Кредит на революцию. План Парвуса

Руководство партии не могло больше терпеть Гельфанда. Еще до открытия съезда Бебель написал Каутскому все, что он думает о Гельфанде. «Это человек, снедаемый гордыней, и его действия показывают, что он не имеет ни малейшего понятия о нашем положении. Последнее, что нам нужно, это чтобы съезд официально решил бороться за социальную революцию»[52 - Несколько писем Розы Люксембург и другие документы // Бюллетень Международного института общественной истории. Амстердам, 1952. № 1. С. 10.].

В городе, в котором Гельфанд семь лет назад вступил в партию, товарищи по партии впервые нанесли ему глубокое оскорбление. Съезд в Штутгарте отклонил тезис Бернштейна, признав его оппортунистическим, но с самим автором обошлись по-доброму. Его попросили пересмотреть взгляды, а затем опубликовать свои мысли в виде отдельной книги. Зато с Гельфандом обошлись весьма жестко. Один за другим выступавшие обвиняли Гельфанда во всех смертных грехах, словом, платили ему его же монетой. Ауэр, Фроме[53 - Ауэр Игнац – немецкий социал-демократ, по профессии седельщик; один из руководителей социал-демократической партии, неоднократно избирался депутатом рейхстага; позднее перешел на позиции реформизма. Фроме Карл – немецкий социалист. Технолог по образованию. Изучал историю и политическую экономию и много путешествовал. Был редактором нескольких социалистических газет. Неоднократно подвергался тюремному заключению. С 1881 г. член рейхстага в рядах умеренной фракции социал-демократов. (Примеч. пер.)], Штадтхаген, Бебель, Либкнехт жестко указали Гельфанду его место.

Его осуждали за тон, в котором он вел полемику, неподобающе наглый, самоуверенный, словно он был школьным учителем, отчитывающим нерадивых учеников. Его обвиняли в том, что он ни в чем не знает меры; его критические замечания, зачастую справедливые, несоразмерны содеянному и недостаточно обоснованны. Только Клара Цеткин пыталась оправдать Гельфанда, но ей никого не удалось убедить.

Хотя у Гельфанда не было мандата, ему позволили выступить в свою защиту перед съездом. Он был озлоблен и разочарован, но не отказал себе в удовольствии свести счеты с Бернштейном… Его статьи в Arbeiterzeitung были только подготовкой к окончательному ответу. Когда внутрипартийная дискуссия выродилась в обычную перебранку между членами партии, а лидеры партии делали все, чтобы погасить возникший инцидент, Гельфанд в пух и прах разбил доводы Бернштейна.

Бернштейн сомневается в губительности экономических кризисов для капиталистической системы? Современный экономический кризис, согласился Гельфанд, мало соответствует представлениям Маркса. В этом Бернштейн абсолютно прав. Он поставил под сомнение утверждение Маркса о десятилетних циклах по той простой причине, что современные условия развития капитализма отличаются от условий, существовавших в середине XIX века. Экономика прорвала границы, сформировался мировой экономический рынок, который является регулятором экономических кризисов. Ситуацию на рынке отражают подъемы и спады, зависящие, к примеру, от колонизации Африки и Ближнего Востока, ситуации в России и в США. Таким образом, заявил Гельфанд, несмотря на изменение «причин и форм кризисов, они не исчезли». Кризисы окажут даже более существенное воздействие на капиталистическую экономику, чем сорок лет назад предсказывал Маркс.

Изучение финансовых и экономических кризисов, законов, управляющих мировым рынком, не только доставляло Гельфанду истинное удовольствие, но и подтверждало его талант теоретика. Его идеи обогнали свое время. Это теперь принято говорить, что экономика смела государственные границы и происходило формирование мирового рынка. В то время Европа испытывала давление, как экономическое, так и политическое, со стороны двух мировых держав, России и США. Но в конце XIX века германские социалисты еще ничего не понимали в происходящих в мире процессах.

Когда в 1900 году в рейхстаге обсуждались вопросы свободной торговли и торговых ограничений, руководство социалистической партии заявило, что это внутреннее дело буржуазии, абсолютно «чуждое» их партии. Представители социалистической партии в парламенте не принимали участие в обсуждении. Предложения Гельфанда по вопросу свободной торговли, из которых пролетариат мог бы извлечь выгоду, не нашли отклика в партии. В 1900 году Гельфанд предвидел развитие событий, которые обретут конкретную форму спустя полстолетия:

«Несмотря на помехи, развитие мирового рынка достигло внушительного прогресса. На данный момент идет замена конкуренции отдельных индустриальных держав конкуренцией всего континента. Свободная торговля есть непременное условие, которое поможет завоевать Западной Европе свое место в ходе этой борьбы. Но на первый план выходят интересы партий и момента, а значит, политическая борьба. Европа больше чем когда-либо страдает от мелких государств. И хотя государства стали больше, но исторический критерий тоже вырос, причем намного значительнее. Это – несчастье политической традиции. Свободная торговля покончит с этим; сформируются большие группы государств, и это приведет к объединению Европы»[54 - Парвус. Промышленная пошлина и мировой рынок // Neue Zeit. 1900–1901. Т. 1. С. 783.].

В Германии подобные фантазии не принимались всерьез. Гельфанд получил много откликов на свои предложения по вопросам тактики, которые он излагал в процессе ревизионистских дебатов. Все члены партии приняли участие в обсуждении тактики. Они все хотели революцию, но скорее ждали, чем боролись за нее. Режим не движется к неизбежному краху? Первая заповедь рабочего – терпеливо ждать и сохранять спокойствие (не поддаваться на провокации!). Выступления Августа Бебеля оказывали гипнотическое воздействие на слушателей; он был непревзойденным оратором, в особенности когда делился фантастическими мечтами о предстоящем крушении капитализма. Как тонко отметил Эдуард Давид, у этих иллюзий была «мать – марксистская теория кризисов, и отец – убежденность Энгельса в скорой войне»[55 - Давид Э. Завоевание политической власти // Социалистический манифест. Берлин, 1904. Т. 1. С. 16.].

Гельфанд, не меньше Бебеля жаждавший прихода революции, имел диаметрально противоположное мнение в отношении агрессивности капитализма и задач социалистической организации. Ждать бездействуя – в этом он был полностью согласен с Бернштейном, – абсолютно неправильный тактический ход. Гельфанд искал способ согласовать ежедневную практическую работу партии с конечной целью – революцией.

Он пришел к пониманию, что его мысли о рутинной работе партии практически не отличаются от мыслей Бернштейна. Однако основной целью Гельфанда была революция. По его мнению, только революция могла уничтожить классовое общество. Когда Бернштейн захотел подвигнуть партию на решительные действия, он смог полностью рассчитывать на поддержку Гельфанда. Немецкие социалисты, привыкшие мыслить однозначно – либо одно, либо другое, третьего не дано, – скептически отнеслись к сформированному в последующие годы тактическому союзу Бернштейна и Гельфанда.

В 1899 году Фольмар пришел к ограниченному соглашению с центральной властью Баварии. Он надеялся, и, как позже выяснилось, не напрасно, удвоить число социалистических мандатов в мюнхенском парламенте. Роза Люксембург немедленно забила тревогу, стремясь помешать этому союзу с классовым врагом. Сторонники Бернштейна были поражены, наблюдая борьбу Гельфанда с Люксембург. Одиннадцать депутатов лучше, чем пять, доказывал Гельфанд, невзирая на мнение Люксембург. Только власть и возможность воспользоваться ею имеет значение[56 - См.: Люксембург Р. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 408, 419, 423.].

Появились первые сомнения, был ли Гельфанд действительно радикальным марксистом, каким он до сих пор казался? Не был ли Фольмар просто «рупором» Бернштейна, выразителем его идей?

Гельфанд выразился однозначно: допустимо все, что помогает партии двигаться вперед. Его намерения стали понятны в 1903 году во время обсуждения вопроса о вице-президентстве в рейхстаге.

В тот год социал-демократы стали второй по значимости партией в рейхстаге и поэтому могли претендовать на пост вице-президента. Бернштейн предложил социалистам занять этот пост. Бебель гневно отверг его предложение: социалист, занявший пост вице-президента, будет вынужден появляться при дворе и следовать заведенному протоколу. Это недостойно социалиста! Гельфанд заметил, что можно заглотить горькую пилюлю в виде соблюдения протокола ради достижения властной позиции в рейхстаге. Поскольку он понимал, что, получив этот пост, партия сможет оказывать влияние, то согласился с Бернштейном, «хотя он и Бернштейн»[57 - Парвус. Бесполезный спор // Из мировой политики. 1903. 31 августа.].

Друзья и враги Гельфанда не могли поверить своим глазам. Они никогда не имели возможности следовать за курсом так зигзагообразно, но тем не менее опираясь на логическую систему, в которой было место и развитию, и революции. На Дрезденском съезде в 1903 году Бебель, дойдя до предела, высказал мнение о Гельфанде: «Посмотрите на этого Парвуса, который совсем недавно клялся, что он несгибаемый радикал. И этот столп… сломлен… Естественно, как бывший радикал он сломлен иначе, чем бы был сломлен ревизионист, но все равно он сломлен»[58 - Протокол Дрезденского съезда. 1903. С. 311.].

Теперь Гельфанд осознал, что его размышления по вопросу тактики дошли до пункта, начиная с которого ему будет трудно объяснить товарищам суть своих рассуждений. Он принялся искать примеры из истории движения рабочего класса и нашел их у Фердинанда Лассаля[59 - Лассаль Фердинанд (1825–1864) – известный публицист и политический деятель, основавший в 1863 г. Всеобщий германский рабочий союз – первую социалистическую организацию. Его друг, Карл Маркс, шутливо называл Лассаля «еврейский негр Лассаль» за типично еврейскую внешность и готовность отстаивать права рабочих ценой компромисса с германским правительством. (Примеч. пер.)].

Лассаль, писал Гельфанд в письме другу, честно признался, что после революции 1848 года пролетариат не мог устоять вне государства, но мог использовать любую возможность для продвижения. «Я часто писал, что пролетариат в своей политической борьбе не должен отстраняться от жизни государства. Он должен проникать в каждый уголок, в каждую трещину и использовать в своих интересах классовые столкновения; практически парламентская оппозиция похожа на буржуазную демократию»[60 - Парвус – Аксельроду, 18 января 1904 г. // Социал-демократическое движение в России / Под ред. А.Н. Потресова и Б.И. Николаевского. М., 1928. С. 109.].

Воспользовавшись примером Лассаля, Гельфанд продемонстрировал, как он сам относится к буржуазным оппозиционным партиям, – вопрос, поднятый союзом Фольмара с партией центра. Согласно Гельфанду, Лассаль отделил рабочих от среднего класса и создал рабочий союз. Несмотря на это, он всегда поддерживал либеральные и прогрессивные группы, если их цели совпадали с целями пролетариата; в других случаях он, не раздумывая, подвергал нападкам буржуазию. Социал-демократы должны вести себя так же, как это делал Лассаль; они должны быть готовы поддержать либералов или, при необходимости, вести бой на два фронта: и против либералов, и против правительства.

Руководство партии мало тревожило или совсем не тревожило то, что говорил Гельфанд Со своей стороны Гельфанд не показывал товарищам свой интерес. Незадолго до Любекского съезда партии в 1901 году он решил предпринять последнее, наиболее ожесточенное наступление на Бернштейна и его сторонников. На этот раз его обличительная речь была еще более резкой, чем выступление в 1898 году.

Без ведома Каутского (редактор Neue Zeit находился в то время в отпуске) Гельфанд опубликовал в его газете серию статей под заголовком «Оппортунизм на практике». В качестве основных мишеней Гельфанд выбрал Бернштейна, Фольмара и Ауэра. По мнению Гельфанда, Ауэр был «заступником оппортунизма»; при совершении политических действий его не одолевали никакие идеологические сомнения. Будучи «чистокровным немцем», он ни в малейшей степени не был «практичным и сверхпроницательным», каким старался выглядеть. Ревизионизм Бернштейна Гельфанд представил как смесь избитых буржуазных идей, которые должны были теперь заменить учение Маркса и Энгельса.

Теперь возможен только пересмотр принципов нашей партии влево, писал Гельфанд, «в смысле расширения нашей политической деятельности… усиления социально-революционной активности… энергичных усилий и желания, а не робкой деликатности»[61 - Парвус. Оппортунизм на практике // Neue Zeit. 1900–1901. Т. 2. С. 746.].

Бернштейн тратит накопленный революционный капитал на пустяки, в то время как пришедшие в восторг от соглашения с буржуазией социальные реформаторы «хором воспевают его героические дела».

С капитализмом можно бороться, утверждал Гельфанд, только с позиций социальной революции. «Пролетариат может быть только могильщиком капитализма»[62 - Там же. С. 794.].

Причины, заставившие Гельфанда вернуться к нападкам на ревизионистов, имели двоякую природу. Исходя из личных мотивов, Гельфанд считал, что пришло время погнать его критиков «ударами плети в лягушачий пруд». Что касается политических причин, то Гельфанд считал, что неприязнь к ревизионистам, критика ревизионистов, резкость тона заставят его сторонников неожиданно перейти в контрнаступление. В письме к Каутскому он так объяснил свою позицию: «Теперь они могут, пользуясь моей критикой, но сохраняя некоторую осторожность, еще более жестко высказывать нашу общую точку зрения; следовательно, они будут бороться под прикрытием… я сомневаюсь, что без прикрытия они могли бы бороться так же храбро»[63 - Парвус – Каутскому, без даты, 1901 г. Несколько писем Розы Люксембург и другие документы // Бюллетень Международного института общественной истории. Амстердам, 1952. № 1. С. 27.].

Август Бебель чувствовал, что в Любеке произойдет катастрофа. Он не рассматривал статьи Гельфанда в Neue Zeit как своего рода провокацию; по его мнению, автор преследовал конкретную цель, хотя не всегда корректно выражался. Но он боится, написал Бебель в письме Каутскому, что «возбужденные торгаши», которых Гельфанд «достал до кишок», могут потерять терпение. «Вы не поверите, как враждебно настроены в партии против Парвуса, даже Роза Люксембург, и хотя я не думаю, что мы должны брать в расчет это соображение, но и не можем полностью игнорировать его»[64 - Бебель – Каутскому, 4 сентября 1901 г. Несколько писем Розы Люксембург и другие документы // Бюллетень Международного института общественной истории. Амстердам, 1952. № 1. С. 26.].

На Любекском съезде события развернулись намного драматичнее, чем предполагал Бебель. Гельфанд и Роза Люксембург, совсем недавно выступившая с уничтожающей критикой в адрес французских социалистов, подверглись жесточайшей критике. Бебель, не желавший добавлять масла в огонь, проявил сдержанность. Надо обладать испорченным вкусом, сказал он, чтобы «представить, если можно так выразиться, ведущих партийных товарищей в купальных костюмах».

Но враги Гельфанда и Розы Люксембург больше не могли сдерживать эмоции. Фишер сослался на «литературных хулиганов»; Эрхардт, делегат из Людвигсхафена[65 - Людвигсхафен – город на юго-западе Германии, земля Рейнланд-Пфальц. (Примеч. пер.)], выразил отвращение к иммигрантам, заявив, что партию оскверняют «мужчины и женщины, приехавшие с Востока».

Вольфгант Хайне, берлинский адвокат и один из наиболее известных приверженцев Бернштейна, превзошел сам себя; в его нападках на Гельфанда и Люксембург откровенно звучали антисемитские высказывания. И не важно, что съезд осудил Хайне; делегаты могли тайно причинить большой вред иммигрантам.

Ожесточенные атаки делегатов Любекского съезда не произвели никакого впечатления на Гельфанда. Он не собирался брать свои слова назад и извиняться, а просто хотел кое-что объяснить. После съезда он написал Каутскому: «Больше чем когда-либо пролетариат нуждается в откровенном, ясном, безбоязненном голосе, который будет с одинаковой точностью судить о событиях и людях. А это недопустимо. Он озлобит тех, кто мыслит иначе, обидит колеблющихся, вызовет гнев законопослушных. И все же, если это подлинный голос, его будущие победы будут тем больше, чем больше сейчас его бьют и отвергают»[66 - Письмо без даты. Архив Каутского.].

Гельфанд открыто заявил, что «революционный дух говорит на прямом языке». Молодой человек счел необходимым привести слова Мартина Лютера: «Я не знаю другого способа, чем гнев и рвение; если я хочу хорошо писать, хорошо молиться и хорошо проповедовать, я должен быть рассержен». В итоге он закончил выступление на том, что было допустимо в ходе партийных дебатов: «Я утверждаю, что сотня грубиянов предпочтительнее одного лицемера»[67 - Из мировой политики. 1904. 31 декабря; 1905. 5 января.].

Когда Гельфанд выслушивал в Любеке выпады в свой адрес, он уже утратил ту защиту, которую обеспечивала ему должность редактора в дрезденской Arbeiterzeitung. Чтобы представить ревизионистские дебаты и их результаты как единое целое, мы несколько ускорим повествование. Гельфанда и его товарища Мархлевского выдворили из Саксонии в конце 1898 года; местная полиция больше не могла выносить их чрезмерной активности. Сначала Гельфанд пытался оказывать влияние на редакционную политику из Геры, города, расположенного в соседней с Саксонией Тюрингии. Гельфанд назначил Розу Люксембург своей преемницей, чтобы быть уверенным в политическом курсе, проводимом газетой.

Такое положение сохранялось очень недолго. Спустя несколько месяцев Гельфанда и Мархлевского выдворили и из Геры. Друзья кинулись на поиски более безопасного и по возможности постоянного местожительства. Выбор был невелик. В конечном итоге они остановились на Баварии; их старый противник, Георг фон Фольмар, был настолько любезен, что добился для них разрешения на проживание в Баварии.

Отъезд Гельфанда из Мюнхена подразумевал его удаление от центра политической активности партии. Но ему нечего было терять; у него не было ни должности, ни серьезного влияния. После нападок на Бернштейна он потерял остатки расположения берлинских партийных лидеров; даже издатели социалистических газет больше не проявляли никакого интереса к его статьям. Каутский, который раньше защищал Гельфанда, после съезда в Любеке стал отказываться печатать его статьи в Neue Zeit. В период с 1901 по 1906 год ведущий орган германской социал-демократической партии не напечатал ни единой статьи Гельфанда.

В начале ХХ века создалось впечатление, что карьера Гельфанда в германской партии близится к концу. По мнению партийного руководства, многие годы Гельфанд слишком усложнял им жизнь. Но он не был нарушителем спокойствия в примитивном смысле этого слова. у него было собственное видение германской социалистической партии. Какая огромная удача, считал Гельфанд, получить в наследство марксистскую революционную теорию, но при этом как бессмысленно тратится время на проведение постепенного реформирования. Он оставался русским интеллигентом, которого мучила мысль о приближении социальной революции.

Но его разочарование в германской партии полностью компенсировали русские. Плеханов, Мартов, Потресов и Ленин с восторгом следили за нападками Гельфанда на Бернштейна. В то время как Бебель и Каутский обдумывали, как бы заставить замолчать «литературных хулиганов», у русских Гельфанд пользовался большим уважением. Плеханов, не испытывавший особой симпатии к Гельфанду, даже публично поблагодарил его за статьи в саксонской Arbeiterzeitung[68 - См.: Плеханов Г. Обсуждение тактики. За что мы должны его благодарить? Открытое письмо Карлу Каутскому // Приложение к саксонской Arbeiterzeitung. 1898. 30 октября, 2 и 3 ноября.].

Ленин в письме к матери из Сибири просил прислать ему копии статей Гельфанда, напечатанных в Arbeiterzeitung. Мартов перевел на русский статьи Гельфанда из Neue Zeit под общим заголовком «Оппортунизм на практике», назвав их в русской партийной газете «Заря» «мастерским анализом»[69 - Заря. 1901. № 1–3.].

Перед партийным съездом в Любеке казалось, что Гельфанд мог бы вернуться в русскую социал-демократическую партию.

Глава 3

Штаб-квартира в Швабинге

Но не это событие сблизило Гельфанда с русскими эмигрантами. Суть его личной и политической дилеммы проявилась еще в 1896 году, вскоре после встречи с Александром Потресовым, одним из молодых русских марксистов. Гельфанд произвел настолько сильное впечатление на Потресова, что тот захотел убедить его присоединиться к русскому революционному движению. Потресов внес предложение включить Гельфанда-Парвуса в состав делегации, которая должна была поехать в Лондон на съезд Второго интернационала. Плеханов сначала был против предложения Потресова, но затем изменил свое мнение, и Гельфанд получил приглашение.

Сразу же возникли определенные трудности, и источником их был сам же Гельфанд. Он надеялся получить мандат германской партии, но в то же время хотел согласиться и на приглашение русских, при условии, что выполнять основную часть работы на съезде и голосовать он будет с немцами. Вместе с Розой Люксембург он почти наверняка голосовал бы по польскому вопросу против русских. Но германская партия не предложила ему мандат, и он был вынужден отказаться от поставленного русским условия. Уж лучше было поехать в Лондон в качестве русского делегата, чем не ехать вообще. Гельфанд решил ехать.

Русские, несмотря на не слишком корректное отношение к ним Гельфанда, относились к нему с уважением… В Лондоне, хотя Гельфанд не мог выступать на пленарных заседаниях, он председательствовал на совещаниях русской делегации – великодушный жест со стороны светил русского движения Плеханова и Веры Засулич.

По возвращении из Лондона в Германию Гельфанд до лета 1898 года занимался полемикой с Бернштейном. Затем его выслали из Саксонии, и он переехал в Мюнхен. У него вновь возник интерес к России, и он постепенно сблизился с русскими товарищами.

Внимание Гельфанда привлекали события, происходившие в стране, где он родился. Для России век заканчивался на тревожной ноте. В первые месяцы 1899 года серия забастовок подорвала деятельность молодых отраслей промышленности Российской империи. Русские социалисты, вероятно, почувствовали бы прилив новых сил, если бы узнали содержание рапорта начальника полиции Москвы. В нем говорилось, что социалисты чрезвычайно опасны и их действия наносят ущерб государству, поскольку они создают школы для политического образования рабочего класса. Социалисты, говорилось далее, укрепляют веру масс в свои силы, обучают массы практическим методам борьбы, выделяют особо одаренных, инициативных рабочих. Они убеждают простых рабочих в преимуществе, которое дают объединение и совместные действия. Одновременно доступным языком они объясняют рабочим идеи социализма, которые раньше казались массам праздными мечтами. У рабочих рождается понимание общности интересов трудящихся во всем мире. Существующая ситуация и активная деятельность революционных агитаторов вызывает серьезные опасения, поэтому власти должны объединить усилия в борьбе с этим злом[70 - См.: Ежегодный отчет. 1899. С. 301.].

Волна беспорядков прокатилась по российским университетам. В феврале в Санкт-Петербурге произошли столкновения с полицией. Митинги протеста прошли во многих университетах страны. Университеты закрыли, и была создана правительственная комиссия. В марте, пока члены комиссии обсуждали университетские реформы, студентов исключили из университетов. Если студент хотел восстановиться в университете, то должен был подать прошение и подписаться под обязательством беспрекословно подчиняться университетским правилам.

Беспорядки в рабочей и студенческой среде проходили на фоне голода, более страшного, чем бывший в 1892 году, о котором Гельфанд писал в берлинской газете Vorwarts. Царское правительство отдавало себе отчет в серьезности ситуации, сложившейся в сельской местности. В бюджете, опубликованном в начале года, были предусмотрены 35 миллионов рублей для помощи голодающим. Но ни правительство, ни Красный Крест не могли спасти голодающее крестьянство. Беспорядки 1899 года послужили причиной возвращения части живших в изгнании революционеров в Россию. Вера Засулич, незадолго до Гельфанда, незаконно пересекла границу Российской империи.

В начале мая 1899 года Гельфанд с австро-венгерским паспортом на имя Августа Пена, чеха, выехал из Мюнхена в Россию. Вместе с ним поехал его друг Леман, социалист, доктор медицины. Леман был старше Гельфанда; он же оплатил и основную часть расходов, связанных с поездкой в Россию. Леман, сын состоятельных родителей, вступил в социалистическую партию в начале восьмидесятых годов XIX века и медицину стал изучать уже в зрелом возрасте.

Гельфанд изрядно волновался, отправляясь в Россию. Когда поезд подошел к русской границе, он испытал «неуверенность и любопытство»[71 - Леман К. и Парвус. Голодающая Россия. С. 6.], понимая, что его путешествие может закончиться в Сибири.

«Поезд остановился. Мы в двери вагона – и, словно вросшая в землю, перед нами стояла совершенно неподвижная, крепкая фигура в серой военной шинели, русский жандарм – первое, что мы увидели в России. Он протянул руку и произнес одно слово: «Паспорт»[72 - Там же. С. 11.].