На край света

На край света
Владимир Николаевич Кедров

Исторические приключения (Вече)
Историко-приключенческий роман Владимира Кедрова «На край света» – увлекательное повествование о русских землепроходцах XVII века. Главные герои романа Семен Дежнев и Федот Попов со товарищи совершили поистине выдающееся географическое открытие того времени, пройдя проливом (ныне Берингов пролив) между Азией и Америкой. Их поход в полной мере можно назвать героическим, ведь фактически это было доказательством возможности Северного морского пути. Невероятные трудности в борьбе со льдами коварного Студеного моря – Ледовитого океана, – с суровой природой Крайнего Севера, преодоление опасностей, находчивость и смекалка русских землепроходцев, их стойкость и мужество – все это создает неповторимый колорит повествования.

Владимир Кедров

На край света

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© Кедров В. Н., 2006

* * *

Часть первая

1. Рыбий зуб

Под вечер одного из погожих дней, в начале июля 1646 года купеческий приказчик Федот Алексеевич Попов в раздумье медленно выходил из ворот Нижне-Колымского острога. Красивый, юношески стройный, одной рукой он придерживал наброшенный на плечо охабень, широкий верхний кафтан с большим, спускавшимся на спину прямоугольным воротником, а другой – то потирал русую, коротко подстриженную бородку, то отмахивался от комаров. Опушенная соболем черная бархатная шапочка, небрежно сдвинутая на затылок, открывала высокий загорелый лоб. Рассеянный взгляд серых глаз выдавал неудовлетворенность и тоску, овладевшие им в последние месяцы.

Попов на мгновение зажмурился от лучей солнца, отраженных широким бердышом казака – стражника, стоявшего у ворот, и глянул вниз на реку.

Полноводная Колыма, в те времена – граница русских владений на северо-востоке Сибири, широко раскинулась перед ним. Подгоняемая свежим южным ветром, она несла украшенные беляками воды мимо желтоватых осыпей берегов, яров, местами поросших тальником.

Белые чайки парили над рекой, то и дело стремительно снижаясь до самых волн. Затем чайки взмывали ввысь, унося серебристых рыбок, трепетавших в их клювах. В вышине, на фоне светло-голубого неба, гуси махали широкими крыльями.

Несколько небольших мореходных судов, кочей и лодок, называемых карбасами, стояло у берега. Человек пятнадцать промышленных людей, стуча топорами, хлопотало около них.

– Эй! Коч идет! – крикнул стражник за спиной Попова.

Снизу из-за берегового утеса показался коч. Восемь гребцов взмахивали веслами, борясь с течением. Высокий рулевой что-то кричал.

«Кто бы это мог быть? – подумал Попов. – Не Мезенец ли? Он и есть!»

В воротах острога показались любопытные. Многие из них побежали к реке.

Коч Исая Игнатьева, по прозвищу – Мезенца, врезался в песок.

Попов сверху видел, как Игнатьев и его спутники вышли на берег и поклонились по обычаю – на три стороны. Промышленные люди и казаки приветствовали мореходцев. Окруженные толпой, мореходцы поднялись на крутой берег и расположились на плавнике.

Взгляд Попова потерял выражение рассеянности. Молодой человек быстрыми шагами подошел к мореходцам и сердечно поздравил их с благополучным возвращением.

Скоро едва ли не все мужское население острога, человек около семидесяти, собралось вокруг прибывших. Бородатые лица суровы и решительны. Особо выделялись несколько человек. На них были длинные красные кафтаны, украшенные черными петлицами. Красноверхие собольи шапки лихо заломлены. Это все служилые люди – грозный, хоть и немногочисленный, всего десяток бойцов, гарнизон острога. У каждого из них сбоку висела сабля. Их руки опирались на тяжелые фитильные пищали. Можно было увидеть здесь и охабни торговых людей, приехавших на Колыму менять русские товары на соболей и черно-бурых лисиц. Большая же часть собравшегося люда была одета в сермяги да в кухлянки, сшитые из оленьих шкур. На головах этих людей нахлобучены мохнатые, у многих рваные и затасканные, меховые шапки. На их поясах висели широкие подсайдашные ножи[1 - Подсайдашный нож – нож, висевший у саадака, то есть у лука и колчана со стрелами.]. Это промышленные люди, охотники, приехавшие на Колыму в поисках соболя, лисиц и песцов.

Многие из них в прошлом были крестьянами. Свободолюбивые люди, они бросили обжитые земли на родной Руси, испытав гнет крепостного права, постепенно приобретавшего форму закона. Они уходили от барщины бояр и помещиков на вольные земли все дальше и дальше на восток. Пройдя всю Сибирь, большинство беглых превратилось в отважных таежных охотников, мало напоминавших прежних хлеборобов. Многие промышленные люди просили поверстать себя в казаки. Однако и на государевой службе они не оставляли пушного промысла, полюбившегося им, как прежде было любимо земледелие.

Мореход Исай Игнатьев, человек лет сорока, с живыми, колючими, глубоко запавшими глазами, поудобнее расположившись на бревнах, рассказывал:

– Срядились мы, государи мои, вот с ним, с Семеном Пустоозерцем, да с товарищи, и побежали мы Студеным морем от Колымы на всток[2 - Всток – восток (поморское).]. Нам счастье, вишь ты, выпало: идучи заберегой[3 - Заберега – полоса свободной ото льда воды, идущая вдоль берега.], мы льду и не видывали.

– А левее, мористее, – перебил Игнатьева Пустоозерец, – там, братцы, не то. Там все дни лед обозначался.

Пустоозерец поднялся во весь свой рост, на голову возвышаясь над толпой, и показал на север.

– Обозначался? – переспросил его Попов.

– По цвету неба мы его примечали, Федот Алексеич, – ответил за Пустоозерца Игнатьев. – Над льдом, государь мой, небо-то заметно светлее. Набелью зовем мы те отсветы. Так издалека лед-то себя и оказывает… Вот и дошли мы до большой губы[4 - Чаунская губа.]…

– А много ль ходу до той губы?

– Да бежали мы, государь мой, два дня да две ночи, парусов не опущаючи, – степенно отвечал Игнатьев. – Да. И увидели мы проход в ту губу. Слева, вишь ты, – низкий остров. Справа – камень[5 - Камень – горный хребет, гора.] на большой земле. Ладно. Входим мы в тот проход. Не без опаски.

– И велика же та губа! – воскликнул Пустоозерец. – Другого берега и не видно! Где там!

– А в той губе, – продолжал Игнатьев, – нашли мы людей – чукчей. Становище большое. Выбежало их, добрые люди, с сотню, а то и больше.

– Да куда там, – больше! – махнул рукой Пустоозерец.

– И то больше. Должно, на праздник какой-нибудь они собрались. Нас же было лишь девятеро. Не дозволил я робятам выйти к чукчам для торгу. Этот вот, – Игнатьев показал на Пустоозерца, – все ладил выйти к ним. Смел больно! Молодость. Только я не дозволил. Да!

– А не дозволил ты, дядя Исай, дело прошлое, попусту, – недовольно проговорил Николай Языков, промышленный человек лет тридцати.

Ростом Языков не очень выдавался, но был из тех людей, у которых, как говорят, можно на шее оглоблю переломить.

– Не случалось, что ли, нам биться одному супротив десятка? – говорил он с улыбкой на круглом лице. – Справлялись? Ну, и там не оплошали бы, коли чукчи полезли бы драться.

– Вот послушайте их! Такие неуемные! Чистое с ними наказание!

Попов смотрел то на одного мореходца, то на другого. Их спор казался ему забавным.

– Ладно, – продолжал рассказывать Игнатьев, – отошли мы вдоль берега малость назад. Вынесли там на берег разный товарец. Разложили. Сами же – на коч, да от берега и отвалили. А чукчи подошли, берут наши сковороды, котлы, ножи, бусы примеряют.

– Лопочут по-своему, смеются! – вставил Иван Скворец, вытянув длинную шею и хихикая.

– Забрали они наш товарец, а заместо него положили кость «рыбий зуб», – рассказывал Игнатьев.

– Из этой кости у них топоры да пешни[6 - Пешня – род лома с деревянной рукоятью.] поделаны, – снова перебил его Скворец.

– Гришка, – сказал Пустоозерец своему покрученику[7 - Покрученик– батрак, охотник, промышлявший зверя на хозяина.], – ну-ко летом: снеси-ко сюда пару рыбьих зубов, самолучших.

Григорий мигом принес моржовые клыки. Все удивились их величине и весу.

– Этот зуб фунтов на десять, пожалуй, будет, – подняв желтоватый клык, Попов взвесил его на руке.

– Три – четыре рыбьих зуба пуд весят, – самодовольно отозвался Пустоозерец. – А цена рыбьему зубу – пятнадцать, а то и все двадцать пять рублев за пуд!

– А самим-то вам, – спросил мореходцев Попов, – довелось ли встретить моржей?