Наследник

Жанна?!!..

А впрочем, это уже не имеет значения. Если быть честным перед собой, я всегда знал, что мое место – в коммуне. Или в Париже. Так сложилось, что я могу выбирать.

Сегодня истекает срок адаптационного карантина. Мне вернут имущество (ноутбук, бритву, смену белья и зубную щетку), выплатят первое соцпособие, а затем препроводят либо в аэропорт, где передадут на руки полномочному патрулю авиарейса, либо – в коммунистическую гостиницу. Факт сертификации на территории Парижа, оказывается, приравнивается к выигрышу. Забавно. Должен ли я считать, что мне неимоверно повезло?

Жанны, конечно, в Париже уже нет. Ей тут не понравилось. Она выбирала между почти семейной суетой родной коммуны и одиночеством чужого города. И ее можно понять. Жаль, она единственная, с кем я мог бы и хотел бы здесь встретиться. Как знать, вдруг ей еще когда-нибудь выпадет выигрыш? Правда, и это мало что изменит – Париж слишком большой город…

Я выбираю между большим и меньшим радиусом оседлости. Только и всего.

Поселюсь в какой-нибудь гостинице со следами кострищ на паркете, сыплющейся с потолка штукатуркой и шумными монстриками по соседству: чем не коммуна? Скоплю с нескольких соцпособий на покупку нового ноутбука. Может быть, таки удастся вырезать неповрежденным старый винчестер, и…

Как знать, вдруг Андрей прав, и здесь, в Париже, я обрету куда большую свободу, чем та, что была у меня раньше? Вдруг с его (если все-таки с его) стороны это было не предательство, а дар? Непрошеный, но тем не менее донельзя уместный?

Свобода: спокойно, без помех продолжить работу. Открыть новые папки: «Закономерности» и «Выводы». Попытаться ответить себе и человечеству на вопросы, которые мы так упорно не желаем даже задавать. Конечно, мой труд обречен. Он мог бы произвести переворот лишь в том случае, если б исходил от лица социальной нормы. Но не от коммуниста; я отдаю себе в этом отчет.

Может быть, когда-нибудь мне удастся передать его кому-либо для обнародования под чужим именем… Например, моему сыну. Стасик хороший мальчик с сильным характером. Он каждое утро стоически ест овсянку, потому что не хочет в коммуну.

Именно поэтому – меня он никогда не простит.

Эпилог

– Завтракать!!! – звонко заорала Маринка.

И все подорвались с визгом и грохотом. Кроткая Ната и Данка с малым и его выводком птеродактилей, лоточницы, плюющиеся шелухой от семечек, счастливый Стив в обнимку с Андреем почему-то в моем махровом халате…

А я пошла в ресторан.

Тетя Зоя впустила меня, конспиративно оглядевшись по сторонам, повесила на дверь табличку «переучет» и закрылась изнутри. У нее недавно были проблемы с полномочниками из-за Сани, статья «О незаконном найме коммунистов» – но не может же тетя Зоя указать ему на дверь! Да и мне тоже. Она же знает, что у нас не Париж, и что если бы не Саня, я давно умерла бы голодной смертью.

Он готовил, а я сидела за столиком у зашторенного окна и смотрела в щель; Саня уже так наловчился, что его можно почти не контролировать, не хуже кухонного комбайна с программным управлением. В щель было видно мало: ствол дерева на той стороне улицы и небольшой кусочек ее же. Но все равно.

Пробежала собака с хвостом колечком. Потом прошла барышня-обывалка в очках, очень похожая на Светочку, хоть и с курносым носиком. Оступилась и попала каблучком в лужу; так ей и надо, дуре. Сто процентов – если найти ее сейчас и спросить про Николая, она сделает большие и наглые, как у Андрея, глаза: какой Николай? Обывалы всегда за милую душу забывают все то, что им не с руки помнить.

И тут в щели показались они.

Я сразу их узнала. Хотя видела впервые в жизни.

Тетя Зоя успела ахнуть за спиной, а на то, что успел наворотить Саня (его все-таки надо контролировать хотя бы краем сознания), я даже не стала оглядываться. Отдернула портьеру, распахнула окно – оторванные шпингалеты так и поскакали по полу – вспрыгнула на подоконник и спланировала с той стороны, дотянув почти до середины проезжей части. Они уже завернули за угол, к школе, но теперь-то мне ничего не стоило догнать. Только сильно громыхнуло под мышкой, хоть бы правда что-нибудь не сломалось.

Толстуху я сразу зомбировала. На полную силу, и все равно получилось еле-еле: такая она была непробиваемая обывалка. Бедный Николай. Она, конечно, тоже его уже не помнит.

Мальчишка смотрел на меня во все глаза. Совсем на него не похожий. Но я ни на секунду не усомнилась в том, что это его сын.

– Ты кто? – спросил он.

– Жанна. Я давно тебя ищу. Привезла тебе подарок из Парижа.

– От папы?

– Ага.

Мне понравилось, что он такой догадливый. Хотелось поболтать с ним, выяснить, что ему вообще наплели об отце, – но приходилось тратить уйму сил на мамашу, одновременно разматывая сверток. Из-под оберточной бумаги блеснул кусочек обшивки, мальчишка тихо вскрикнул и бросился помогать.

– Как ее запускать? – восторженным шепотом спросил он, когда модель засверкала прямо посреди тротуара. Прохожие выворачивали шеи, но нам было пофиг.

Я взялась объяснять:

– Там внизу такая кнопка… нашел? А теперь нажми и сосредоточься, просто представь себе, как он… – я осеклась; черт, забыла, это же не Данкин малой, а простой обывальский ребенок. – В общем, ты нажимай, а дальше я тебе помогу.

– Нет, я сам!

– Стас!!! – завизжала его мамаша, и я отвлеклась, возвращая ее в подзомбированное состояние. А когда обернулась…

Никакой модели на асфальте уже не было. Серебристая звездочка, почти невидимая в ярком небе, летела навстречу солнцу. Даже не по параболе. Вертикально вверх.

– Спасибо, – улыбнулся мальчик. – Супер!

И пояснил:

– Я ее завтра поймаю. На следующем околоземном витке.

2005.