Знаменитая русская

И вот теперь г-жа Револьвера Жело угощает весь мир своим «самоубийством».

Войдём на секунду в положение этой актрисы.

Суд кончен. Шум тоже.

После парижского шума г-жа Жело погрузилась снова в «николаевскую неизвестность».

Человек, имя которого гремело, не может уж больше выносить неизвестности.

Это чувство хорошо знакомо всем: литераторам, артистам, художникам, «знаменитым» преступникам, «известным» скандалистам.

Он должен заставлять о себе говорить.

В тишине он чувствует себя похороненным.

Тишина давит его как земля могилы. Он задыхается. Задыхается от неизвестности.

И вот мелодраматическое самоубийство.

Снова «слава».

Снова она своей маленькой персоной интересует весь мир.

Корреспонденты бегут на телеграф:

– Вера Жело, знаменитая Вера Жело покушалась на самоубийство.

Газеты печатают все подробности:

– Самоубийство знаменитой, той самой Веры Жело!

Какая новая роль!

– Не выдержала мучений совести!

Нет человека, который не говорил бы о ней:

– Вера Жело покушалась на самоубийство!

Г-жа Вера Жело никогда не покушалась на самоубийство.

Для человека, который хотел бы покончить со своими грешными днями, Париж представляет массу отличных способов.

Эйфелева башня имеет 300 метров высоты. Не угодно ли? Одобрено многими англичанами.

Каждые полчаса в Париж приходят и из Парижа уходят десяток поездов.

Сколько колёс!

И для человека, который хочет покончить с собою наверняка, вовсе не надо идти на берег Сены и кидаться в воду, непременно на виду у матросов, которые стоят около спущенных в воду лодок.

Для самоубийцы это не находчиво.

Сцену «самоутопления» Веры Жело для Торжка, например, можно бы считать проведённой прелестно.

Подойдя к берегу, г-жа Револьвера Жело на виду у матросов сбросила шляпу.

– Обратите внимание! Первый сигнал! Сейчас буду топиться!

У галереи торжковского театра заняло бы при этом дух.

Затем она сбросила ещё что-то. Второй звонок!

Наконец по третьему звонку, бросилась в воду и поплыла.

Самоубийство было проведено по всем правилам.

Когда матросы подъехали в лодке, г-жа Жело обратилась к ним с эффектной фразой.

Она могла говорить и не спешила захлебнуться.

– Оставьте меня. Я хочу умереть!

Она думала, что матросы сейчас же приподнимут шапки:

– Ах, pardon, mademoiselle! Мы не знали, что вы хотите! Ради Бога, простите, что вам помешали! Будьте здоровы, тоните!

И издали посмотрят, как она это сделает.

Но матросы её вытащили. Против всяких ожиданий!

Г-жа Вера Жело никогда не покушалась на самоубийство.

Доказательство налицо.

Обставляя «самоубийство» всеми возможными мелодраматическими эффектами, она заблаговременно послала префекту полиции письмо:

– Я – Вера Жело. Приехала в Париж и кончаю самоубийством потому, что хочу быть похороненной непременно рядом с моей несчастной жертвой Зелениной. Это моё последнее желание.

И после этого она идёт… топиться.

Для чего?

Для того, чтоб её тело Сена отнесла куда-нибудь за пределы Парижа?

Чтоб её труп всплыл через несколько дней где-нибудь далеко, распухший, неузнаваемый, и был похоронен в разряде неизвестных самоубийц, где-нибудь в общей могиле?

«Погружение самого себя в воду и добровольное невыхождение из неё», как писал в протоколе один околоточный надзиратель, совершенно особый способ самоубийства.