[4 - И.И. Костюшко (ред.). Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений 1923–1944 it. М., 1997.]. Авторским коллективом (Г.М. Адибеков, М.М. Наринский, О.В. Хлевнюк и др.) завершена подготовка давно ожидаемой работы о решениях Политбюро, определявших политику СССР в отношении европейских держав в 1923–1934 гг.

Предлагаемая работа представляет собой попытку расширить пространство исследования как деятельности Политбюро, так и советской внешней политики. Ее составной частью и отправным пунктом является публикация новой серии документов Политбюро. Из протоколов Политбюро (как «обычных», так и отнесенных к категории «особая папка») нами были выделены и тематически сгруппированы постановления, посвященные различным проблемам взаимоотношений СССР с западными соседними государствами. Представление постановлений – фрагментов протоколов Политбюро ЦК ВКП(б) – предваряется их описанием и обсуждением специфики этих протоколов как исторического источника. Во вступительной статье подвергнуты анализу своеобразные черты протоколов Политбюро ЦК ВКП(б), намечены подходы к тому, как «разговорить» этот то обескураживающее лаконичный, то страдающий банальным многословием источник, обнаружить, за набором клишированных текстов, участников подготовки и существо принимавшихся решений, понять, какие реальные обстоятельства скрываются за термином «решение Политбюро». Эта часть работы опирается как на достижения российских историков, так и на собственный исследовательский опыт и разыскания авторов.

Основная часть книги отведена комментариям, отражающим попытки реконструкции различных аспектов каждого из публикуемых постановлений Политбюро. Функциональная модель такой реконструкции включает установление событий и действий, приведших к внесению данного вопроса на рассмотрение Политбюро; определение мотивов инициаторов принятого решения и самого Политбюро; выявление того, что в каждом конкретном случае стояло за понятием «Политбюро» (большинство членов этого органа, группа руководителей или один из секретарей ЦК ВКП(б; обрисовка существа принятого решения в контексте двусторонних отношений и европейской политики СССР; наконец, как осуществлялось и к каким последствиям для Советского Союза и его международных связей привело рассматриваемое решение Политбюро. Выполнение этой исследовательской «программы-максимум» осложнялось несколькими обстоятельствами, совокупное действие которых побудило нас назвать полученный результат «опытом комментария». Главным из них являлось то, что, как и прежде, «разорванность архивов Политбюро, закрытость значительной их части создают для историков многочисленные трудности, а нередко непреодолимые препятствия»[5 - О.В. Хлевнюк. Указ. соч. С. 11.]. Эта печальная констатация не утратила своей актуальности, что, пожалуй, особенно ощутимо при обращении к внешнеполитическим аспектам деятельности Политбюро, изначально отнесенной к разряду особо секретных материй. Эти зияющие информационные пробелы авторы стремились восполнить путем использования документации других партийных инстанций и государственных ведомств СССР, зарубежных архивов. В наибольшей степени эти усилия были вознаграждены при обращении к материалам наркомата по иностранным делам; архивные учреждения, хранящие материалы не только подразделений ОГПУ (погранохрана, разведка и контрразведка), но и наркомата внешней торговли, оказались для нас закрыты. Общая характеристика использованных нами архивных источников содержится во вводных замечаниях. В тех нередких случаях, когда анализируемое решение Политбюро не находило внятного отражения в доступных материалах или оказывалась явно недостаточной наша профессиональная эрудиция, комментарии составлялись в урезанной форме (или вовсе не составлялись) – с надеждой, что новые обстоятельства и усилия коллег позволят в будущем преодолеть неполноценность предложенных трактовок. Оказываясь перед выбором – очевидная скудость комментария или неполнота публикуемых документов, мы неизменно отдавали предпочтение первому варианту. В представленной выборке из протоколов Политбюро воспроизводятся все выявленные постановления этого органа по проблемам взаимоотношений СССР с его западными соседями – Финляндией, Эстонией, Латвией, Литвой, Польшей, Чехословакией и Румынией. Те решения высшей партийной инстанции, которые, на наш взгляд, не имели самостоятельного значения либо лишь косвенно затрагивали обозначенную в заглавии тему, были помещены (изложены) в тексте комментария, а также во вступительных статьях к разделам. Первый и наиболее объемный из них посвящен постановлениям о государственных отношениях СССР с названными странами – дипломатических, экономических, культурных. Вторую проблемно-тематическую группу образуют документы о деятельности коммунистических и советских общественных организаций в западных соседних государствах, тогда как в третьем разделе собраны основные материалы о международных аспектах политики Москвы в пограничных районах и республиках СССР, а также по отношению к национальным меньшинствам (преимущественно польскому). Два последних раздела образуют постановления и комментарии о механизме подготовки, принятия и осуществления внешнеполитических решений и о кадровых перемещениях советских дипломатических (в том числе торговых и военных) представителей в соседних западных странах.

Установка на полноту публикации материалов Политбюро по проблеме отношений с западными соседями СССР и возможно детальное объяснение каждого постановления, сколь бы малозначительным оно ни представлялось, вызвана как потребностями адекватного изучения деятельности высшей властной структуры, так и второй основной задачей исследования – раскрытия механизмов рождения внешнеполитических решений, их воздействия на взаимосвязь СССР с внешним миром.

Научное понимание внешней политики России и СССР остается актуальной междисциплинарной проблемой. В то время, как наиболее важные исторические исследования советской внешней политики опирались на реконструкцию основных узлов международных отношений («external context»)[6 - Применительно к межвоенному периоду это особенно характерно для получивших широкое признание работ Дж. Хаслама (Jonathan Haslam. Soviet foreign policy 1930–1933: The impact of depression. L.,1983; idem. The Soviet Union and the struggle for collective security in Europe, 1933–1939. L., 1984; idem. The Soviet Union and the threat from the East, 1933-41: Moscow, Tokio and the prelude to the Pacific War. Pittsburgh, 1992). Признание внешних обстоятельств исходным пунктом исследования свойственно также советской историографии (за частичным исключением историко-партийной литературы), поскольку ее бессознательной предпосылкой было признание вечности, а следовательно, сущностной неизменности существующей власти.], главные политологические усилия по ее теоретическому осмыслению были ориентированы на изучение «domestic context», построение системы внутренних детерминант внешней политики СССР[7 - См.: David Holloway. The state of field: Soviet foreign policy//Daniel Orlovsky (ed.). Beyond Soviet studies. Wash., 1995. P. 269–285; Christer Pursiainen. Beyond Sovietology: International relations theory and the study of Soviet/Russian foreign and security policy. Helsinki, 1998. P. 84–97.]. Предлагаемая работа не является традиционным историческим сочинением или исследованием в одной из специальных областей международных отношений. Она была задумана как способ углубить наше понимание истоков современных политических процессов – задача, родственная обеим этим областям. Характеризуя внешнеполитические обстоятельства и дилеммы, ставшие предметом постановлений Политбюро, мы стремились с возможной полнотой представить мотивации и процедуры принятия решения, а в некоторых случаях – и реконструировать связи между международными акциями Москвы и явлениями и тенденциями, традиционно относящимися к внутренней политике государства. С другой стороны, «самосознание» советской внешней политики, восприятие большевистской элитой международных процессов мы, насколько это позволяли наши возможности, стремились сопоставить с подходом к этим вопросам со стороны партнеров Москвы, опереться на дополнительные источники – информацию, которой располагали дипломаты, разведчики и журналисты третьих стран.

История Советского Союза – во многом история восстановления, расширения и удержания статуса великой мировой державы. Неудивительно, поэтому, что специалисты по внешней политике СССР сосредоточивали свое главное внимание на его взаимодействии с великими державами, тогда как изучение советской политики в отношении «малых» восточноевропейских государств 20—30-х гг. оказалось на периферии исследовательских интересов. Последующее включение этих государств в состав республик или сателлитов СССР принижало значимость «предыстории» советского блока. В сочетании с господством «реалистической» парадигмы в понимании международных отношений, эти обстоятельства исключали государства Восточной Европы из числа значимых факторов довоенной политики СССР. Распад Варшавского блока и СССР возвратили Восточную Европу к неопределенности и плюрализму международных отношений межвоенного периода. На ее карте появились новые, в том числе ранее никогда не существовавшие, государства; как и в начале 20-х гг. Москва неожиданно оказалась перед проблемой выстраивания взаимоотношений со своими западными соседями (включая поиск ответа на старый вопрос – являются ли те ««настоящими» западными странами»[8 - Письмо А.С. Черныха Я.С. Ганецкому, 20.4.1922. – АВП РФ. Ф. 0135. Оп. 5. П. 106. Д. 2. Л. 19.]), а они – перед задачами внешнеполитической самоидентификации и устойчивого развития. Трудность осмысления сегодняшних проблем Восточно-Центральной Европы сочетается со сравнительной бедностью комплексного анализа взаимоотношений между СССР и его европейскими соседями в 20—30-е гг., составлявшими с точки зрения советского руководства некую общность – «санитарный кордон», отделяющий СССР от остальной капиталистической Европы, «буфер» между двумя полюсами основных мировых сил или «плацдарм» для агрессии против СССР (в конце рассматриваемой исторической эпохи превратившийся в плацдарм для советского продвижения в Центральную Европу и создания там сферы советского контроля). Все из рассматриваемых в предлагаемой работе государств (за исключением Чехословакии) в недавнем прошлом образовывали часть Российской империи (страны Балтии и Польша) или включили часть ее территории в свой состав (Румыния). Эстония и Латвия впервые утвердили свое государственное существование. Многонациональные Польша и Румыния, даже по очертанию своих географических границ, мало чем напоминали Первую Республику (будь то эпоха ее расцвета или конца XVIII в.) и довоенное Румынское королевство. Независимая полиэтничная Литва возродилась как национальное государство. Если отношения СССР с большинством других стран опирались на старый каркас договорных отношений и хозяйственных связей с наложенной на них тканью дипломатических и культурных традиций, то в Восточной Европе инфраструктура политических и экономических связей рождалась одновременно с выстраиванием политических комбинаций и определением своего места в них. СССР и другие новые государства, пережив радостное изумление по поводу своего появления на свет, быстро ощутили неуютность существования в новых границах, определившихся под влиянием военного и дипломатического случая, иллюзорных политических расчетов, временной беспомощности или неприкрытого насилия. Как в Восточной, так и в Западной Европе было широко распространено неверие в способность трех малых балтийских государств сохранить свою независимость после того, как Советская Россия преодолеет послевоенную немощь[9 - См., например: КА. A.S. Yrj?-Koskisen kokoelma. Kansio 6. Hj.J.Procopen Pro Memoria; Ibid. Kansio 3. H.Holma Yrj?-Koskiselle, 15.5.1927.]. Чехословакия Масарика и Польша Пилсудского рассматривали друг друга как «Saisonstaaten». С середины 30-х гг. в политических кругах соседних с СССР государств (за исключением Польши) росли ожидания, которые У. Буллит уподобил настроениям в Афинах, Спарте и Коринфе, следившими за военными приготовлениями Филиппа Македонского[10 - W.C. Bullitt to the Secretary of State, desp., Moscow, 19.7:1935. – NASD:761.00/2609.].

Существовала ли у руководства СССР целенаправленная политика в отношении их западных соседей, или поведение Советского Союза являлось преимущественно следствием меняющихся международных комбинаций, образовывало совокупность ситуативных ответов на возникающие внешние вызовы? Являлись ли, следовательно, перемены в подходе СССР развитием или эволюцией изначальных установок или эту динамику формировало преимущественно изменение международной конъюнктуры? Какую роль в состоянии и трансформации сношений СССР с соседними государствами играли соображения внутриполитического плана (от чисто хозяйственных до вызванных борьбой течений в ВКП(б)?

Вторая группа возникающих вопросов связана с тем, какое место занимали соседние государства в контексте международной деятельности СССР, его отношений с великими европейскими государствами. Существовала ли осознанная или функциональная корреляция между советской политикой на Северо-Западном и Юго-Западном направлении (в отношении стран Балтии и Малой Антанты)? Какую роль в ее определении и осуществлении играла озабоченность Москвы взаимоотношениями с занимавшей центральное положение Польшей? Являлись ли перемены в отношениях СССР с этими странами в конце 20-х – первой половине 30-х гг. функцией образования сгустков напряжения – «очагов войны» на Востоке и Западе, или же воздействие каждого из них носило более опосредованный и сложный характер?

Наконец, как формировалась советская «внешняя политика» и какова была ее внутренняя структура, включая военно-политические, торгово-экономические, идеологические составляющие. В какой степени при решении международных проблем высшее политическое руководство следовало рекомендациям уполномоченных органов – дипломатических, внешнеторговых, военных и других, и каковы были процедуры межведомственного согласования различных интересов? Как отразились в международных действиях центральных властей запросы и давление руководителей республиканских и местных органов, партикулярные интересы и унификаторские тенденции? Как строился процесс принятия решений и насколько существенные перемены в нем произошли со вступлением СССР в «сталинскую эпоху»?

Эти проблемы, многие из которых на протяжении более полувека будоражили сознание современников и историков межвоенной эпохи, государственных деятелей и политических аналитиков, находились в фокусе внимания авторов предлагаемой книги. Читатель не найдет в ней окончательных, тем более однозначных ответов – уже хотя бы потому, что массив использованной документации образует малую толику материалов, необходимых для убедительного, всесторонне выверенного заключения. В обобщенном виде свое видение ключевых проблем советской внешней политики и отношений СССР с западными соседними государствами авторы пытались сформулировать в специальных статьях, предваряющих каждый из пяти тематических разделов книги и основанных, наряду с собственными разысканиями, на обширной и разноликой исторической литературе.

Мы надеемся, что материалы книги – будь то проблемное изложение, публикуемые документы или конкретные комментарии к решениям советского Политбюро – будут способствовать исследованию истории СССР и Восточно-Центральной Европы и размышлениям о новом «великом перемещенье сроков», малой частью которого нам выпало быть.

Основные комплексы документов (краткие пояснения)

Использованные копии протоколов Политбюро представляют собой микрофильмы машинописного текста, заверенного факсимиле Секретаря ЦК ВКП(б) (как правило, И.В. Сталина, в период его отсутствия – Л.М. Кагановича либо В.М. Молотова). Отдельные протоколы не заверены. Все протоколы снабжены порядковым номером (данного созыва) с указанием точной даты заседания Политбюро. Постановления, принятые Политбюро вне рамок заседания и после подписания предыдущего протокола, включены в протокол после воспроизведения решений, принятых на заседании, и приводятся в хронологической последовательности под рубриками «Решения Политбюро» и «Опросом членов Политбюро» с указанием даты. В отдельных случаях дата принятия постановления опросом включает два дня. Каждое постановление имеет порядковый номер и название, как правило, с указанием докладчика (докладчиков) на Политбюро, автора представленной в Политбюро записки данного вопроса либо инициатора возбуждения данного вопроса. В том случае, если в повестку дня был включен вопрос, решение по которому (или по отдельным его аспектам) принималось ранее Организационным бюро и Секретариатом ЦК ВКП(б) либо самим Политбюро, в протокол вносилось указание на номер и дату соответствующего протокола и порядковый номер постановления. Подобных точных сведений о предшествующем рассмотрении поднятого вопроса комиссиями Политбюро, республиканскими и местными партийными организациями либо центральными государственными органами в протоколах Политбюро не приводится. Большинство протоколов снабжены «Приложениями», каждое из которых имеет собственный порядковый номер и отсылку к соответствующему постановлению. Приложение состояло из проекта развернутого постановления, внесенного Политбюро и одобренного им полностью или «в основном». Доклады, представляемые в Политбюро записки, а также проекты отвергнутых им решений в изученной версии протоколов Политбюро отсутствуют. Небольшая их часть (в том числе, по некоторым внешнеполитическим вопросам), а также отдельные листы голосования опросом, проекты постановлений с внесенной в них правкой представлены в оригиналах протоколов Политбюро, составляющих дела отдельной описи[11 - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163.]. Иные сопроводительные и делопроизводственные материалы к постановлениям и их оригиналы хранятся в Архиве Президента РФ и не могли быть использованы в настоящей работе.

В протоколах Политбюро с грифом «строго секретно» часть вопросов повестки дня приведена без текста принятого постановления с указанием «Решение – особая папка», что означало отнесение этого решения к категории «совершенно секретно». Принятые на заседании и в период между заседаниями Политбюро «совершенно секретные» решения оформлялись в отдельный «особый протокол». Большинство «особых протоколов» Политбюро ХIII – ХV созывов имеет, наряду с общим, дополнительный порядковый номер, в 30-е гг. эта делопроизводственная практика прекратилась, поскольку фактически на каждом заседании Политбюро рассматривались вопросы, относимые к категории «особая папка». «Особый протокол» не включал в себя ссылок на иные («строго секретные») решения и записи о присутствующих на заседании (см. ниже), в остальном не отличаясь от обычных («строго секретных») протоколов Политбюро.

В начальной части «строго секретных» протоколов Политбюро приведены сведения о присутствующих на заседании членах и кандидатах в члены Политбюро, членах и кандидатах в члены ЦК ВКП(б), членах Президиума ЦКК, а также представителей заинтересованных ведомств. Вместе с тем эти приводимые в протоколах данные носят заведомо односторонний характер, поскольку неизвестно, присутствовал ли упомянутый в протоколе партийный или государственный деятель при обсуждении конкретного внешнеполитического вопроса, включенного в его повестку дня, или же его участие в заседании носило более ограниченный характер. Соответствующая протокольная запись по существу позволяет лишь утверждать, что то или иное лицо отсутствовало на интересующем нас заседании Политбюро, так как оно не было включено в перечень присутствующих. В своих комментариях авторы учитывали эти данные (как и содержащиеся в протоколах Политбюро сведения о пребывании его членов в отпусках или длительных командировках), однако сочли излишним расширять общий объем предлагаемой работы за счет введения в его документальную часть списков присутствующих на заседаниях Политбюро. Такой подход представляется тем более оправданным, что большинство рассматриваемых решений было принято вне заседания Политбюро (путем «опроса», либо «решения»). К тому же полные списки присутствующих на заседаниях Политбюро членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК ВКП(б), ЦК и ЦКК ВКП(б) за 1930–1940 гг., почерпнутые из протоколов Политбюро, приведены в сборнике документов «Сталинское Политбюро в 30-е годы»[12 - Хроника заседаний Политбюро//О.В. Хлевнюк, А.В. Квашонкин, Л. П. Кошелева, Л. А. Роговая (сост.). Сталинское Политбюро в 30-е годы. М., 1995. С. 183–255. Частично материалы о присутствующих на заседаниях Политбюро при обсуждении отношений СССР с Польшей опубликованы также И.И. Костюшко (И.И. Костюшко (ред.). Материалы «Особой папки» Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) по вопросу советско-польских отношений 1923–1944 гг. М., 1997.)].

Фрагменты из машинописных копий протоколов Политбюро (номер и название постановления с указанием докладчика либо органа, вносящего проект решения, текст постановления, указание на направление выписки) приводятся в точном соответствии с использованным документом, включая сохранение орфографии (в том числе при передаче фамилий, политико-географических названий), пунктуации и особенностей оформления (подчеркивание, используемые сокращения). На протяжении 20-х гг. оформление постановлений Политбюро в беловых экземплярах (машинописных копиях) протоколов прошло несколько стадий с небольшим варьированием в рамках каждой из них. В 1928 г. в делопроизводстве Политбюро отказались от традиционных подзаголовков «Слушали» (с указанием пункта повестки дня и докладчиков) и «Постановили» (с изложением решения). При этом в протоколах конца 1928 – начале 1929 г. сохранялось характерное для предшествующей системы фиксации разделение на два столбца основных элементов – пункта повестки дня и собственно текста постановления. С весны 1929 г. структура протокола обрела окончательную форму сплошного изложения с абзацными отступами при фиксации каждого элемента, акцентированной подчеркиванием названия пункта повестки дня и формулы «выписки(а) посланы(а)[13 - «Особые» протоколы Политбюро включают указания на лиц, являвшиеся получателями выписок с текстом решения Политбюро. В действительности официальной рассылке подлежали и выписки из «строго секретных» («обычных») протоколов, но при этом их адресаты в беловом протоколе не указывались. Получателями выписок из «особых» протоколов являлись также партийные органы (например, ЦК КП(б)У, Ленобком и т. д.); случаев направления «безличных» выписок в советские органы власти и учреждения (ЦИК СССР, НКИД, НКВТ и др.) не выявлено. Выписки из протоколов ПБ по решениям принятым по инициативе Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП(б), подшивались к соответствующим протоколам этих органов (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 113, 114). Выписки заверялись факсимиле Секретаря ЦК ВКП(б), подписавшего протокол Политбюро. О системе выписок подробнее см. вводную статью «Протоколы Политбюро ЦК ВКП(б) как исторический источник по проблемам формирования и проведения советской внешней политики конца 1920—1930-х гг.».]». В результате тематическое название пункта окончательно обрело функцию названия постановления Политбюро. Поскольку эти различия лишены содержательного характера, при публикации фрагментов протоколов Политбюро конца 1928 – начала 1929 г. деление на столбцы не воспроизводится.

При оформлении машинописных копий протоколов заголовок постановления (название пункта повестки дня) и указание на лица или органы, внесшие вопрос на рассмотрение Политбюро, как правило, давались в одну строку (без абзацного разделения), в некоторых случаях в две, еще реже фамилии авторов инициативных документов перечислялись в столбик (по одной в строке). Аналогичное различие наблюдается в «особых» протоколах при оформлении перечня лиц, внесших представление в Политбюро или которым «выписки посланы»: перечисление давалось столбцом либо в один абзац через запятую. При воспроизведении в тексте соответствующих фрагментов протоколов Политбюро эти особенности не учтены; как и в большинстве изученных копий, имена лиц и названия учреждений даны в том же абзаце, что и пункт постановления, адресаты выписок перечислены в строку через запятую[14 - Об этих и других особенностях делопроизводства Политбюро ЦК ВКП(б) применительно к началу 20-х гг. см.: Н.Н. Покровский. Источниковедение советского периода Документы Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) первой половины 1920-х гг.//Археографический ежегодник за 1994 г. М., 1996.].

Комментарии к решениям Политбюро основаны на привлечении материалов самого Политбюро и переписки его членов (Сталина, Ворошилова, Кагановича), Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП(б), органов ЦКК ВКП(б), а также центральных органов исполнительной власти – наркомата по иностранным делам, наркомата торговли (с 1930 г. – внешней торговли), наркомата по военным и морским делам (с 1934 г. – наркомата обороны) и Штаба РККА и отдельных документах других ведомств (наркомата рабоче-крестьянской инспекции, ОГПУ (с 1934 г. – НКВД), наркомат путей сообщения и др.). Большую часть из них составляют документы НКИД СССР, хранящиеся в Архиве внешней политики Историко-документального департамента МИД РФ, а также отложившиеся в фондах высших партийных органов в РГАСПИ. Корпус этих материалов складывается из следующих групп.

– Записки и доклады наркома НКИД и членов Коллегии НКИД, направленные в Политбюро ЦК ВКП(б) («сессию», или «инстанцию», согласно терминологии, принятой в дипломатической переписке). Большинство использованных исходящих документов НКИД представляют собой незаверенную машинописную копию с делопроизводственными (в некоторых случаях – и с содержательными) пометами. Представленные в Политбюро записки с 1930 г. были адресованы Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И.В. Сталину либо Секретарю ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановичу, в отдельных случаях – Секретарю ЦК ВКП(б) П. П. Постышеву. Несмотря на то, что в некоторых случаях Секретарь ЦК ВКП(б) В.М. Молотов председательствовал на заседаниях Политбюро и подписывал соответствующие протоколы, адресованных ему записок и докладов НКИД выявить не удалось. Как правило, обращение к Секретарю ЦК ВКП(б), в тот момент руководившему работой Политбюро, сопровождалось указанием «Копии – членам Политбюро» либо «копии тт. Молотову и Ворошилову», «копии т. Кагановичу и Молотову» и т. д. (соответствующее указание в заголовке записки приводится в примечаниях к цитируемому документу).

– Запросы членов Коллегии НКИД и руководителей Отделов НКИД в ОГПУ (с 1934 г. – НКВД) СССР («ближним соседям») и НКВМ (НКО) СССР (точнее, в подчиненное ему IV (Информационно-статистическое) Управление Штаба РККА – «дальним соседям»), а также руководителям иных высших органов управления (ВСНХ, НКВТ, НКФ, НКЛес, Госбанк СССР и т. д.). В тех случаях, когда предлагаемое НКИД решение непосредственно затрагивало интересы другого ведомства, либо было инициировано им, копия записки НКИД в Политбюро ЦК ВКП(б) направлялась руководителю соответствующего наркомата или органа власти.

– Выписки из протоколов заседаний Коллегии НКИД, содержащие постановления по конкретным вопросам взаимоотношений СССР с зарубежными странами. В связи с отсутствием доступа к материалам Коллегии НКИД, ее аутентичные протоколы получить не удалось. В связи с этим, сведения о решениях Коллегии получены из хранящихся в фондах референтур НКИД СССР выписок (в некоторых случаях содержащие секретарские записи об «особом мнении» ее членов по отдельным обсуждавшимся вопросам), а также из дипломатической и ведомственной переписки.

– Политические письма наркома, его заместителей (членов Коллегии), а также заведующих Отделами НКИД полпредам СССР. Наряду с шифрованной телеграфной перепиской (неопубликованные материалы которой использовать в настоящей работе не удалось), эти письма являлись основным каналом передачи указаний как НКИД, так и высших партийно-государственных органов для исполнения полномочными представителями СССР. Согласно распределению обязанностей между руководителями НКИД СССР, курирование 1 Западного отдела (до 1929 г. – Отдела Польши и Прибалтики) возлагалось на Б.С. Стомонякова. Руководство деятельностью 2 Западного отдела (сфера ответственности которого включала отношения СССР с Румынией и Чехословакией) до официального назначения на пост наркома осуществлял М.М. Литвинов, с осени 1930 г. эта функция была передана новому первому заместителю наркома Н.Н. Крестинскому. Большая часть текущих указаний НКИД формулировалась и (или) передавалась полпредам СССР в упомянутых странах Б.С. Стомоняковым и Н.Н. Крестинским, подписывавшими инструктивные письма (проекты писем обычно составлялись в соответствующих Отделах НКИД). В случае отсутствия курирующего отношения с данной страной члена Коллегии, директивные письма полпредствам исходили от другого члена Коллегии. Письма полпреду направлялись и от имени заведующего Отделом, однако, обычно они не были посвящены политическим вопросам. В таких случаях, как правило, письмо обязательно подписывал и один из референтов Отдела. Если отправляемый в полпредство документ подписывался заведующими разных отделов, подписи референтов не требовалось. Реже заведующий Отделом подписывал письмо вместо члена Коллегии (например, в случае, когда отправление почты совпадало со срочным вызовом члена Коллегии в Кремль).

– Политические письма, доклады, отчеты, дневники, обзоры печати, справки из полпредств СССР за рубежом. Наряду с наркоматом по иностранным делам, получателями информации из полпредств в некоторых случаях являлись другие союзные наркоматы и партийные органы, а также члены Политбюро ЦК ВКП(б. Эти материалы не только содержат сведения о процессе выполнения постановлений Политбюро и их влиянии на взаимоотношения СССР с зарубежными государствами и международную политику, но и в некоторых случаях являются бесценным источником информации о механизме выработки и мотивах принятия этих решений.

– Личная переписка полпредов и ответственных работников полпредств с руководством НКИД, содержавшая конфиденциальную информацию, в том числе об исполнении наиболее деликатных поручений (как политического, так и личного характера). Такого рода письма, как правило, являлись ответами на личные письма представителей руководства НКИД и изготавливались в одном (реже в двух) экземплярах лично отправителем. Полпред был обязан уничтожать подобные письма после прочтения, хранить копии собственных отправлений ему также воспрещалось. Содержащаяся в этих письмах полпредов информация зачастую уникальна и расширяет представления о способах достижения советской дипломатией конкретных внешнеполитических задач.

Для целей настоящего исследования дополнительный интерес представляли сообщения («информации») в НКИД и руководству других союзных наркоматов и хозяйственных органов (в основном экспортно-импортных организаций) о действиях ответственных работников, командированных ими для работы за границей, протоколы (отдельные экземпляры) межведомственных совещаний, созываемых по инициативе НКИД, разнообразные рабочие материалы Отделов и Секретариатов членов Коллегии НКИД СССР.

Незаменимыми источниками, раскрывающими процесс подготовки и осуществления решений высшей советской инстанции, явились коллекции наркомата внешней торговли (РГАЭ), наркомата рабоче-крестьянской инспекции (ГАРФ), управления делами наркомата обороны (РГВА), органов Коммунистического интернационала (РГАСПИ), местных и республиканских органов (ЦГА СПб, ЦГА РК и др.), хотя далеко не всегда нам удавалось преодолеть преграды, порожденные особенностями организации материалов различных советских ведомств и партийных органов, разорванность их фондов между различными архивохранилищами, наконец, продолжающейся обработкой значительной части документальных коллекций.

Протоколы Политбюро ЦК ВКП(б)как исторический источникпо проблемам формирования и проведениясоветской внешней политикиконца 1920-х – 1930-х гг.

Он привык внимать словам приказов как особым словам, не похожим на человеческую речь. Они имели не смысл, не значение, а собственную жизнь и власть. Дело было не в том, исполнен приказ или не исполнен. Приказ как-то изменял полки, улицы и людей, даже если его и не исполняли.

    Ю. Тынянов

Историкам повезло. Материалы советского Политбюро 20—30-х гг., прежде всего – копии его протоколов, оказались первоклассным историческим источником: многообещающим и вместе с тем скрытным, тусклым и непонятным.

Никаких следов докладов Сталина «о работе стихов» в протоколах Политбюро не обнаружилось. Инициатива обсуждения на Политбюро исходила, как правило, не от его руководителей, а от нижестоящих партийных и государственных органов. За редким исключением предметом решений служили не общие проблемы, а частные вопросы. Совокупность постановлений не являет непосредственному восприятию ни их мотивов, ни системы принятия, а сами резолюции, повествуя о несостоявшейся поездке наркома, ассигновании 200 (или 2) тыс. рублей, целесообразности приезда студенческой делегации и т. д., лишь намеком касаются основных задач и механизмов формирования внешнеполитического курса.

Это обусловливает необходимость рассмотрения некоторых своеобразных черт протоколов Политбюро как исторического источника, способов подготовки и процедур принятия его решений, перспектив изыскания новых документов о внешнеполитической деятельности Политбюро.

I

Отправным пунктом для анализа протоколов Политбюро конца 1920-х – 1930-х гг. может явиться очевидная лаконичность большинства зафиксированных в них решений по внешнеполитическим делам. Как правило, подробные постановления принимались Политбюро при определении инструкций относительно переговорной позиции СССР, либо утверждении предназначенных для последующего обнародования деклараций. (Так, в протоколах Политбюро можно «обнаружить» утвержденные им тексты интервью Чичерина и Литвинова или «Законы юных пионеров»[15 - См.: Протокол № 82 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 30.5.1929. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 742. Л. 7.]. В тех случаях, когда рассматривалась целесообразность пересмотра отношений с теми или иными странами, тексты постановлений Политбюро обычно приобретали урезанную или сжатую форму[16 - См., например, решения «О Польше» от 31.1.1929, «О Чехо-Словакии» от 10.5.1931 (раздел 1).], в них опускались указания на мотивы и международно-политический эффект, ожидаемый в результате выполнения предписываемых действий. Одной из причин тяготения к краткости являлось стремление обеспечить секретность принимаемых Политбюро решений. Болезненным уроком для высших партийных и государственных органов стало вторжение китайских спецслужб в помещение представительства СССР в Пекине (апрель 1927 г.), приведшее к захвату (и, позднее, обнародованию) секретных материалов НКИД и Коминтерна. По следам этой акции и проведенного в Москве разбирательства Политбюро 5 мая приняло обширное постановление «О пользовании секретными материалами». Оно открывалось напоминанием о «старом испытанном принципе, что секретные дела должны быть известны лишь тем, кому это абсолютно необходимо знать». Порядок пользования материалами высших партийных органов ужесточался. Для протоколов Политбюро и Пленумов ЦК устанавливался «не более, чем 3-дневный срок их возврата», а для выписок из протоколов – семидневный. Выписки из «особой папки» подлежали возврату в 24 часа; впрочем, трем государственным органам (НКИД, НКВМ, ОГПУ), а также ИККИ, являвшимся основными получателями подобного рода документов, разрешалось «оставление этих материалов на более продолжительный срок под личную ответственность руководителя учреждения». Постановление категорически запрещало хранить секретные материалы на правах личных архивов; Секретному отделу ЦК поручалось «затребовать от всех товарищей имеющиеся у них секретные материалы ЦК»[17 - Цит. по: Приложение к постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) «О конспирации» от 16.5.1929//О.В. Хлевнюк и др. (сост.). Указ. соч. С. 75–77. Своевременность пересмотра режима делопроизводства ЦК ВКП(б) подтвердили обыски, проведенные британской полицией в здании Аркос и торговой делегации СССР в Лондоне в середине мая 1927 г. За этим последовало новое постановление Политбюро «О мерах конспирации», предписавшее «совершенно выделить из состава полпредств и торгпредств представительства ИНО ОГПУ, Разведупра, Коминтерна, Профинтерна и МОПРа», ежедневно менять шифры, «отменить систему широкой информации полпредств через рассылку особых докладов» (Протокол № 106 (особый № 84) закрытого заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 28.5.1927, п. 2. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 5. Л. 24). В сентябре 1927 г. Оргбюро и Политбюро обратили внимание на доклады полпредов в Центр. «Все секретные вопросы» отныне следовало «выделять из обычных текущих докладов» и пересылать в НКИД в одном экземпляре. Практику направления в Наркоминдел «всех обычных докладов в шести экземплярах» было решено сохранить (они, впрочем, снабжались грифом «совершенно секретно») (Протокол № 123 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 8.9.1927, п. 26 (опросом). – Там же. Оп. 3. Д. 650. Л. 7.). В начале следующего года Политбюро создало комиссию для индивидуального пересмотра личного состава всех полпредств (Протокол № 7 (особый № 7) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 26.1.1928, п. 5. – Там же. Оп. 162. Д. 6. Л. 15).]. Недоверие к сложившейся системе, ощущение недостаточности мер по обеспечению секретности сказалось и в некоторых формулировках Политбюро. Одно из его решений (по вопросу «тт. Молотова и Пятницкого»), зафиксированное в «особом», т. е. «совершенно секретном», протоколе, дополнительно помечено «совершенно секретно»[18 - К употреблению этого термина прибегал также Сталин в переписке с Чичериным (см.: Письмо И.В. Сталина Г.В.Чичерину, 31.5.1929. – Там же. Ф. 558. Оп. 2. Д. 48. Л. 8).]. Начиная с 1927 г. эвфемизм «инстанция», широко употреблявшийся в переписке НКИД, стал порой применяться в «совершенно секретных» решениях Политбюро (в качестве самоназвания)[19 - Если в материалах коллегии НКИД Политбюро фигурировало как «правительство» и «сессия», то во внутренней документации наркомата по военным и морским делам использовался только первый из этих терминов.]. На протяжении последующих двух-трех лет режим секретности решений ЦК ВКП(б) продолжал совершенствоваться. В апреле 1929 г. вероятно, в связи с началом нового тура внутрипартийной борьбы, Объединенный пленум ЦК и ЦКК принял постановление, которым предписывалось: «Установить специальные меры, – вплоть до исключения из ЦК и из партии, – могущие гарантировать секретность решений ЦК и ПБ ЦК»[20 - Это решение было повторено в постановлении от 5 ноября 1930 г. объединенного заседания Политбюро и Президиума ЦКК 4 ноября 1930 г. по делу группы Сырцова-Ломинадзе (Протокол объединенного заседания Политбюро ЦК ВКП(б) и Президиума ЦКК ВКП(б) от 4.11.1930. – Там же. Ф. 17. Оп. 3. Д. 802 Л. 3).]. Резолюция пленума вскоре отозвалась развернутым решением «О конспирации», принятым Секретариатом ЦК ВКП(б) по указанию Политбюро (и утвержденным им). «Институт доверенных по 2-й категории (т. е. получающих секретные документы ЦК без права вскрытия)» ликвидировался, доверенные лица, обладающие правом вскрытия таких документов, оставлялись только у членов и кандидатов в члены Политбюро, Оргбюро, Секретариата ЦК и членов Президиума ЦКК, выделенных для присутствия на заседаниях Политбюро и Оргбюро[21 - Протокол № 121 заседания Секретариата ЦК ВКП(б) от 24.5.1929, п. 55. – Там же. Ф. 17. Оп. 113. Д. 731. Л. 11.].

Несмотря на принятые Политбюро меры, руководящие деятели партии и государства продолжали хранить в своих личных секретариатах постановления Политбюро с грифом «особая папка», возможно, с молчаливого согласия коллег[22 - Например, постановление комиссии Политбюро о КПЗУ (касавшееся распределения сфер ответственности между партийными, государственными и коминтерновскими органами при ведении подрывной деятельности против Польши), утвержденное решением Политбюро 5 января 1928 г., осело в личном архиве генерального секретаря ЦК КП(б)У Л.М. Кагановича (Там же. Ф. 81. Оп. 3. Д. 133. Л. 93). Режим секретности в ведомственных архивах также оставлял желать лучшего. В обычном делопроизводстве Наркомторга исследователи обнаружили записку Чичерина в Политбюро ЦК РКП(б) и французские секретные документы, которые тот просил «уничтожить или держать в таком месте, где сохраняются наисекретнейшие документы» (См.: В.М. Головко, М.Г. Станчев, Г.И. Чернявский. Между Москвой и Западом: Дипломатическая деятельность Х.Г. Раковского. Харьков, 1994. С.289).]. Однако на распространение важных решений Политбюро реагировало остро. В декабре 1928 г. «за рассылку по шести адресам архисекретного решения Политбюро ЦК ВКП(б) об Афганистане» заместитель наркома по иностранным делам Карахан получил выговор высшей партийной инстанции[23 - Протокол № 56 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 27.12.1928, п. 19. – РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 718. Л. 4.]. По всей вероятности, обычным явлением стала задержка адресатами протоколов Политбюро на срок свыше трех дней. Подтверждая установленный в 1927 г. порядок, Политбюро двумя годами позже распорядилось не посылать следующего протокола до возврата предыдущего, тем самым фактически санкционировав увеличение этого срока вдвое[24 - Приложение 2 к постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) «О конспирации»//О.В. Хлевнюк и др. (сост.). Указ. соч. С.75].

Усиление режима секретности в конце 20-х гг. в значительной мере вдохновлялось решимостью перекрыть каналы утечки сведений о международных акциях Москвы. Об этом свидетельствует принятое в августе 1928 г. постановление «О пакте Келлога» в связи с предложением исполняющего обязанности наркома по иностранным делам дать интервью об отношении СССР к Парижскому договору. «Никаких письменных документов по этому вопросу не допускать, – гласила вторая часть решения Политбюро. – Подготовка решения этого вопроса должна быть максимально конспиративна»[25 - Протокол заседания № 39 (особый № 38) Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.8.1928, П. 15. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 6. Л. 123.]. «Решение Политбюро», принятое двумя годами позже по докладу А.И. Микояна («О Германии»), повторяло ту же мысль: «Установить, как правило, по секретным вопросам никакой переписки не вести»[26 - Протокол заседания № 129 (особый № 127) Политбюро ЦК ВКП(б) решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 20.6 – 11–12.7.1930, п. 22. – Там же. Д. 8. Л. 170.]. В соответствии с пафосом постановления, запись в протоколе оставляла неясным, относилась ли эта директива к переписке московских ведомств и их агентств в Германии, других странах или распространялась на ведение делопроизводства в центральных государственных и партийных органах.

В этих постановлениях коллективный разум Политбюро как будто нащупывал наиболее радикальное решение – вести важные международные дела на основе непосредственных устных указаний для обеспечения максимальной гарантии сохранения секретности. Эта установка, органично соединившая традиции военизированной конспирации с безусловным авторитетом диктатора, эффективно использовалась Ю. Пилсудским на всем протяжении его пребывания у власти. Однако принцип коллегиальности высшего партийного руководства и бюрократизированность подчиненных ему управленческих звеньев не позволяла последовательно провести подобную «реформу» в Советской России, по крайней мере, до конца 30-х гг. В рассматриваемый период советское руководство отыскивало собственный, промежуточный путь вариантов выработки и фиксации внешнеполитических решений, удаленный как от британского («Cabinet minutes»), так и польского («Rozmowy z Pilsudskim»). Он был найден, во-первых, в таком формулировании решений Политбюро, при котором его протоколы содержали минимальную информацию относительно дискуссий по наиболее важным международным делам. Дополнительным шагом в этом направлении стало, начиная с 1933 г., исключение из протоколов упоминаний лиц, вносивших соответствующие предложения, и докладчиков на Политбюро. Не только у современного читателя, но и у получателя машинописных протоколов стало еще меньше возможностей для разгадывания содержания или даже темы отдельных постановлений по внешнеполитическим вопросам, скрывавшихся к тому же за общими заглавиями – «Об Америке», «О Польше», «Вопросы НКИД» и проч. Во-вторых, многие важные вопросы были либо выведены за рамки рассмотрения Политбюро, либо переданы в его комиссии, либо обсуждались членами Политбюро (возможно, и на заседаниях этого органа) без каких-либо отметок в протоколе (см. ниже). Судя по доступной документации центральных ведомств, с конца 20-х гг. многие вопросы, связанные с оказанием «финансовой поддержки» политическим деятелям, оплатой услуг зарубежной прессы, согласованием военных поставок и др., в Москве вообще перестали фиксировать на бумаге.

Навязчивое стремление к «конспирации» граничило с отношением к ней как к самостоятельной ценности[27 - Дополнительно см.: Письмо И.В. Сталина Н.С. Алиллуевой, 24.9.1930//Иосиф Сталин в объятиях семьи. М., 1993. С. 32–33.]. На практике связь между пафосными требованиями «конспирации» и рутинными операциями по охране тайны решений Политбюро была, как показывает сводка по «учетным секретным материалам ЦК XVI созыва», удивительно слабой[28 - Руководящий сотрудник Секретного отдела летом 1932 г. докладывал Секретарю ЦК ВКП(б) П. П. Постышеву: «Простые выписки из прот[околов] ПБ не запрашивались с июля 1930 г. Самотеком же возвращено не более 60 %. Выписки из о[собых] п[апок] запрашивались, но недостаточно настойчиво, вследствие этого до сих пор не возвращено около 200 экз. выписок 1932 года (не считая НКИД, ОГПУ и PBC, которым разрешена задерживать на длительный срок). Материалы ПБ для сведения и к заседанию, включая и ОП, не запрашивались до III-33 г., самотеком же возвратилось не более 60 %» (Справка о работе V сектора ЦК ВКП(б) по рассылке и учету секретных материалов, 8.8.1933//О.В. Хлевнюк и др. (сост.). Указ. соч. С.78).]. Размышления над аксиологическими схемами, лежащими в основе древних и современных деспотических режимов, привели исследователя идеологии Китая В.А. Рубина к пониманию секретности как одного из присущих им атрибутов. Деятельность Цинь Шихуанди по строительству стен, окружавших дороги к дворцам вана, дабы сохранить в полной тайне свое местопребывание, вдохновлялась двумя различными политико-мировоззренческими доктринами. Согласно легистской концепции Шэнь Бухая, «умному правителю» следует вести себя загадочно: «он укрывается в бездействии, прячет свои мотивы и скрывает следы». Легистская секретность и тактика обмана окружающих уживалась у Циньского руководства с даосской идеей таинственности, вытекающей из недоступности и невыразимости всеобъемлющего начала[29 - В.А. Рубин. Проблема секретности в древнекитайской мысли//Он же. Личность и власть в древнем Китае: Собрание трудов. М., 1999. С. 82–87.]. Продолжая параллель, намеченную крупным синологом, можно отметить, что недоговоренность, присущая постановлениям коллективного Цинь Шихуанди совмещала соображения секретности с сознательным уклонением от попыток охватить взглядом и непротиворечиво представить в своих постановлениях общие начала проводимой политики[30 - Об отсутствии у Политбюро отчетливой концепции внешней политики СССР см. введение к разделу I.]. Соответственно, смысловая структура резолюций Политбюро уровень их детализированности и степень краткости определялись существом рассматриваемых групп вопросов, отношением к ним со стороны Политбюро, и, наконец, кругом лиц, которым письменное постановление адресовалось, одним словом – широко понимаемой функциональной направленностью записей в протоколах высшего партийного органа.