Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона

Дорогая Мирра Яковлевна!

Большое спасибо за Ваше сердечное письмо и за предложение погостить у Вас. И для меня, как Вы знаете, всегда большая радость жить в Вашем доме – рядом с Максом Ефимовичем и с Вами. Ведь только в этом случае, когда я у Вас живу – кроме всего прочего – можно мне видеться и беседовать с М<аксом> Е<фимовичем>: иначе, хотя бы я и был в Берлине, при заполненности его дня, мне вряд ли часто пришлось с ним встречаться.

И в своем следующем письме Эйтингонам, от 24 июня 1930 г., написанном после этой поездки в Берлин, выражая им благодарность за гостеприимство, Шестов отмечает:

Благодаря тому, что я живу у Вас, у меня с моим пребыванием в Берлине всегда связываются самые лучшие воспоминания. Единственные пятна – это лекции и доклады, которые читать приходится. Но это забывается скоро или, вернее, это чувствуется, пока оно впереди. А все остальное, и в особенности та атмосфера дружбы, которая окружает меня в Вашем доме, где я совсем забываю, что я не у себя – приносит такую большую радость. И потом возможность говорить обо всем и именно о таком, о котором редко кто может и умеет говорить!

Нет также никаких оснований подозревать Шестова в неискренности тона и чувств, пусть и продиктованных соответствующей юбилейной обстановкой, в том письме (от 24 июня 1931 г.), что он направил Эйтингону в день его 50-летия:

Узнал, что сегодня Вам исполняется 50 лет, – писал Шестов, – и спешу присоединить свой голос к голосам тех Ваших друзей, которые в этот день пришлют Вам свои искренние пожелания и сердечные поздравления. Я не сомневаюсь, что таких людей будет много и что их пожелания и поздравления будут в самом деле говорить о том, что они думают и чувствуют. И, надо думать, что Вы это испытаете, как высшее удовлетворение. 50 лет Вашей жизни, значит, не пропали даром, раз люди, которые так редко умеют и еще реже хотят ценить заслуги и достоинства ближних, вопреки, так сказать, своей, если не первой, то второй природе, так радостно и легко находят в себе слова приветствия для Вас. И, если такое почти «чудо» оказывается возможным – то единственно потому, что Вы всей своей жизнью осуществили то редкое стремление и искусство искать и находить в нашем ограниченном и бедном бытии те проблемы лучшего, которые в старину назывались теперь забытыми, но все же так знаменательными словами «красота, истина, добро». С первого же знакомства с Вами меня поразила та колоссальная духовная энергия, которая в Вас чувствовалась. Казалось бы, огромная работа, которая требовалась от Вас Вашим призванием врача<->психоаналитика – должна была бы совершенно исчерпать все Ваши силы. Но с первой же беседы с Вами я убедился, что психоанализ не закрыл нисколько для Вас других областей человеческого творчества. И искусство, и литература, и философия были для Вас так же близки, как если бы они были предметом Ваших постоянных занятий. Это делало общение с Вами таким нужным и значительным – не только для меня, но и для всех сталкивавшихся с Вами. Позвольте же сегодня выразить Вам пожелание, чтобы и на будущее время Вы сохранили те свои силы, которыми Вы так умело и плодотворно пользовались до сих пор. Это – все, что Вам – а также нам, Вашим друзьям, нужно. И еще одно: позвольте также пожелать и Мирре Яковлевне, которая постигла трудное искусство быть женой и подругой человека, так мало принадлежащего себе и всегда принужденного отдавать весь свой досуг работе, отрывавшей его от семьи…

Не только Шестов, но и многие другие крупнейшие деятели русской культуры в эмиграции обязаны эйтингоновским щедротам и благодеяниям – А. Ремизов, например. При этом особо подчеркнем, что инициатива в равной, по-видимому, мере исходила и от Макса Ефимовича, и от Мирры Яковлевны, см., в частности, в письме Шестова Эйтингону от 3 июня 1926 г.:

И у Ремизова все по-старому. Сераф<има> Павловна лечится в Виши – и к 15 июля кончает лечение, Мирра Яковлевна «поддержала» их – не знаю, как бы они без ее помощи обошлись.

Кроме того, следует иметь в виду, что финансовая помощь этой семьи распространялась не только на эмигрантов, но и на тех (об этом также идет речь в публикуемой переписке), кто, скажем, подобно М. Гершензону, остался в большевистской России и не мог прокормить себя случайными и ненадежными советскими заработками[65 - Гершензон познакомился с Эйтингоном, по всей видимости, во время своего пребывания в Берлине весной 1923 г. Осенью 1922 г. он получил разрешение выехать на лечение в Германию и вместе со всей своей семьей покинул Россию. В октябре Гершензоны прибыли в Берлин, где прожили 4 дня и отправились в курортный городок Баденвейлер неподалеку от Фрейбурга (о том, что о своем приезде в Берлин Михаил Осипович не известил Шестова, см. реакцию последнего в письме к Г. Ловцкому от 27 октября 1922 г., Баранова-Шестова, I: 241). Во время краткой берлинской остановки он вряд ли имел возможность познакомиться с Эйтинго-ном: в противном случае его письмо Шестову от 27 октября 1922 г, написанное из Баденвейлера (в тот же день, что и упомянутое письмо Шестова к Г. Ловцкому!) – «В Берлине не видел ни Белого, ни Ремизова, ни Лундберга, – не успел» (М.О. Гершензон, “Письма к Льву Шестову (1920–1925)” / Публ. А. д’Амелиа и В. Аллоя, Минувшее: Исторический альманах. 6. М.: Открытое общество: Феникс, 1992, с. 269), – вступит в противоречие со следующими воспоминаниями его дочери, Н.М. Гершензон-Чегодаевой:Один из берлинских богачей (фамилия его ускользнула из моей памяти), культурный и образованный человек, страстный поклонник и знаток русской литературы и русского языка, устраивал в своем особняке вечер в честь находившихся в Берлине русских писателей. В числе приглашенных оказался и мой отец; приняв приглашение, папа попросил разрешения прийти на вечер со всей семьей. Хозяин радушно отозвался на эту просьбу, и в назначенный вечер мы отправились.Впервые увиденная мною обстановка богатого дома меня совершенно ошеломила. Когда мы вступили в вестибюль и поднялись по нарядной лестнице, перед нами открылась анфилада парадных комнат, роскошно убранных и залитых светом. Мягкие ковры, изящная мебель, роскошные люстры, зеркала, картины – ничего подобного я еще не видела; тем более что все это носило не музейных характер, <…> а служило обстановкой повседневного существования живших в этом доме людей. Гостей раздевали и провожали наверх лакеи во фраках и нарядно одетые горничные.Мы уселись в одной из гостиных вместе с тщедушным, худеньким А.М. Ремизовым и его величавой, толстой женой Серафимой Павловной. Ремизов, связанный с папой многолетней дружбой, был одним из тех русских писателей, с которыми мы встречались в Берлине. <…>Когда все гости были в сборе, нас позвали в большой зал, где стоял длинный великолепно сервированный стол. Я не могу восстановить в памяти состав расположившегося вокруг стола общества. Помню только, что было человек 30–40, все русские (немцев, не понимавших русского языка, присутствовало не более 2–3), так что разговор шел по-русски. Часто звучало имя Льва Исааковича Шестова, с которым хозяин дома был очень дружен. Шестова ждали к этому вечеру из Парижа, где он в то время жил, но что-то помешало ему приехать. (Это было большим разочарованием для папы, который в годы революции особенно сблизился с Л.И. Шестовым и считал его своим самым близким другом.) (Н.М. Гершензон-Чегодаева. Первые шаги жизненного пути (воспоминания дочери Михаила Гершензона). М.: Захаров, 2000, сс. 213-14).И далее описывается появление среди гостей артистов театра Вахтангова – Ю. Завадского, Ц. Мансуровой, – оказавшихся в это время в Берлине.Хотя «фамилия ускользнула» из памяти мемуаристки, совершенно ясно, что она воспроизводит по детским впечатлениям обстановку в доме Эйтингонов, непосредственно указывая на время, когда Гершензоны его посетили: весна 1923 г. (там же, с. 212). В своих письмах Шестову после возвращения в Москву Гершензон упоминает имя Эйтингона, см. письма от 4 и 16 июня 1924 г. (М.О. Гершензон, “Письма к Льву Шестову (1920–1925)”, сс. 300, 302; фрагменты из них: Баранова-Шестова, I: 276) и, по всей вероятности, именно Эйтингон, имеется в виду в его письме от 23 июня (Баранова-Шестова, там же).].

А. Жуковская-Герцык в письме из полуголодного Судака (от 27 августа 1924 г.) писала Шестову:

Недель пять назад мы получили из Москвы двадцать долларов через одну незнакомую даму, сообщившую нам, что эти деньги от Вас. Я написала Вам тогда открытку (по парижскому адресу) – не знаю, дошла ли? Не могу не выразить, как нас смутила и тронула эта присылка. Мы знаем, как трудна Ваша жизнь, и нас всех очень мучает, что Вы себя лишили такой суммы[66 - Сестры Герцык. Письма / Сост. и коммент. Т.Н. Жуковской; вступ. ст. М.В. Михайловой. СПб.: Инапресс; М.: Дом-музей М. Цветаевой, 2002, с. 381.].

Весьма вероятно, что Шестов выделил эти 20 долларов, о которых пишет А. Жуковская-Герцык, из той самой суммы, которую «одна незнакомая дама» (скорее всего, Александра Александровна Бах, см. прим. 6 к письму 11, от 6 июля 1924 г.) повезла в Москву М. Гершензону.

Дружба Эйтингона с Шестовым, однако, демонстрирует не исключительно односторонний пример щедрого меценатства, но и дает материал для изучения интеллектуальной жизни Европы между двумя мировыми войнами. Не только Эйтингон посредством шестовских книг и статей приобщался к крайне интересовавшим его философским идеям, но и Шестов через Эйтингона знакомился с кругами ученых, определявших развитие психоаналитической науки в ХХ-м столетии. Так, можно думать, посредством Эйтингона он был знаком с Рудольфом Лёвенштейном (см. письмо 45, от 4 июля 1929 г.), мировой величиной в области психоанализа, оказавшим огромное влияние на формирование будущих французских психоаналитиков, в частности на Жака Лакана. Через Эйтингона он расширял круг своих связей и знакомств с влиятельным корпусом писателей, журналистов, редакторов, издателей, переводчиков и пр., в особенности германоязычного мира, и именно Эйтингон, пусть не всегда успешно, но всегда безотказно старался оказать влияние на эти круги в пользу Шестова (см. письмо 46 (Эйтингона Шестову), от 10 июля 1929 г., где идет речь о Р. Кайзере, редакторе крупного немецкого журнала Neue Rundschau).

Следует особо сказать о том, что данная переписка уже была частично опубликована дочерью философа Натальей Львовной Барановой-Шестовой (1900-93) в подготовленном ею скрупулезно-детальном жизнеописании отца. Автор этого уникального издания проделал колоссальную работу, связанную с сохранением шестовского архива, его обработкой, наведением в нем идеального порядка и его описанием. Подготовка на этой основе книги и составление библиографического указателя[67 - Bibliographie des revres de Leon Chestov / Etablie par Nathalie Baranoff Paris: Institut d’etudes slaves, 1975, 1978.] явились следствием поистине титанического труда, редкого по своему самозабвению, отдаче и дочерней преданности[68 - Наряду с тем вкладом, который внесла в современное шестововедение младшая дочь философа, отметим также важную роль старшей дочери, Татьяны Львовны, в сохранении его духовного наследия: помимо переводов текстов отца на французский язык (см., напр., прим. 6 к письму 72, от января 1936 г.), она принимала активное участие в деятельности Комитета друзей Шестова (в частности, была одним из организаторов и участников празднования 100-летнего шестовского юбилея (1966), на котором выступила с докладом Queques souveirs sur Leon Chestov).].

Несмотря, однако, на в высшей степени педантично-трепетнозаботливое отношение к наследию отца, в том числе эпистолярному, цитирование писем в книге Барановой-Шестовой с текстологической точки зрения не всегда безупречно: в приводимых в ее книгах фрагментах порой появляются неотмеченные купюры: по необъяснимым причинам (и главное – по умолчанию) отсутствуют те или иные слова или даже целые фразы, которые не заменены, как принято, отточиями. Полагаем, что такие «текстовые изъятия», по крайней мере, некоторые из них, сделаны ненамеренно: причиной тому была крайне непростая работа с шестовскими письмами, требующими адекватной расшифровки почерка. И хотя М. Цветаева, вообще относившаяся к Шестову, по собственному признанию, как к самой большой человеческой ценности в Париже (из ее письма к Льву Исааковичу от 23 апреля 1926 г.)[69 - М. Цветаева. Собрание сочинений: в 7-ми томах, т. 7. М.: Эллис Лак, 1995, с. 47.], несколько, как кажется, поэтически гиперболизировала безукоризненную четкость шестовского почерка[70 - В том же письме она писала своему корреспонденту: «Из Вандеи напишу, и буду счастлива увидеть на конверте Ваш особенный, раздельный, безошибочный – нет! – непогрешимый почерк (графический оттиск Вашего гения)» (там же).], – разбирать его порой – сущее мучение[71 - Полагаем, не только для нас. Приводя в своей книге Биография юности письмо к нему Шестова, Д.А. Шаховской прочитал фамилию Г. Л. Ловцкого как Ловцили (Архиепископ Иоанн Шаховской. Биография юности. Paris: YMCA-Press, 1977, с. 399). Разумеется, странно, что один крупный деятель эмиграции не идентифицировал другого ее крупного деятеля, но для нас сейчас важнее подчеркнуть не это, а трудноразгадываемые места шестовских писем.]. По многочисленным карандашным отметкам Барановой-Шестовой, сделанным непосредственно

в тексте самих писем (словами, надписанными над нередкими шестовскими невнятицами), хорошо видно, что эта работа давалась ей совсем не легко, и определенная доля неточностей их цитирования в книге об отце, безусловно, объясняется именно этим – борьбой с его трудным почерком.

Поскольку же работа Барановой-Шестовой служит по существу единственным столь мощным и всеохватным источником, знакомящим специалистов и широкого читателя с эпистолярным архивом философа, возникает проблема тщательной корректировки публикуемых материалов с оригиналами (в дальнейшем приводимые в книге Барановой-Шестовой фрагменты писем помечены звездочкой*).

Наконец, главным стимулом, определившим наше желание приняться за подготовку настоящего издания, было то, что, несмотря на всю тщательность и скрупулезность, с которой Баранова-Шестова реконструировала биографию отца, корпус его переписки с Эйтингоном (даже при весьма обильном цитировании) приведен, по понятным причинам, далеко не полностью. Этой цели – представлению эпистолярного диалога Шестова с Эйтингоном в полном объеме – и служит данная книга.

Мы полагаем, что такой проект, даже если он и не в состоянии ответить на все возникающие вопросы, о которых говорилось выше, способствует прояснению, по крайней мере, некоторых из них. В своей книге Эрос невозможного упоминавшейся выше А. Эткинд, одним из первых из российских авторов заговоривших об Эйтингоне и о возможной «двойной жизни» известного психоаналитика, писал, подводя некий краткий итог его отношениям с Шестовым:

Шестов, которого знали и ценили Бубер и Хайдеггер, Бердяев и Бунин, Бергсон и Леви-Брюль, находил с Эйтингоном взаимопонимание, которое оказалось возможным несмотря на глубокое различие профессиональных интересов, политических взглядов и стилей жизни. Он не раз обращался к нему за помощью материального порядка и, по-видимому, за медицинскими консультациями. Их дружба продолжалась 15 лет[72 - Александр Эткинд. Эрос невозможного: История психоанализа в России, с. 92.].

В этом резюме вряд ли со всем можно согласиться: из чего, например, следует «глубокое различие» «политических взглядов» Шестова и Эйтингона? Из недоказанной презумпции большевистской ориентации Эйтингона и еще менее доказанной работы на советскую разведку? Но строгий анализ в рамках наличествующих фактов неизбежно должен привести к иному выводу – к тому, что, если говорить о политике, взгляды Шестова отличались гораздо большей левизной, – однако вряд ли А. Эткинд это имел в виду. Далее. Мы не располагаем никакими доказательствами относительно того, что философ «не раз обращался к нему <Эйтингону> за помощью материального порядка…», – как это с ясностью вытекает из писем, Эйтингон сам ее предлагал (или к нему обращались другие, но не от имени Шестова, а в тайне от него). Весьма гадательным остается предположение исследователя о медицинских консультациях, – во всяком случае, мы об этом доподлинно ничего не знаем[73 - Если продолжить перечень мест, представляющихся нам сомнительными в этой в целом ценной книге, следует сказать, что вся пересказанная автором сцена из мемуаров А. Штейнберга о лекции Шестова, которую он якобы прочитал в доме Эйтингонов в присутствии Плевицкой и Скоблина (с. 305-06), выглядит весьма беллетризованной, а при соотнесении с документальными источниками – и вовсе надуманной. Начиная с того, что Штейнберг путает имя жены Эйтингона и называет ее Надеждой (а А. Эткинд вслед за ним эту ошибку повторяет), кончая тем, что описываемые мемуаристом дебаты состоялись вовсе не в малоподготовленной к восприятию сложных и глубоких шестовских философских идей аудитории (вряд ли Шестов, вообще не великий охотник до лекций, согласился бы выступать перед дилетантами типа Плевицкой и ее генерала-мужа), а в совершенно иной, профессиональной, среде, см. об этом прим. 1 к письму 24, от 5 апреля 1925 г.]. Как кажется, наша книга дает материал для более корректных и достоверных характеристик дружбы Шестова и Эйтингона.

При всей внешней опоре на факты, в целом достаточно хорошо известные современной исторической науке, публикуемая переписка в обнимаемом ею временном периоде обнаруживает немало небезынтересных нюансов, которые, вне всякого сомнения, дополняют биографии и самих корреспондентов, и упоминаемых ими персоналий, и шире – свидетельствуют о весьма любопытных исторических явлениях. Так, скажем, из письма Шестова (№ 13, от 4 августа 1924 г.) мы узнаем, что Эйтингоны были дружны с Я.Л. Тейтелем, возглавлявшим Союз русских евреев в Германии, между ними, судя по всему, велась оживленная переписка, и когда кто-то из них покидал пределы Германии, молчание одной из сторон воспринималось как нарушение этикета дружбы[74 - См. в этом письме Шестова: «Он <Я.Л. Тейтель> все волнуется, что ни Вы, ни Мирра Яковлевна не ответили ему на его письмо, и просит меня передать Вам свой привет и попенять за молчание. Я уже ему объяснил, что когда сто дел, писать трудно. Но он, видно, любит не объяснения, а “дела” и даже не утешился тем, что ежедневно почтальон ему приносит целые горы писем».] – факт, как кажется, новый и неизвестный, дающий более перспективное представление о связи Эйтингонов с русско-еврейской эмигрантской общиной в Берлине.

Или – другой пример. В доступной нам литературе не удалось отыскать ответ на вопрос, откуда упомянутый выше Рудольф Кайзер, редактор Neue Rundschau и зять А. Эйнштейна, мог знать русский язык, однако на это обстоятельство с большой вероятностью указывают материалы, приводимые при комментировании его контактов с Шестовым (см. прим. 8 к письму 28, от 27 января 1926 г.).

Наконец, публикуемые письма расширяют представление о круге знакомств, или, по крайней мере, неучтенных биографами встреч Шестова. Так, в письме 62, от 22 апреля (фактически марта) 1934 г. он рассказывает Эйтингону о своей беседе с известным в дореволюционной России деятелем культуры – публицистом, издателем, литературным и музыкальным критиком Э.К. Метнером (1872–1936), старшим братом композитора Николая Карловича Метнера (1880–1951), который, познакомившись в 1914 г. с К. Юнгом, проникся интересом к психоанализу и стал одним из его ближайших единомышленников и друзей, а в эмиграции превратился в горячего поклонника расистских теорий и последователя Гитлера и Муссолини, которые сделались для него культовыми фигурами в политике и духовном творчестве[75 - См. об этом в кн.: Magnus Ljunggren. The Russian Mephisto: A Study of the Life and Work of Emilii Medtner (Stockholm: Acta Universitatis Stockholmiensis, 1994; Stockholm Studies in Russian Literature, vol. 27; русский перевод – СПб.: Академический проект, 2001); об этой, судя по всему, эпизодической встрече Шестова и Метнера автор не упоминает.]. Из другого письма (№ 60, от 24 декабря 1933 г.) выясняется, что Шестов был знаком с одним из пионеров современной химической индустрии Израиля, а до того российским революционером, членом эсеровской партии М.А. Новомейским. В связи с последним следует заметить, что та часть писем, в которых говорится об организации поездки Шестова в Палестину весной 1936 г., добавляет к ее описанию, содержащемуся в книге Н. Барановой-Шестовой, несколько новых штрихов и подробностей, хотя сама эта тема и нуждается в дальнейшем изучении.

Разумеется, полуторамесячное путешествие в Землю обетованную, куда Шестов прибыл в самом конце марта[76 - Прибытие Шестова в Палестину было отмечено одной из главных (еврейских) газет страны, см.: Davar, 1936, n 3315, April 1 <s.> 1.] и пробыл до середины мая 1936 г., во внешнем плане не сыграло какой-то особенно заметной роли в его биографии, однако тот факт, что он реально соприкоснулся с прародиной многих своих идей и духовных прозрений, куда стремился многие годы попасть не только как «человек», но и как «философ», трудно переоценить. И «разговорить» на эту тему доныне немотствовавшие архивы было одной из составных задач нашей книги. Любопытно, что приезд Шестова в Палестину был встречен рядом статей в ивритской печати вполне достойного культурного уровня, из чего можно заключить, что выдающемуся мыслителю ХХ столетия внимала вовсе не «младенческая» в философском смысле аудитория. Говоря о составе этой аудитории, помимо тех персонажей, с кем читатель встретится в дальнейшем (помимо М. Эйтингона, шестовские родственники – супруги Мандельберг, и принимавшие деятельное участие в организации самого путешествия Шестова в Палестину Е. Шор, Я. Зандбанк и др.), назовем еще из русскоговорящих родившегося в Одессе поэта, переводчика, литературного и театрального критика Эзру Зусмана (1900-73), автора как минимум двух статей о Шестове в ивритской печати (см.: E<zra> Z<usman>, “Lev Shestov”, Davar, 1936, n 3323, April 12 <s.> 9 и Ezra Zusman, “Shestov al Kirgegard” (Шестов о Киргегарде), Davar, 1939, n 4317, August 25 <s.> 2–3 (16–17)) и перевода его статьи о Паскале на иврит (“Philosofia shel Paskal”, Amot, 1962, October-November, p. 54–61), и уроженца Бессарабии поэта и переводчика Якова Фихмана (1881–1958), который также писал о Шестове – и во время самого его визита в Палестину (“Al Shestov”, Davar, 1936, n 3327, April 17 <s.> 9; “Al Shestov”, Davar, 1936, n 3339, May 1 <s.> 11–12), и впоследствии, вспоминая о нем (“Lev Shestov”, Al Hamishmar, 1946, n 1029, December 20, <s.> 5–6). Не приходится сомневаться, что оба они входили в число слушателей шестовских лекций, прочитанных на Святой земле.

Тщательное описание палестинского эпизода в биографии философа важно, как нам представляется, еще и потому, что всестороннее исследование темы «Лев Шестов и еврейский мир (еврейская философская мысль)» – во всем многообразии заключенных в ней актуально и потенциально проблем, аспектов, мотивов и пр. – еще ждет своего часа, и каждая новая деталь, в особенности позволяющая дополнить уже известные науке факты, приобретает ценный смысл и значение. Так, например, неотмеченными в книге Н. Барановой-Шестовой об отце являются знакомство и общение Шестова с выдающимся еврейским религиозным мыслителем, писателем и публицистом Хиллелем Цейтлиным (1871–1942, погиб по пути в немецкий лагерь смерти Треблинка), о чем в израильской печати рассказывал его сын, еврейский прозаик, поэт и драматург (писал на идише и иврите) Аарон Цейтлин (1898–1973).[77 - См.: A. Zeitlin, “Pgishot im Shestov” (Встречи с Шестовым), Ha-tzofe, 1953, n 4627, February 27 <s.> 5.] Сам Х. Цейтлин в 20-е гг. писал о философии Шестова в издававшемся в Варшаве ивритском журнале Hatkufa,[78 - Hillel Zeitlin, “Mi-thumot ha-safek ve-ha-yeush” (Из бездны сомнения и отчаяния), Ha-tkufa, 1924, n 20 <s.> 425-44; n 21 <s.> 369-79.] и эти ценнейшие в духовном, научном и культурно-историческом смысле материалы существуют до сегодняшнего дня как своего рода «вещь в себе».

Предваряя публикацию переписки Шестова и Эйтингона, следует сказать еще о том, что, упорядочивая эпистолярный архив отца, Баранова-Шестова не складывала письма, как обычно, в отдельные папки, а руководствуясь хронологическим принципом, вклеивала их в большие альбомы. Причем делалось это порой таким образом, что прочитать ту сторону письма, которой оно приклеено, уже не представляется возможным. Нужно, правда, заметить, что так она поступала лишь в отношении писем, приведенных в ее книге, по-видимому, полагая, что коль письмо процитировано, для знакомства с ним нет особой нужды и можно пожертвовать одной из его сторон. Подобная участь постигла три шестовских письма к Эйтингону: от 7 сентября 1923 г., 6 июля 1924 г. и 21 сентября 1926 г. Непрочитанные по этой причине до конца письма приводятся по книге Барановой-Шестовой, как правило, не полностью, с опущенными «несущественными» ритуальными концовками (прощание, передача привета, подпись и пр.), но, возможно, и с какими-то более «содержательными» лакунами.

В эпистолярный диалог Шестова и Эйтингона – там, где это показалось нам достаточно уместным и необходимым, – введены некоторые письма людей из их близкого окружения (Г.Л. Ловцкого, Е.Д. Шора), сообщающие ему более широкий контекст и панораму или, наоборот, детализирующие какие-то важные события и факты.

Единственное «своеволие», которое мы себе позволили, связано с расстановкой знаков препинания, соответствующих современным грамматическим нормам.

Все приводимые ниже письма печатаются по автографам, хранящимся в Архиве Льва Шестова – в дальнейшем: АШ (Bibliotheque de la Sorbonne (Paris), Leon Chestov Coll., MS, 2115–2120).

В качестве приложения в книгу включена органично, как кажется, к ней примыкающая и экстенсивно и интенсивно ее развивающая переписка Шестова с другой знаменательной фигурой культурнофилософской истории ХХ-го века – Е.Д. Шором, а также несколько писем последнего Эйтингону и сестре Шестова Е.И. Мандельберг, которые тесно – тематически и хронологически – с этой перепиской связаны. Представляется, что в таком виде приложение значительно дополняет и разнообразит новыми сюжетными перипетиями идейную проблематику и событийную хронику эпистолярного диалога Шестова и Эйтингона.

Хотим в заключение принести искреннюю благодарность Гилю Вайсблею, Инне Рубиной, супругам Изабелле Гинор и Гидону Ремезу и Илане Аврон (все – Иерусалим), а также Хане Махоурковой (Вена) за оказанную ими существенную помощь в работе над книгой.

Владимир Хазан

Принятые сокращения

Гершензон, Письма Шестову – М.О. Гершензон, “Письма к Льву Шестову (1920–1925)” / Публ. А. д’ Амелия и В. Аллоя, Минувшее: Исторический альманах, 6. Paris: Atheneum, 1988, сс. 237–312.

Переписка Шестова с Ремизовым – Переписка Л.И. Шестова с А.М. Ремизовым / Вступ. заметка, подг. текста и прим. И.Ф. Даниловой и А.А. Данилевского, Русская литература, 1992 (№ 2, сс. 133-97; № 4, сс. 92-133); 1993 (№ 1, сс. 170-81; № 3, сс. 112-21; № 4, сс. 146-58); 1994 (№ 1, сс. 15974; № 2, сс. 136-85).

Переписка Шестова с Шлецером – Переписка Льва Шестова с Борисом Шлецером / Сост. О. Табачникова. <Paris:> YMCA-Press, 2011.

Хроника – Русское зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни. 1920–1940: Франция <в 4-х томах> / Под общ. ред. Л.А. Мнухина. М.: ЭКСМО; Paris: YMCA-Press, 1995-97.

Freud-Etitingon – Sigmund Freud – Max Eitingon. Correspondance 19061939 / Edit. de Michael Schroter; Trad. de l’allemand par Oliver Mannoni. Hachette Litteratures, 2009.

ПЕРЕПИСКА МЕЖДУ Л. ШЕСТОВЫМ И М. ЭЙТИНГОНОМ

1

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

7. Rue Sarasate

Paris (XV)

7/IX. <19>23

Дорогой Макс Ефимович!

Очень я виноват перед Вами: до сих пор никому не написал. В оправдание свое могу только сослаться на то, что все время хворал. Пока жил у Вас,

чувствовал себя превосходно, но уже в Висбадене

стало не совсем хорошо. А как приехал в Париж, стало и совсем плохо. Так что боялся, что и в Pontigny поехать не придется. Но все-таки, хотя я и чувствовал себя неважно, поехал. И там все время мучался. Сейчас я уже пять дней в Париже, и только сегодня мне стало настолько лучше, что я могу взяться за свою корреспонденцию.

В Pontigny было очень интересно.