Знаменитая русская

Есть такие барышни из города Николаева! Oh, la, la! За ними ухаживали даже гимназисты пятого класса! А один четвероклассник хотел и совсем застрелиться!

Они уверены. Стоит появиться в Париже, – весь Париж потеряет голову!

– В Париже любят красивых женщин.

Они перевернут весь Париж!

Люди почтенные, с именем, бросят всё: семью, положение, и побегут за ними.

И в Николаеве мечтают:

– Как меня будут преследовать в Париже! Воображаю!

Это – забавная мания. Смесь мании величия с манией преследования.

Они – прекрасные нимфы, и весь мир, переодевшись в фавнов и сатиров, гонится за ними по пятам.

Конторы, банки закрыты. Биржа бездействует. Офицеры взяли отпуска. Все жёны покинуты.

Судьбе было угодно превратить этот водевиль в трагедию.

Но, в качестве истинной актрисы грошовой мелодрамы, г-жа Вера Жело продолжает играть мелодраму.

Зеленина умирает.

Револьвера требует у следователя:

– Отпустите меня! Я хочу быть у её одра!

– Но, mademoiselle, как же я вас отпущу?

– На честное слово! Я даю моё честное слово!

– Я не имею права, mademoiselle.

И г-жа Жело огорошивает следователя трескучей фразой из плохой мелодрамы:

– Вы не знаете, что такое честное слово русского человека! Когда какой-нибудь русский даёт слово, это самая надёжная гарантия! Так принято в нашей стране!

В маленьком театрике такая фраза, выкрикнутая во всё горло, вызвала бы бурю аплодисментов.

– Громко, чёрт возьми, сказано! Bis!

– Веру Жело судили.

Веру Жело никогда не судили!

Никогда.

Старались вывести из неловкого, конфузного положения г-на Эмиля Дешанеля, отца президента палаты депутатов.

Этот мелодраматический выстрел ранил репутацию старика. И её надо было восстановить. Вот всё, чем занимался суд.

Настал самый страшный момент французского процесса.

Из своего тёмного угла поднялся прокурор.

Этот страшный французский прокурор, который, протягивая костлявую руку к подсудимому, прямо говорит:

– Я требую его головы!

С бородкой и лицом Мефистофеля, худой как скелет, в тоге огненного цвета, он, действительно, был похож, если не на сатану, то на одного из его аггелов.

И вдруг случилось что-то необыкновенное.

Сатана заговорил как купидон.

Он требовал оправдания г-жи Веры Жело!

– Отпустите её с миром. Ну её!

Стоило для этого так рядиться! Это во Франции называется «судить»?

И при виде переполненного театра, куда собрался весь свет и полусвет Парижа, мелодраматическая артистка, конечно, не могла не сыграть самой эффектной сцены.

Драматически потрясая руками, она с пафосом кричала, обращаясь к Эмилю Дешанелю:

– О, простите меня, monsieur! О, простите меня! О, клянусь, что я ошиблась!

Если бы это происходило в настоящем театре, всякий рецензент написал бы на другой день:

– Г-жа Вера Жело очень утрированно провела свою роль. Ей не хватало простоты, естественности и искренности. Мелодраматическая фальшь резала ухо. Так нынче уж не играют! Так можно играть разве ещё в Торжке или Карасубазаре! А на порядочной сцене это нетерпимо!

И когда её защитник вопиял, указывая на ничего не понимающего по-французски Зеленина:

– Взгляните на этого молодого русского, который приехал, чтоб взять с собой mademoiselle Веру Жело! Быть может, мы присутствуем при зарождении романа! Сень деревьев, окружающих могилу несчастной Зелениной, осеняет двух полюбивших друг друга молодых людей. Эта любовь на краю могилы. Я вижу этот бледный, трогательный образ Зелениной, которая поднимается из могилы и благословляет молодую чету!

Г-жа Вера Жело в это время «судорожно рыдала», чтоб дать возможность защитнику перейти к последней части заранее написанной и красиво прочитанной речи.

– О, не плачьте, mademoiselle Вера! О, не плачьте! Счастье ещё ждёт вас впереди!

Г-н Зеленин не мог протестовать потому, что он не понимал, что про него говорили.

Г-жа Вера Жело не могла протестовать против такого способа защиты, возмущающего всякое нравственное чувство, потому что…

Любовь на краю могилы. Убийца, выходящая замуж за брата убитой.

Разве могла актриса, да ещё мелодраматическая отказаться от такой роли?!