Слуга царю...

– Матрешка получается! – пробормотал себе под нос Бежецкий, но Леонард Фридрихович расслышал.

– Какое точное сравнение! – восхитился он. – Именно матрешка! Я знаю этот русский кукл!.. Но не это самое главное! – перебил он сам себя. – Нижний слой оказался не просто оболочкой… Да посмотрите сами!..

Под грубыми плитами дикого камня, аккуратно снятыми и сложенными в сторонке, оказалась гладкая поверхность из белого, гладкого, напоминающего мрамор камня, испещренная глубоко вырезанными иероглифами, неискушенному в таких делах Бежецкому на первый взгляд показавшимися египетскими. Египтяне в Сибири? Откуда?

– Да где вы видите сходство? – возмутился лингвист Наливай при первых же словах Александра. – Ничего общего! Так называемое «туруханское письмо», восьмой-девятый века… От Рождества Христова, естественно…

Ох уж мне эти ученые…

– Прочесть-то их можно, профессор? – поинтересовался Бежецкий, терпеливо дождавшись конца излияний лингвиста, пересыпанных узкоспециальными терминами и пространными цитатами из трудов неизвестных светил. Задерживаться здесь чересчур долго ему вовсе не климатило, и вы сами понимаете почему. – Или, извиняюсь, глухо как в танке?

– Почему же нет? – фыркнул Наливай, которому польстило обращение «профессор». До профессора он пока не дорос в своей научной карьере и даже не мечтал об этом. – Одно из тюркских наречий… Правда, несколько непривычное написание…

– Ну хотя бы в общих чертах, – поощрил его начальник экспедиции.

– Зачем в общих? – снова взвился лингвист. – Я тут уже набросал пару вариантов предварительного перевода…

Он некоторое время рылся в бездонных карманах куртки (в мозгу Александра в эти мгновения бесстрастно щелкал метроном, отсчитывающий секунды пребывания в непосредственной близости от источника радиоактивного излучения), потом хлопнул себя по лбу и, сбегав к разложенным под соседним кедром на клеенке приборам, притащил рассыпающуюся кипу листков. Бумажки эти, мокрые от растаявшего снега, посыпанные хвоей, исписанные неудобочитаемым почерком и к тому же исчирканные вдоль и поперек, он тут же принялся совать прямо в нос собеседнику, предлагая ознакомиться с изяществом его умопостроений.

– Знаете… – Бежецкий отстранился, брезгливо отпихивая перевод пальцем. – Я, э-э-э… не специалист, поэтому давайте уж сами…

Наливай легко сдался. Видимо, его самого так и распирало поделиться с благодарным слушателем только что раскрытой тайной.

– В общем, если отбросить кое-какие неясности, здесь сказано… Вот дословно: «Будь проклят тот, кто откроет эти ворота, ибо выпускает на свет демона разрушения. Ждут его несчастья, катастрофы и мор…»

– Так и сказано?

– Точно так.

– Тогда давайте пока открывать ворота не будем, вернемся в лагерь и все там обсудим, – заключил Александр, беря низкорослого лингвиста за шуршащее оранжевое плечо и мягко увлекая его прочь от «ворот». – Заодно и покушаем: урядник Голинских знатную ушицу из моих хариусов обещал сварганить… Что, кстати, за камень, которым проем заложен? Мне показалось – мрамор…

Наливай пожал плечами:

– Не мрамор, конечно, без вариантов, но известняк – точно. Странно, никакого известняка поблизости не находили… Сплошные вулканические туфы, базальты и граниты.

– По местным картам или?..

– Или, – отрезал лингвист. – Я, каюсь, в этой области не слишком сведущ, но мы с Леонардом Фридриховичем посылали по сети запрос в Санкт-Петербург и нам подтвердили, что ближайшее месторождение известняка расположено в полутора тысячах верст отсюда…

* * *

– Вскрывать, и никаких гвоздей! – горячился Агафангел Феодосиевич, размахивая огромным кулачищем, словно упражнялся в рубке лозы. – Зачем мы, в конце концов, сюда перлись за тысячи верст? Флюктуации отмечать ваши, Михаил Абрамович? Или ваши, Леонид Тарасович, напряженности и пучности электромагнитных полей?..

– Так же, как и ваши, между прочим, господин Новоархангельский! – не удержался академик Мендельсон, вступаясь за Смоляченко, залившегося краской так, будто занятие этими самыми напряженностями и пучностями разных там полей было донельзя непристойным.

– Господин Николаев-Новоархангельский! – взвился физик-помор, задетый за живое. – Только так, и не иначе!…

Мнения о том, вскрывать ворота сразу или подождать результатов дополнительных исследований, разделились. Половина ученых твердо стояла «за», вторая – так же категорически придерживалась обратной точки зрения. Мнения «охраны и обслуги», не говоря уже о проводнике, естественно, не учитывались. Бежецкий же временно занял ложу арбитра, стараясь вникнуть в доводы обеих сторон.

Доводы, увы, строго делились на малопонятные и абсурдные, причем как первых, так и вторых было более чем достаточно и многие из них многократно уничтожали друг друга, будучи взаимно противоположными по сути.

– Поймите вы, голова садовая, – распалился тем временем академик Мендельсон. – Нельзя вот так, не проверив ничего, с ходу отбросив возникшее обстоятельство, лезть напролом. Тем более – наплевательски относиться к подобным предупреждениям…

– Да-да! – встрял Наливай, хотя сам он только что голосовал за немедленное вскрытие ворот.

– Видите? – Михаил Абрамович, обрадованный поддержкой, возвысил голос. – Такими предупреждениями не бросаются! Помните «проклятие фараона[7 - Вскрывшие в 1920-е годы гробницу легендарного египетского фараона Тутанхамона ученые загадочным образом погибли в течение короткого времени по различным причинам, что позволило родиться легенде о «проклятии фараона».]»?..

– Вы еще попа сюда позовите! – фыркнул Николаев-Новоархангельский, победно оглядываясь на своих сторонников, которые одобрительно зашумели. – Чтобы освятил плиту эту от греха… Или как там он у вас называется? Ребе?

– Раввин, – отрезал Мендельсон, тоже наливаясь краской. – Хотя к делу это не относится. Я не потусторонние моменты имел в виду, хотя, вскрывая дверь на тот свет, не учитывать их нельзя…

Теперь, уловив суть каламбура, засмеялись все собравшиеся, включая, к удивлению Бежецкого, казаков и главное – Тунгуса. Неужели бесхитростный таежный житель так быстро «обтесался» в интеллигентном обществе, что стал понимать игру слов?

– А вдруг там мощнейший источник радиации и, сняв плиту, мы инициируем такой выброс, что никто из здесь собравшихся живым отсюда уже не выберется?

– Не городите ерунды! – Агафангел Феодосиевич даже плюнул с досады. – А еще физик! Да разве известняковая плита, пусть даже метровой толщины, сможет ослабить гамма-излучение до почти естественного фона? Ну немного, пусть в несколько раз, превышающего, – поправился он, отмахиваясь от посыпавшихся со всех сторон поправок и уточнений. – Несущественно… Тем более что «фонят» как раз те камни, что мы сняли с плиты, а поверхность ее имеет почти естественный фон.

– Совершенно верно, – солидно кивнул головой бородач Никита Светозаров, поскольку утверждение касалось его, непосредственно проводившего замеры.

– И как такое могло получиться?

В ответ физик-помор только развел руками, торжествующе улыбаясь.

Почувствовав, что настала его очередь вмешаться, Бежецкий кашлянул и поднялся на ноги.

– Так как вопрос о вскрытии ворот остается спорным, я, согласно вверенным мне полномочиям, – формулировочка была насквозь «совковой», но ничего более подходящего, как назло, на ум не шло, – откладываю эту процедуру вплоть до поступления исчерпывающих инструкций из Санкт-Петербурга.

Сразу же после прозвучавшего заявления поднялся разноголосый ропот, и Александру тоже пришлось добавить металла в голос:

– Я сказал «откладываю», а не «отменяю». Это для тех из господ ученых, кто не расслышал. Продолжайте исследования, не связанные непосредственно с проникновением внутрь объекта, съемки, замеры… А последнее слово в вопросе «вскрывать или не вскрывать» все равно останется не за нами.

Ученые, разочарованно гудя, разбрелись кто куда, и у костра остались только Бежецкий с «подручными», один из казаков, Леонард Фридрихович и Тунгус. Последний, как показалось Бежецкому, одобрительно посмотрел на «капитану» и улыбнулся, продемонстрировав свои на редкость белые и ровные, хотя и мелковатые, зубы…

5

– Можно?

Унылый, сутулый и долговязый солдат, нестроевой статус которого был понятен любому искушенному взору по одному только неряшливому мундиру с болтающимися на соплях тусклыми пуговицами, погонами, съехавшими куда-то на грудь, и коротковатыми рукавами, обнажавшими мосластые запястья, а более всего – по повисшей чуть ли не до колен пряжке ремня, украшенной каким-то смазанным гербом, цепляясь прикладом длиннющей винтовки с примкнутым штыком за все возможное и невозможное, ввел Бекбулатова в кабинет и представился по форме:

– Рядовой караульной роты Пшимановский заключенного номер три тысячи двести пятьдесят пять доставил!

Кабинет, скрывающийся за монументальной дверью, украшенной надраенными до солнечного блеска, но глубоко проеденными местами ядовитой зеленью латунными цифрами «66» (впереди номера кто-то не без яда нацарапал на облупившейся краске чем-то острым еще одну шестерку, намекая, видно, на нечто инфернальное, свившее здесь свое гнездо), сильно напоминал школьный пенал, поставленный на ребро: непомерно высокий потолок при исключительной узости помещения, уходящего вдаль не менее чем на десять метров.

В бесконечно далекой перспективе, за конторским столом, едва видным из-под рыхлых и шатких пирамид канцелярских папок, а также разного вида, оттенка, формата и степени ветхости бумаг, сложенных в относительном порядке и разбросанных совершенно произвольно, высовывалась чья-то плешь, старательно заретушированная жидкими волосенками, черными и блестящими, аккуратно зачесанными набок, но все равно предательски светившаяся сквозь все декорации.

Сидевший поднял голову на призывный глас и, вперив в вошедших долгий взгляд из-под круглых очков в металлической оправе, задумчиво принялся грызть деревянный черенок перьевой ручки, которую сжимал в руке.

Несмотря на солидную лысину, чиновник был относительно молод – лет тридцать-тридцать пять – и несколько пухловат. Видимо, для того чтобы придать себе мужественности, он отпустил усы, которые, увы, росли жидковато, и все попытки как-то напомадить их, придать воинственности, что ли, привели к тому, что упитанная физиономия столоначальника приобрела разительное сходство с кошачьей.